С запястья Ула стекла змейка, и освобожденный от ножен клинок вывалился в явь, зазвенел по стеклу поля. Змейка выросла, протерлась вдоль бока, приветственно коснувшись тыльной стороны руки и оставила на запястье новый браслет. А сама еще более выросла…
Шэд взвился тугой пружиной, мгновенно окутал Жесхара с головой и словно впитался в него, стал второй кожей — змеиной, узорчатой, с глазастым и зубастым капюшоном на голове вервра.
Вернувшийся из небытия вервр потянулся, прямо глянул на солнце, и сыто, длинно зашипел сквозь зубы: «Хорош-шо»…
— Бес, то есть как же тебя… вас теперь? Ан Жесхар, — в голове вихрем крутилось безумие, Ул едва мог связно говорить. — Я ведь наверняка… я был… то есть, должен был отнести цветок… Я слышал шепот там, в междумирье. Я не понял ни слова, ни полнамёка!
— Амаими растут только там, где им есть место. Ты укоренил его. Значит, ты справился, — вервр погладил себя по макушке, точнее, Шэда-капюшон — по морде. Прищурился. — И каково тебе быть палачом? Хотя я знаю ответ, не мычи оправдания. Как все дурни, ты пошел туда, сам не знал куда и взялся искать то, что сам не знал что… вместо обычных дел и планов, которых от тебя ждали умные существа.
Жесхар запрокинул голову и рассмеялся, Шэд на его голове тоже улыбался широкой пастью-капюшоном и шипел, веселясь. Ул смотрел, радовался передышке. Так и так — вервр прав — ответа у него нет. Очень удобно сменить тему и обсудить иное, но тоже важное.
— Я перерисовал нашу карту и вернул вам. Да: вы же еще тогда сказали, что я виновен и после… после вы будете судить меня. Теперь у вас есть право, — смутился Ул. Он уже и сам понимал, что сказанное много примитивнее сделанного и звучит фальшиво.
— Перерисовал, — промурлыкал вервр, раскрыл ладонь и рассмотрел послушно явившуюся карту. — Амаими и Шэд. Свет и яд жизни. Сгодится. И вернул? Значит, теперь моя очередь разбираться с королевой. Аш-ш… нескучно. Я-то хорошо понимаю, куда стоит пойти и зачем. Да, ей тоже будет нескучно, обещаю. Я займусь. Вот только оглашу твой приговор, он прост: живи, сколько сможешь. Ты уже начал понимать, как это больно, жить долго? — вервр подтянул еще ближе жену, которая ненадолго отстранилась, пытаясь заглянуть в лицо своего Ана, ощупать его кожу, проверить пульс… Вервр обнял Ному обеими руками, притиснул к груди. — Прекрати рыдать, даже обгадившие скалу голуби пока живы. Неужели так сложно принять то, что не ты вылечила меня?
— Ан! Да как ты можешь…
— Гнев истиной нобы, который много слаще слез нобы, — промурлыкал вервр. Поднял голову и взглядом предложил Улу обернуться.
У кромки тени, конечно же, стояли все те, кто добыл Ула из изнанки бессмертия. Смуглый воин, Лэйгаа, Лоэн и малыш-«котёнок» со своим вервром-волкодавом…
Все улыбаются, прямо праздник — который вдруг оказался разрушен! Людей грубо разметало в стороны. Желтоглазый дикий вервр — и тот поворчал, но отодвинулся, не стал связываться. Возмутительница покоя — белоголовая девушка — прорвалась вперед, охнула, мгновенно все поняла, смахнула слезинку, рассмеялась, шмыгнула носом. Узко прищурилась… и боком, крадучись, двинулась к бывшему багряному бесу.
— Папа! Это же ты? Живой ты? Ух ты… глазастый ты!
— Мы не родственники, — ответно щурясь от удовольствия, сообщил Ан, наблюдая возмутительницу спокойствия. — И что в тебе нашел Бара? Плоская, мелкая, да еще и плаксивая. Не души меня!
— Папа!
— Учитель! — прогудел Бара, шагнул вперед.
Ул пожал плечами, ощущая себя окончательно безумным. Мир изменился, багряный бес изменился, всё изменилось… и сам ты дома — почти чужой! Тебя мало кто помнит. Вот разве друзья и мама. И то, сами они уже иные, тебе надо заново принять их. Ты знал их давно… А теперь по-настоящему рядом лишь нэйя. С ней легко, хотя, если подумать — вы не знакомы. Вы прежде толком и не виделись, хотя неведомым чудом еще до встречи успели срастись душами.
— Лия, Сэн, Дорн, — Ул поймал руку Лэйгаа и, подчинился её легкому жесту, поднялся, радуясь подвижности ног, пусть пока слабых.
Мысленно и вслух Ул повторял имена и сознавал: он слегка опасается новостей. Оказывается, Лофр был маме — муж. Что их связало: робкую травницу из деревни, не смевшую лишний раз поднять голову — и столичного наставника наемников? Громогласного, ядовитого на язык, грузного и страшного. И каково теперь матушке, ведь Лофр погиб. И как всё это совместить, как понять: тебя не было дома целую жизнь!
Если сделать усилие и хоть немного упорядочить безумие в голове, то Ульо — он, конечно, сын Лии и Сэна. Он похож на друга Сена. Он алый, кто еще сунулся бы на площадь, в гущу взрослого боя?
Принять перемены посильно, пока Лэйгаа скользит рядом. Душе… тепло. Вот только слух напрягается, даже уши болят: не получается расслышать и самого слабого шороха шагов нэйя. Зато свои шаги — грохочут! Такие тяжелые, шаркающие… Ул брёл и все сильнее сомневался: касается ли нэйя земли?
Рука Ула дрогнула, потянулась вперед и вверх. Быстро нарисовала в воздухе контур амаими. Лэйгаа тихонько рассмеялась — значит, увидела.
Стеклянное поле кончилось резко, Ул перешагнул кромку и двинулся дальше по улочке, отсыпанной цветным крошевом. Слева и справа росли молодые деревца. Они были высажены в прихотливом и строгом порядке… Тот, кто разбил возле стеклянной площади парк, определенно, разбирался в парках. Ул едва не упал, увидев чуть в стороне беседку из слоистого цветного стекла. Прежде таких строить не умели. Ул зашагал дальше, спотыкаясь и недоумевая. Дома непривычного вида: высокие узкие окна, круглая кладка каменных куполов, синяя глазурь… Красиво.
— Это Эмин строит, — шепнула Лэйгаа. — В городе такое творилось после боя! Князя нет, первый канцлер отравлен, второй в бегах, а Дорн — тогда он был третьим — едва жив. Градоправитель тоже сбежал. Семьи алых были в трауре, а стража на ножах с теми, кто выселен и чьи дома разрушены. Тэйты, о них я мало знаю, взялись перекраивать границы. Прочие тоже не отставали. Холод, неразбериха, раненные, бездомные… мы сами не поняли, как все закрутилось. Но, когда к весне очнулись от суматохи, Ан Эмин Умийя уже всеми без исключения именовался «хэш градоправитель», и даже его собственные возражения никто не слушал. Он смирился, — легкая рука взлетела, — и в оплату трудов на благо города Эйне строит библиотеку имени своего учителя Ана Жесхара и своего деда Ана Тэмона Зана. Ты ведь знал его, как Монза?
Ул кивнул, пообещав себе разобраться и в этими новостями, но — позже. Спросил, жив ли Монз, хотя знал ответ — душой и умом… и все равно стало больно.
— Срединный зал уже готов, там любой может прочесть первый листок новой книги города, его вырастил Эмин, — добавила Лэйгаа и рассмеялась. — Пока листок очень слабенький… прозрачный, как я в первый день в этом мире. Что еще рассказать? Странно, я знаю твой мир лучше, чем ты. Это больно — вернуться… так?
— Больно, — согласился Ул.
— По земле ходить всегда больно, но я справляюсь, с тобой я могу.
Лэйгаа указала на дом по левой стороне улицы. Заскользила быстрее, тронула колокольчик у двери. Коснулась ручки, предлагая Улу не ждать и самому открыть. Юркнула в щель и уверенно выбрала правый коридор, взлетела по лестнице на второй этаж. Замерла у двери — входи первым.
Друга Сэна получилось узнать сразу. Хотя душа сопротивлялась и не желала принимать то, что видели глаза. Сэн казался старым, очень вялым и отрешенным. Он, сгорбившись в глубоком кресле, дремал с открытыми глазами. За столом, сбоку от кресла Сэна, перебирала бумаги и делала какие-то пометки Лия. Она почти не изменилась, однако выглядела усталой. Едва открылась дверь, Лия старательно улыбнулась, отмечая: да, она рада встрече, это правда… насколько вообще может быть важна правда — такая и любая иная. Лия отодвинула стопку бумаг и привычно — так делают, наверное, все люди, связанные с серьёзными делами — перевернула текстом вниз письмо, которое читала.
— Я знала, что Ош Бара вытащит тебя, — негромко молвила Лия, жестом пригласив занять диван у окна. — Он алый, его упрямство безмерно. Жаль, это ничего не меняет в моем доме. Я уже не девочка, мое золотое лето в прошлом. Второй раз даже тебе не добыть птицу и кувшинку. Не стану и просить, я достаточно понимаю в природе чудес, они сами по себе не рождаются. И себя я понимаю неплохо… — Лия прикрыла глаза, чуть помолчала. — Ты подарил мне жизнь, а Сэн — пятнадцать лет безоблачного счастья и затем снова… жизнь. Я теперь очень богата, я обладаю влиянием и связями. Но я погрязла в долгах, которые непосильно отдать: приняла ваши дары, как должное, а ответно ничего не дала.
— Что случилось? — осторожно спросил Ул.
— Тот бой… Ан Жесхар предупреждал, что придется жертвовать многим. Сэн был в бою от начала и до конца, чтобы я выжила. Время для него текло иначе, — Лия встала, подошла к креслу, бережно погладила руку мужа, всмотрелась в его лицо. — Почти не помню, чего я тайно желала до боя. Все похоронено там, — Лия постучала себя по ключице и лицо её дрогнуло, чтобы снова сделаться спокойным. — Там, очень глубоко. Может, мне хотелось славы и даже венца княгини? Я — золото, мне ли не знать, что всякое золото жаждет блистать. Но так было два года назад. Сейчас у меня совсем не осталось заветных желаний. Только долги…
В коридоре тихонько кашлянули. Дверь открылась, слуга мышью проскользнул, оставил на краю стола поднос с конвертами и сгинул. Лия подошла, поворошила конверты. Не вскрывая, отбросила три, сделав пометку на каждом. Последний конверт подержала, будто взвешивая. Сломала печать, быстро прочла текст. Убрала письмо обратно в конверт и сказала, не повышая голоса:
— Нет, нам это не интересно.
Просмотрела три заметки без конвертов. Покосилась на дверь.
— Пока я занята. Пусть ждет в малой синей гостиной.
Было слышно, как крадущиеся шаги удалились. Ул поежился, глянул на свою птицу-Лэйгаа. Подошел к окну, изучил вид на новые сады и бескрайнюю стеклянную площадь, на беседки, горы земли и камней — будущие фонтаны, надо полагать. Тяжесть всё весомее нагружала душу. Лия и прежде считала, что отвечает чуть ли не за всё в мире. Ул помнил её по встрече в Тосэне — уже тогда очень, даже с избытком, взрослую и серьёзную.