— Я тебе на голову надену корзину, если полезешь еще раз.
— Ну кончай, Кузнец, ты что? — подбежал Женька Уваров.
— Ой, они сейчас подерутся, — . сказала Оленька Петрушина и, оставив свою корзину, тоже подбежала. — Мальчики, Сережа, Толя, ну что вы?
Она стала между ними. Подбежала Марьянна. Подошел Петр Иванович. Ободранная ладонь саднила. Сережа сжал руку в кулак.
— Что тут такое? — спросил Петр Иванович. Он взял у Толи Кузнецова одну корзину и протянул Сереже, почти дружески хлопнул его рукой по плечу, показывая, что он может идти работать. Ребята расступились, и Сережа молча вышел из круга.
— На, а ты, Кузнецов, должен понимать, — сказал укоризненно Петр Иванович.
— А я этого пижонства, Петр Иванович, не понимал, не понимаю и никогда не буду понимать, — с силой швырнул о землю свою корзину Кузнецов и пошел с поля.
— У-у-у! — только и смог сказать учитель.
— Ну, Кузнец, прямо бешеный какой-то, — сказала Нинка Лагутина.
Мальчишки и девчонки смотрели неодобрительно вслед своему бригадиру.
После ужина, когда все ушли в клуб, Сережа снова вернулся на поле. Пустые корзины лежали беспорядочной кучей. Сережа хотел их пересчитать, но сбился и решил наполнить их все картошкой, сколько бы их тут ни было. Пусть завтра придут, посмотрят и удивятся. Плечи болели после дневной работы, ладонь саднило. Сережа обмотал ее платком. «Пусть, — подумал он, — все равно они завтра увидят не пустые корзины, а пирамиду наполненных корзин». Он устало оглядел вспаханное поле, выдернул корзину и приступил к работе. Пять или шесть корзин он заполнил довольно быстро. Потом как-то сразу работа оглушила его, время потеряло смысл. Он двигался с пустой корзиной туда, с наполненной обратно. От картошки рябило в глазах, а пирамида все еще была до смешного маленькой. Пустых корзин было гораздо больше. Сережа зажмуривался на секундочку, чтобы их не видеть, брал очередную корзину и шел ее наполнять. И все чаще и чаще он с удовольствием опускался в борозде на колени и все с большим трудом вставал.
В сумерках пришла Люба. Сережа удивился: как она догадалась, что он здесь? Девушка робко присела на перевернутую корзину. Она была смущена тем, что пришла, и чувствовала себя немного виноватой за вчерашнее. Сережа продолжал работать, не замечая ее. У него появился дополнительный стимул. Люба долго сидела молча, даже замерзла немного в платье с короткими рукавами.
— Сережа, хватит, уже поздно, — сказала она, поеживаясь.
— Ты мне мешаешь.
Он подтащил полную корзину к пирамиде, потянулся за пустой. Люба ухватилась за другой край корзины.
— Ну кому ты хочешь доказать?
— Себе.
Он наполнил и эту корзину.
— Я замерзла и устала смотреть, Сережа, — проговорила Люба, стараясь вызвать в нем жалость к себе.
— Нет, ледиз энд джентльмене, — сказал Сережа, поднимая корзину и держа ее из последних сил на весу перед Любой. — Я хочу понять, почему я, человек XX века, должен растрачивать свою мускульную энергию таким примитивным способом.
Он не удержал корзину, уронил на землю. Часть картошки высыпалась. Люба наклонилась, чтобы помочь ему собрать ее. Сережа оттолкнул руки девушки.
— Не хитрое это дело — собирать картошку, — сказал он. — Я против чего? Я против слов: давай, давай, давай. Сказали бы мне честно: Жуков, нужно убрать картошку, потому что ума не хватает сконструировать картофельный комбайн. Я бы взял корзину и пошел.
Он взял новую корзину и пошел.
— Сережа, я прошу тебя: хватит.
— Нет, я буду ходить на четвереньках, пока ты не изобретешь комбайн, — ответил Сережа, стоя на коленях.
— Я не изобрету, я не умею.
Сережа подтащил корзину к своей пирамиде, поднял ее рывком, поставил в третий ярус.
— Эта корзина в твою честь, Любка-голубка. — Он пересчитал наполненные корзины, сказал: — Все, перерыв.
Подошел к Любе и лег лицом вниз на пустые корзины. Девушка улыбнулась.
— Сережа! — тронула она его за плечо. — Ты меня слышишь, Сережа?
— Слышу, — ответил он. — Но с трудом.
Он перевернулся на спину, корзины под ним слегка разъехались, стало еще удобнее лежать. Сережа лежал, смотрел в небо, на облака. И лицо Любы, милое, деревенское, было совсем рядом.
— А знаешь, в этом что-то есть, — сказал он.
— В чем, Сережа?
К его потному лицу прилипли комочки земли, травинки. Спрашивая, она провела ладошкой по его щеке, чтобы стереть грязь. Эта неожиданная ласка была приятна, и Сережа ответил не сразу.
— Лежишь, — сказал он, — ни ногой, ни рукой шевельнуть не можешь, а как будто летишь. И есть очень хочется.
— Ой, Сережа, хочешь, я принесу прямо сюда?
— Принеси, Любушка-голубушка, — сказал Сережа.
Надежда Ивановна мыла посуду на кухне. Отец Любы смотрел телевизор. Девушка сбросила туфли в сенях, босиком прошлепала в комнату, к столу, сказала торопливо:
— Привет! Все поели?
— Садись, и тебе достанется, — сказал отец.
— Мне с собой.
Она взяла миску и принялась накладывать в нее все подряд: картошку, помидоры, хлеб.
Из кухни выглянула мать.
— Любаша, ты что делаешь? — удивилась Надежда Ивановна.
— Мама, у меня там человек помирает.
— Как помирает?
— С голоду, — засмеялась девушка и прошлепала босыми ногами к буфету.
Лежать было удобно. Небо плыло над головой. А казалось, что земля плывет, покачивается. Сережа закрыл глаза и незаметно задремал. Проснулся он, услышав какие-то странные удары, негромкие, но частые. Сережа приподнялся на локте, сел. Неподалеку от пирамиды наполненных корзин стоял мотоцикл, а неподалеку от мотоцикла в борозде копались Сашка и дядя Вася. Они собирали картошку и бросали ее в ведро. Этот звук и услышал Сережа. Рядом с мотоциклом стоял мешок, наполненный на две трети.
— Эй, вы что? — поднялся Сережа.
Дядя Вася и Сашка испуганно обернулись. Дядя Вася первым узнал Сережку. Он взял ведро с картошкой и деловито прошагал к мешку, поддержал рукой горловину, высыпал. Сашка двинулся навстречу.
— Серега, ты? — спросил он. — Здорово.
Он протянул руку, Сережа машинально пожал ее.
— Ты здесь один? — спросил Сашка.
— Один.
— Порядок. Дядь Вась, это Серега, — обернулся он.
За то время, пока они здоровались, дядя Вася успел наполнить картошкой еще одно ведро. Он высыпал его в мешок.
— Серега, — буркнул он недовольно.
— Послушайте, не берите эту картошку, — сказал Сережа.
Дядя Вася ухватился за горловину.
— Сань, подсоби.
Сашка помог ему вскинуть мешок на спину. Дядя Вася крякнул, поправляя мешок на спине.
— Слышите, кому говорю: не берите эту картошку!
Сережа ухватился за мешок сзади.
— Убери лапы-то! — сказал дядя Вася.
— Серега, ты что… твоя она? — попробовал Сашка оттереть Сережу от мешка. Но тот ухватился за мешок крепко. — Брось, дурак, он тебя убьет, — уговаривал Сашка.
Дядя Вася двинулся к мотоциклу. Сережа подпрыгнул и повис на мешке. Дядя Вася, отпуская горловину и роняя на землю мешок, разъяренно обернулся:
— Понаехали, понимаешь, тут. Наковыряли, наковыряли, больше в земле оставили.
— А вы воруете, воруете! — крикнул Сережа, отталкиваясь от дяди Васи обеими руками. Но дядя Вася все-таки дотянулся до мальчишки, схватил больно за плечи, повернул к себе спиной, ударил коленом под зад:
— Поди сначала поработай, лоботряс!
— А я вам говорю: вы воруете, вы воруете! — подскочил опять Сережа и ухватил дядю Васю за рубашку.
— Я свое беру! — выдохнул в лицо мальчишке дядя Вася и, оторвав от себя Сережу, не ударил, а схватил пятерней за лицо и толкнул. Сережа упал. Ему было не больно — обидно, что он не может ничего сделать.
Взревел мотоцикл. Сашка и дядя Вася ехали молча. В коляске лежал мешок с картошкой. Проехали старую мельницу, дорога пошла под горку.
— Ты за что его ударил? — крикнул Сашка в спину дяде Васе.
Тот не ожидал вопроса, колесо вильнуло, заехало в грязь, мотоцикл проехал несколько метров боком и остановился.
— Зараза! — сказал дядя Вася, слезая в грязь. — Чего расселся? Толкай.
Сашка тоже слез с мотоцикла, они стали вдвоем его выталкивать из грязи.
— Делов-то — мешок картошки, — никак не мог успокоиться дядя Вася. — Ты с кем якшаешься, дурак?
Он перестал толкать мотоцикл и замахнулся на Сашку. Тот отпрянул от мотоцикла.
— А ты за что его бил? За мешок картошки, — и после короткой паузы добавил: — Фашист!
— Кто фашист? Я фашист? — очень тихо спросил дядя Вася. Он обошел мотоцикл. Сашка попятился. — Чтоб твоей ноги на катере не было!
Сашка повернулся и пошел вниз широко, размашисто, слегка качающейся морской походочкой. Дядя Вася вернулся к мотоциклу, стал его выталкивать из грязи один. Потом бросил мотоцикл, вышел на сухое место, сделал один шаг, другой вслед за удаляющейся фигуркой мальчишки, крикнул:
— Сань!
Сашка не обернулся. Дядя Вася прошел потерянно еще несколько метров, споткнулся о камень, остановился:
— Сань! Ну что ты как маленький…
Дядя Вася стоял, смотрел, но Сашка так и не обернулся.
Глава тридцатаяНежность
Люба шла с беленьким узелком по черному полю и улыбалась. Узелок с едой танцевал в ее руке, и сама она слегка пританцовывала. Около корзинок Сережи не было. Люба обошла их кругом и растерянно остановилась.
Сережа спустился к реке не по дороге и не по тропинке, которая петляла вокруг старого, заброшенного ветряка, а напрямик по траве, по кустам. В этом месте берег был вязкий, заболоченный, рос высокий камыш. Сережа забрел в воду, не снимая брюк и ботинок. Разогнал ряску руками и, набрав полную пригоршню воды, плеснул в лицо. Он стоял, медленно, устало умывался и подолгу не отнимал рук от лица. Холодная вода остужала щеки. Ветерок приятно холодил влажное лицо.
Сережа умылся и побрел на берег. Той же дорогой — по кустам и камням — спускалась Люба со своим беленьким узелком. Она приблизилась, протянула ему узелок. И только потом, когда Сережа развязал платок и стал есть, присела около него на траву и сказала: