«А ведь на помощь рассчитывать не приходится», — пронеслось в сознании острое, болезненное… пронеслось и пропало.
Ан остался один. Так было много раз прежде, такова судьба высшего хищника — отстаивать свою территорию. И пусть всякая неспособная к бою шваль вроде кроликов цыкает зубами, перетирая ложь: бой хищников бессмысленный, он только для них и важен, он — крайнее проявление эгоизма. Но разве не тот, кто на вершине, отвечает за мир в целом? За право этого мира оставаться самим собою!
Поле боя, а вернее, весь его объем, становился все враждебнее и опаснее. Исчезало разделение сред — расплавленный, жидкий камень колебался и прорастал подобиями корней в вязкий ядовитый воздух, испарял раскалённую, переполненную энергией жидкость… Но вервр еще боролся, еще выживал там, где, кажется, даже и одного мига провести — невозможно!
В ночном небе наметилось неуловимое движение.
Нечто рухнуло из вышины. Сфера, ограничивающая бой, хрустнула, дрогнула — и сквозь самую крупную прореху полился поток чистой силы. Слепой вервр ощущал его синим и серебряным пламенем и не мог понять, почему так четко воспринимает цвет. Пламя наполняло площадь, но не обжигало, лишь осаждало илистую муть и освобождало тело Ана от ощущения скованности.
Вервр сразу лег, дал себе несколько мгновений отдыха. Скоро новый Левый уже медленно разгибался там, где недавно догорели ошметки его предшественника. На Правого у Ана не осталось сил. Нет: надо думать иначе, сил пока не накопилось.
Левый поднялся на лапы и помчался к краю площади, поддел поперек тела полумертвого человека и вышвырнул его в темную, прохладную пещеру улицы. Прыгнул, подхватил второго, столь же негодного к бою, вышвырнул и его.
Часть, которая, вероятно, была стержневой для сознания твари — помесь змея и многорукого великана — верещала и упрямо тянулась вверх, желая понять и устранить нового врага. Но пока синее пламя имело большую власть, оно изливалось и изливалось, и довольно скоро растворило все огненные шары, заровняло большую часть язв с лавой и оплавило, раскрошило каменные лезвия.
Правый восстал из пепла и гибко потянулся. Отдохнул лежа, поднялся и перемесился по площади, чтобы занять свое обычное в этом бою положение — страхующего перед Сэном или рядом с Лией. Вокруг алого ноба Донго давно сформировалась сфера чистой силы, и Ан был благодарен человеку за его умение отдавать себя смыслу жизни до конца и без остатка…
Ан не желал думать, да и не мог, во что Сэну обойдется бой. Не время.
Вервр сел, подставил лицо силе, льющейся сверху. Вдохнул — и приветственно кивнул. Приятно ощутить помощь старого друга. Тем более ценно понимать: тот преодолел оцепенение давнего отчаяния и вступил в бой. Сдаться боли, уйти в себя и, не просыпаясь, навеки окаменеть — это было бы унизительно и страшно для одного из наиболее яростных драконов древности… Бойвог никогда не был самым крупным или могучим, но его живучесть и умение держать удар вызывали уважение.
— Жесхар, — прошелестело глубоко в сознании, и слепой вервр впервые ощутил в себе некоторое родство с прежним именем.
Тварь изловчилась, ввинтилась в поток огня — и вервр услышал, как хрустит камень. Скорее всего, ошибся неопытный новый спутник дракона: взглянул на врага слишком прямо и пристально. И — ощутил на себе ответный взгляд, а он по воле первого царства бывает таков — вроде полыньи на зимней реке, он захватывает и затягивает, топит, губит. Чем прямее взгляд — тем глубже и страшнее окаменение.
— Крылья, — поморщился слепой вервр, понимая происходящее.
Синее пламя иссякло, тело дракона покатилось по внешней поверхности ограничительной сферы боя ниже, ниже — ломая окаменевшее крыло и сминая второе, еще целое…
Тварь сыто взрыкнула и обернулась к основному противнику всеми мордами, шипами, змеями! Свежие разломы прочертили глянцевую, спекшуюся корку поля боя. Набухли огненные шары. Зашуршали шипастые разряды молнии, зашевелились ядовитые вьюны… Воздух снова сделался плотнее, постепенно стал походить на масло. Всякое движение снова требовало огромного расхода сил. Сейчас бой всё больше походил на игру. Увы, играла — тварь, а слепой вервр боролся из последних сил и всё полнее ощущал себя именно игрушкой.
Левый ошибся и получил рваную рану во весь бок. Правый лег, смятый камнепадом…
— Шэд!
Слепой вервр вздрогнул. Он не мог позвать спутника, которого однажды предал. Не имел права просить о возобновлении общности теперь, проигрывая бой. Не ощущал в себе силы и равенства с тем, кто был воистину велик…
— Шэд!
Со второго раза Ан опознал голос, а вернее, поверил своему слуху. Ощутил страх — панический! В этом бою, безнадежном с самого начала, как защитить Ану? Как, если сам ты непривычно слаб, мал и неповоротлив… По спине распласталось тело — человечье, и легкая рука дотянулась до чешуйчатого локтя.
— Всё просто, — задыхаясь, прокричала Ана. — Пап, тот, кто был Жесхар, умер и опять родился в семье Ан. Ты — Ан Жесхар Зан, по обычаю юга: род, имя из прошлого и имя, данное при рождении. Почему не зовешь его? Шэд! Шэд, как часть семьи Ана Жесхара Зана зову в наш мир, здесь жарко!
Ана закашлялась и согнулась пополам. Левый, мгновение назад почти мёртвый, конвульсивно дернулся, сделал над собой усилие и пополз, а затем побежал на трех лапах, не успев отрастить отрубленную заднюю правую. Левый подхватил Ану, оттолкнул далеко — и сразу поток лавы накрыл и его, и слепого вервра.
Расплавленный камень налипал на шкуру и твердел, связывал движения, заполнял все окружающее пространство и стремился вмуровать в себя. Камень мелко вибрировал, настраиваясь на те способы приема сведений о мире, что заменяли слепому вервру зрение. Камень кричал всем способностям вервра Ана воспринимать мир: окаменей! Ты — часть меня, ты мертв, ты каменный, совсем как я и даже более меня!
Ан вывернулся, взломал ловушку, стал подниматься, ощущая в себе перемены — каменея и продолжая сопротивляться…
Еще до начала боя Ан знал, кто в этом противостоянии сильнее. Просто не умел отказываться от мира, сочтенного своим. Ни прежде, ни теперь Ан не верил, что смерть бывает сильнее жизни! Сейчас тварь — вся целиком, каменным монолитом накопленной силы и намертво впечатанным в саму сущность приказом — удушала, омертвляла, уничтожала…
Мир вне собственной шкуры перестал существовать для вервра. Шкура, чешуйка за чешуйкой, отмирала, как при линьке. До предела уставшее тело выгибалось в спазме, теряло чувствительность. Лишь сердце упрямо билось — реже, глуше, слабее…
Ан не мог сдаться. Сейчас он знал: ему в спину смотрит Нома, и ведь она не сомневается, что муж вернется… Его ждет Эмин — самозваный родственник и бестолковый, слепой в своем незнании, хранитель зародыша живой книги… Ему желает поклониться, приглашая на очередной бой, Ош Бара — упрямейший ученик, для которого стиль змеи составляет культ, а вовсе не какой-то там способ ведения боя. А еще Ана… кто ей скажет: «Я не твой отец!», тем самым, как ни странно, подтверждая право быть неотъемлемой частью семьи.
Вервр не мог уйти. Никак не мог бросить всех, ради кого жил, в пасть бездушной твари, мертвой от самого своего создания. Ан упрямо жил, потому что пока он жил — он оставался врагом для твари и защитой для мира, давно избранного родным…
Настоящие высшие хищники не владеют мирами, а принадлежат ему всей душой. Только мало кто умеет понять это.
Уже угасая окончательно, Ан вдруг обрел способность видеть. Он различил рождение света — могучего, невероятного… пугающего своей мощью. А затем нахлынула волна жара, столь огромная, что в ней растворялось совершенно всё.
Мир сделался вроде растопленного масла — и весь стёк, испарился, иссяк.
Путь Ула. Предназначение палача
Сознание поднялось из небытия, как пылинка в чудовищном водовороте. Мир крутило и мяло! Тошнота донимала, мешала понять, каково оно, пространство. Но постепенно Ул вспомнил себя и поверил: головокружение и озноб — это по-своему замечательно! Значит, в мире есть верх и низ, воздух и свет, холод и тепло — и всё прочее, привычное людям. Вот: даже голодное бурчание в животе!
— Ну же! Зачем ждать, — потребовал где-то далеко голос, вроде бы детский. — Мы в деле!
«А может, и не детский», — усомнился Ул, вслушиваясь в шипение и рычание. Попытался сесть, открыть глаза… но тело не слушалось.
— Вызов не бросают без причины. Надо выслушать и высказаться, — пророкотал бас, мощный и ровный, как морской прибой. — Мы пришли за человеком нашего мира. Мы заберем его. Раньше или позже, силой или миром. Я предпочитаю силу, она точнее вскрывает коросту лжи и высвобождает истину. Мы пойдем до конца, и мы уже поняли, что ваша иерархия пуста, как колодец в затяжную сушь. А я ненавижу засухи и пустые колодцы.
— Забирайте тело, нет возражений, — голос Осэа опознался сразу. — Это все, что возможно вернуть. Если говорить о сознании, тем более полном рассудке… Учтите, последствия длительного пребывания в изнанке бессмертия не изучались, это не коварство и не…
— Они изучались мною, по вашей воле, — прошелестел голос, легкий, как лебяжий пух. Ул сразу узнал свою Лею. Сердцу стало горячо и больно. — О колодцах и засухах я кое-что добавлю. Нэйя не смогут летать в вашем небе. Это не наказание, просто здешнее небо для нас… тяжелое. Нэйя не смогут отражаться в ваших озерах. Это не месть, просто я не верю, что память допустимо отнимать силой или обманом, даже для сохранения. Отрезанная, она делается ложью и умирает.
Щеку обожгло дыхание Леи, мелкие иголочки уколи ухо, шею… Боль — волна за волной — покатилась по коже, словно её кипятком шпарили. И даже боль была в радость, она ограждала от изнанки, где нет ничего, совершенно ничего настоящего.
На лоб легла ладонь — прохлада, доброта… И еще, как ни странно, свет. По горлу поползло щекочущим перышком ощущение легкости и радости. Пробудилось любопытство: кто все эти люди? Надо же, с Осэа в её мире разговаривают невежливо! Более того, готовы начать поединок чести? Определенно, обладатель роскошного баса — алый. Хочется верить, он алый и он — из родного мира. Ул попытался улыбнуться, но даже мелкие мышцы лица не слушались.