— Нет, спасибо.
Матиа стоит в дверях, смотрит так, вроде бы ждет чего-то. Глаза у неё… всё знаю, а прямо теперь я тупее полиции: нет подозрений, охотно верю в совпадения. И, доживи я до вечера, проводил бы её домой, строго до двери. Чтобы шестнадцатый говнюк не прилип и не испортил ей настроение. Досадно, что самым милым женщинам доводится знать больше всего о скотстве и жадности.
Всё еще стоит в дверях, но теперь смотрит мимо меня, на дверь-обманку. Ждет. Так и хочется сказать: там тупик! Хотя она знает лучше меня.
Нервы, определённо. Тупиковая дверь открывается — и я задыхаюсь. Так недолго завалить простейшие тесты на стресс-реакции. Ну, тупик оказался фальшивым, что с того? А то: за дверью туманный вечер, пахнет он до чертиков незнакомо и сладко, и ветер… это что, можно подделать? И гостья шагает к нам из вечера… это что, можно сыграть?
Женщине лет тридцать, стройная, рост чуть ниже среднего, лицо овальное, кожа… не хочу фиксировать, и зачем бы? У неё глаза — лучистые. Одета, как в старых фильмах про деревню, но ей идет: кофта с вышивкой, длинная юбка, башмачки. На локте корзинка.
— Матиа, лапушка, а я травок собрала, как обещала, едва месяц народился.
Определенно, это тест. Месяц убывает третью ночь, что я, не знаю? И со словесным портретом полный провал. Глаза видят гостью молодой, но внутри я ни за что не дам ей менее сорока: мысленно первым словом охарактеризовал её — «матушка». Неуместно. Непрофессионально.
Гостья оглянулась… Очень теплая улыбка. Чёрт, я опять не дышу.
— Ворон у тебя на плече, малыш. Оно бы и не плохо, люди-то все разные, — задумчиво выговорила эта… матушка, и сердце у меня защемило. Нервы! Делаю усилие, выравниваю дыхание: — Но ты уж остерегись, деточка, ворон — птица тёмная и своевольная. А ну, глаза выклюет? Или хуже, сердце? Знаешь, сколь много по миру бродит их, безглазых да бессердечных?
Оказывается, я вскочил с дивана и столбом торчу возле тупиковой двери. Оказывается, я не могу пошевельнуться. Она гладит меня по щеке. Если бы я знал родную мать, я бы хотел именно это помнить — прикосновение, взгляд и голос… но минуту назад я сам своего желания не ведал!
Гостья отдала корзинку Матиа, отвернулась и шагнула за дверь. Всё, отрезало туман, ветер и прочее — тепло солнца, шум листвы, лунные блики в озере.
— А ты везучий, — Матиа умеет улыбаться! В деле штук двадцать её свежих фото, сделанных наружкой, и ни одной улыбки. — Матушка за год всего лишь второй раз заходит.
— Ага. Везучий.
Всё, я сломался, согласен на кофе, еще немного — и сам попрошу. Горло сухое. Ворон. О каком вороне говорила та… матушка? Бреду к дивану, сажусь. Беру журнал и тупо в него смотрю, проверив, чтоб текст не кверху ногами.
Ба-бах! Опять тупиковая дверь.
Нет, второй раз трюк не прокатит… даже если там теперь ночь и гроза? На пороге сразу натекла лужа, мокрые листья порывом доволокло аж до моего ботинка. Чую соленый морской ветер! Так, новый гость подпирает спиной спешно закрытую дверь. Откинул капюшон. Пацан лет десяти, жилистый на редкость. Вдобавок на рожу слащаво-миленький. И взгляд у него… шустрый: мой локоть сам, непроизвольно, фиксирует бумажник в кармане.
— Передай деду, чтоб не опаздывал, а то… а то мама в гневе страшнее дракона.
Пропищал, накрылся капюшоном, рванул дверь и нырнул в грозу… хотя нет: там уже нет грозы, там пустыня. Ни разу не видел, чтобы так роскошно имитировали смену условий.
— Не беспокоит? — Матиа принесла кофе и без моей просьбы.
— Спасибо.
Я помню, как шевельнулась в душе профессиональная зависть — тогда, при первом прочтении её дела. Эта Матиа чисто отработала свою главную мишень, и всего через четыре года после того, как её раздавило в жерновах лжи и подлости. А я вот застрял…
Кстати: Матиа, того и гляди, запрыгает от радости. Глаза сияют, она не хочет уходить, ей надо поговорить хоть с кем. Даже я сгодился, чужак-чужаком. Присела на подлокотник свободного кресла, часто оборачивается и поглядывает на корзинку с травами, оставленную в соседней комнате, на столе, поверх деловых бумаг. Ну и местечко! Да тут всем причитается крутейшая премия за актерское мастерство. Я давно не наивен, фальшь читаю, но сейчас в радость Матиа верю, как… как восторженный идиот.
Шаги. Надо же, всего лишь на лестничной площадке. А я заранее смотрю на тупиковую дверь. Меня выдрессировали? Я, как теперь понятно, поддаюсь дрессировке чудесами. Хуже: я хочу жить дольше, чем до вечера, я хочу опять повидать ту… матушку.
Нет, уже прошло. Вижу вошедшего, опознаю и тихо радуюсь. Его имя давно не имеет значения. Его прозвище — Смерть. Он, это достоверно известно, правая рука моей «мишени». Сколько по нему числится летальных эпизодов, не знаю. Его полноценное досье вне моего уровня допуска, что означает наверняка: эпизодов много больше, чем у меня, даже с учетом тех двух контрактов на юге.
— Уже здесь, — глаза у Смерти добрые, кроткие. Улыбается он достоверно, прямо рад и опекает, и предвкушает… — Сейчас созвонюсь, и сразу отправляемся.
— Эй, ты что… правда? — Матиа побледнела, подбежала, дернула Смерть за рукав. — Эй, не дури. Я по глазам вижу…
— Это решение принято.
Набрал номер, помолчал в трубку. Жестом велел мне снять куртку. Ожидаемо, но мало. Полный обыск — собственно, вот что было бы логично.
— Там жарко.
Сообщил зачем-то мне вводную по погоде. Отвернулся и пошел к тупиковой двери. Продвинутый у них природно-погодный имитатор. Наверное, мы в северо-западном пригороде. По времени в пути сходится, и как раз там заброшенная территория «Объекта пять»: ангары гигантские — хоть Луну в них имитируй. Еще там опытная атомная станция. Официально она, конечно, демонтирована. Официально у нас и полиция неподкупна, и я два года уже работаю руководителем отдела оптовых продаж, с окладом и соцпакетом. А этот вот Смерть официально — отошедший от дел кризисный управленец, владеющий небольшим аэроклубом и дюжиной баров, очень модных и совершенно легальных. Вегетарианец, меценат, спортсмен… официально.
Смерть стоит у двери, положив ладонь на ручку, смотрится это — символично. Но с эффектами перебор, я не способен долго удивляться. Так: Смерть кивает, поворачивает ручку… и шагает в раскалённо-белый полдень с выжженными дотла тенями.
Иду следом, присматриваюсь: высотки на заднем фоне, а ближе дворовая дорога, еще ближе трансформаторная будка. На всё это хозяйство подковой надвинут огромный бетонный двор, по периметру характерные дома с солнечными панелями на косых крышах… Перед собеседованием меня хорошо изучили. Это — мой недавний южный контракт, правительственный квартал столицы Номтфы, где перевороты случаются чаще дождей. Слева их министерство труда. Прямо по курсу, за трансформатором, задник посольского блока. Если прикинуть время… разница с нами два часа, у них теперь полдень, имитация точна. И запах: на задворках Минтруда всегда пахнет бараниной, аж слюни текут. Это я помню.
В тени трансформатора движение. В куртке было бы жарко, прав Смерть… солнце сумасшедшее. Хотя это не оправдание, чтобы не увидеть того, кого я выцеливаю столько лет!
Дышим ровно, не спешим с опознанием, второй попытки не дадут.
— Иди, собеседуйся, — Смерть нервно сглатывает и добавляет: — И только попробуй провалиться. Это ведь я тебя рекомендовал.
Киваю, бреду все дальше в раскаленный юг. На душе спокойно, светло. Никто не верил, что я увижу его. Пульсовой многопараметрический датчик отработал: это не подстава, это именно он. Если так, сейчас словлю волну страха. Говорят, это его особенное свойство, научно оно называется «феномен барьерного восприятия поля». Научно… когда это выявили, тогда и стали объяснять, но ничего не смогли объяснить и соорудили панически-учёную ложь на три сотни страниц. Шеф не скрывал: мы ничего о нем не знаем. Возможно, он даже не человек, намекнул шеф. Глупости. Я не суеверен, вдобавок знаю, к нему уже ходили, запасшись святой водой и прочим… инвентарем. Толку — ноль.
Десять шагов. Есть волна страха! Накатила и схлынула. Приметы… со спины, досадно. Рост, вес, сложение, общее очертание тела — совпадают. Татуировки на затылке, с ней всё точно. А вот занятная деталь: браслет-змейка на левой руке. Это у них типа пароля что ли?
Семь шагов. По слухам, он пахнет мускусом — хотя это ложь, собаки запах не берут, только люди и только некоторые. Но — соответствует, есть запах, намеком.
Пять шагов. Почему он или Смерть до сих пор не остановили меня? Это неосмотрительно. Почему он — спиной? Хочу видеть глаза. Я смутно помню его взгляд, поймал тогда, в свои двенадцать. Он доставал обрез, был весел и на взводе. Я внятно понял его настроение. Презрительно-наглое, по-звериному доминантное.
Три шага. Прекрасно, могу начать плавно поднимать руку для приветствия, это естественный жест.
— Замри.
Смерть дал приказ из-за спины. Замираю. Даже не схожу с ума, когда вижу своими глазами: этот… зверь шагнул и одновременно остался на месте! Наверное, только я вижу, как он раздвоился, тень от трансформатора плотнее бараньего меха, объект скрыт от стороннего наблюдения в этой тени — точно блоха в шерсти. Наверное, он и двойник стояли вплотную. Дубль вышел из тени, так и не обернувшись ко мне… и дубля грамотно положили двумя выстрелами. Вопрос даже для меня: кто впустил снайперов в посольский квартал? Здесь система охраны зачётная. Их же тренируют покушениями хотя бы раз в день! Разве — чей-то посол в деле.
Короткий звук на три часа, второй — на двенадцать. Полагаю, снайперы уже никому и ничего не объяснят. Если только — Смерти…
— Можешь свободно говорить, — разрешил мне тот же голос из-за спины.
Вот реально, сейчас я ближе к смерти, чем те снайперы. Но — не важно. Моя мишень досягаема. И, спасибо высшим силам, гад начинает оборачиваться. Интригующая ситуация: у меня не отняли всё припрятанное на этот случай оружие, могу выбрать: холодное использовать или огнестрел.
Аккуратная дырка в переносице гарантирует провал любой реанимации. Отпускаю игрушку с упругого крепления, принимаю в ладонь, сжимаю с двух сторон — пластик, один заряд. По виду — ручка, при обысках её не отбирают даже опытные спецы.