— Тогда, — Ул прокашлялся и стал серьёзен. — Доставай карту!
Лес не возразил, не удивился. Лишь вспыхнул лихорадочной улыбкой, стоившей ему двух кровоточащих трещин на губах. Дрожащей рукой альв развёл ворот рубахи, коснулся груди слева — и протянул Улу ладонь с медленно прорастающей на ней картой, трепетной, как свежий осиновый лист. Ул дождался, когда лист расправится, и сорвал его — прямоугольный, с тонкой рамкой-прожилкой по контуру, с суетливым муравьём, совсем настоящим, бегающим вдоль рамки и не способным её пересечь…
Карта, ничуть не похожая на все прежние, что доводилось увидеть, повисла в воздухе, прилепилась к невидимому основанию. Ул добыл грифель Мастера О, затаил дыхание, всматриваясь, пробуя понять суть того, что определённо было — картиной. Вернее, крохотной частью, грубо выхваченной из цельного полотна и заключённой в рамку.
Сейчас Ул ликовал: он не бездарь, он усвоил уроки Мастера, и потому видит рисунок иначе. Карта столь же неполноценна, как попытки ученика-Ула создать шедевр, а не набросок или копию работы Мастера О. Карта, пожалуй, ещё хуже: ведь её намеренно создали ущербной!
— Грубый одиночный крюк. Или ошейник, или что ещё, — шепнул Ул. — Вот он: Трудолюбие… упорство? Что-то похожее.
Перевёрнутый грифель царапнул край рамки, поддел её, потянул… и рамка стала отделяться от карты, всё более походя на жилку подорожника, тонкую и упругую. Жилка тянулась, сборя край листка. Альв сох и сползал на колени, царапал морду Шэда судорожно сведёнными пальцами. Наконец, Лес упал, дёрнулся, затих… И сразу жилка на грифеле с сухим хрустом лопнула!
Нарисованный, но выглядящий живым, муравей отчаянным рывком юркнул в разрыв рамки… и сгинул без следа! Карта сделалась окончательно пуста. Помертвела?
— Я не потеряю друга, — шепнул Ул, сжал в кулак свободную руку и стукнул себя по лбу. — Успокойся. Дыши! Надо понять. Надо найти…
Ул прикрыл глаза и постарался увидеть Леса — настоящего. Свободного. Какой он, к чему обращён его взор, о чем болит душа, под каким солнцем расцветёт его улыбка? Умеет ли он, как сам твердил, мстить? Велика ли ненависть, так много раз им упомянутая?.. Сколько надо задать вопросов и найти ответов, чтобы заполнить жизнью один сохнущий листок, который больше не карта из чужой колоды, а всего лишь набросок о жизни. Пожелание? Пусть крошечное, лишь бы без фальши! Вся разница древнего создателя карты и Ула в том, что один желал ограничить, а второй — отпускал на свободу.
Рука с грифелем не дрожала. Ул удивился мужеству одной своей руки при потной второй и отчаянно трепыхающемся сердце. Рука донесла грифель до листка и точным движением, и, без изъяна и остановки, вывела безумный, безмерно сложный узор… Чёрный, в один тон. Гибкий, с непрестанно меняющейся толщиной линии. Узор разросся, вышел за пределы листка, сразу сделался менее реальным, но более живым. Ул всё вёл грифель, поймав ритм и более не сомневаясь. Последним росчерком он обрисовал почку на окончании побега, даруя ей право расти без ограничений… Рука упала — бессильная, словно она опустела.
— Шар, — прошелестел Шэд, опознав один из смыслов узора. Он наблюдал рисование молча, аж тремя головами, под разным углом и с разной высоты, а теперь придвинулся и ощупал листок кончиком языка. — Подарок. Славная игруш-шка.
— Да, он умеет делать подарки, он щедрый, — Ул рухнул на колени.
Бывшая карта муравья, а теперь зелёный листок со слабо светящейся зримой частью узора взлетел и, кружась и танцуя, опустился на кожу Леса. Дрогнул, пристраиваясь… и впитался, побледнел… пропал вовсе.
Какое-то время ничего не происходило, и Ул не дышал. Не мог! Он так надеялся на лучшее, так боялся не уследить… Но вот сухая кожа альва потемнела, начала крошиться и отслаиваться. Под кожей обнажалось чёрное, как обгоревшая головня, тело.
— Мои корни сгнили, — то ли выговорил Лес, то ли его слова придумал сам Ул, всматриваясь в шевеление губ.
Тело альва скрутила судорога, сразу ободрав всю кору, без остатка. Чёрный, извивающийся и ничуть не похожий на человека Лес скатился в пенную волну и пропал… лишь несколько капель янтаря отметили его путь, и Ул собрал эти смолистые слезинки, с ужасом глядя в пучину и не понимая, насколько поправимо то, что он сотворил с другом.
— Слежу, — Шэд пощекотал плечо Ула кончиком языка. — Альвам дно не опасно. Он справится, пустит корни. Или не справится и сгниет. Таков будет его выбор, свободный и честный. Спи.
— Я с некоторых пор думаю, что знаком с твоим вервром. Если так, он мне как бы враг… ну, если он не передумал, — вздохнул Ул. — По крайней мере, он бы точно уснул глубоко и спокойно, сотворив подобное! Прежде я злился: он бездушней и ему всё равно. Но теперь я подрос… знаешь, он ответственный. Я тоже. Я отдохну, проснусь и приму правду.
— Можешь знать его, да. Запах не тот, но всё проходит, всё меняется, — Шэд убрал под воду почти все головы, утопил до клыков последнюю. — Спи. Он крепко спал, сотворив разное, он собирал силы. Он ответственный.
Ул свернулся в клубок и закрыл глаза, стараясь не жмуриться. Расслабил руки, пальцы… задышал медленно и ровно. Перед внутренним взором одна за другой рисовались головы Шэда, играющие с шаром. Ул принялся мысленно дорабатывать набросок. Так и заснул, не превратив его в картину, достойную внимания Мастера О…
— С-сюда! — зашипело и забурлило.
Вздрогнув, Ул очнулся, вскочил и встряхнулся, отмахиваясь от брызг. Его разбудили, окатив с головы до пят! И это ещё пустяки! Издали, от тучевого горизонта, пёрло такое… О трёх головах, громадное, пышет огнём, разбрасывает искры. Средней головой ревёт так, что сердце останавливается, а волны встают дыбом!
— Биться — ратиться! — выплюнув клуб дыма, громогласно взвыла средняя голова. Из дыма в воем и свистом вырвался огромный шар и почти попал в островок Ула. — Не трусь! Конь на обед, молодец на ужин.
— Тогда ты точно без обеда, — Ул увернулся от искр, потянулся. — Эй, я без коня и…
— Я за коня, — вынырнула рядом некрупная голова и ехидно прищурилась. — Из-за тебя я обречён на самоедство. Борись! Или нас съедят.
— Всерьёз? — свесившись с острова, быстро уточнил Ул.
— Всерьёз! Бейся! Атлы сами и есть оружие. В тебе сила, — пообещал «конь», подставляя спину. — Знай, я никогда не играю в поддавки. Я создал тебе врага и союзника из себя, задача трудна, но посильна. Не сладишь — не годен жить. Только смерти достоин трус или с-слабак.
Последнее слово «конь» просипел со свистящим презрением. Высунул из воды кончик хвоста и указал в сторону чудища.
— Биться-ратиться! — взревел трёхглавый, и новый шар огня помчался, целя в островок!
Ул скатился кубарем, нырнул и обнял шею «коня». Спина горела свежим ожогом. От рубахи остался жалкий клок… От сомнений в том, что Шэд — вторая половина багряного беса Рэкста, не осталось и пепла. Кто ещё мог так вот… учить, убивая? Это ж не Лоэн с его изощрённым враньём себе во благо. И не Осэа с её ядовитой и обворожительной игрой в тайны. И не Мастер О с дисциплиной и самоограничением, и не… да кто ещё мог быть столь бешеным? Пятки в кипятке, «конь» воет, поджимая хвост, вода вокруг испаряется с клокочущим сипом! Пахнет палёным, серой и ещё бес знает, чем, но исключительно жутко!
— Сила, выпусти, старайся, — вырвавшись на поверхность и дав вздохнуть, прошипел «конь», извернулся, уходя от прямого попадания шара огня. — С-скоро обед!
Ул поперхнулся пеной, задохнулся, отплевался… Расхохотался, и волосы полыхнули серебром чистого азарта. Сейчас Ул обожал Шэда! Да, тот швырнул «врага» в воду, как щенка. Но всё же на обед будет пущен, если что, «конь». Значит, затевая обучение всерьёз, Шэд оказался много честнее Лоэна. Даже дал право на ошибку!
— С-самоедство, — во всю работая хвостом, взвыл «конь» и резко ушёл на глубину.
На поверхности алым и золотым расцвело яростное пламя. По ушам ударило волной, «коня» несколько раз перевернуло и унесло глубже, он грёб, выпустив боковые плавники и растопырив веер хвоста. Цветок пламени будто сорвали: туша трехглавого чудища вспахала зарево огня, разметала без следа.
Ул обернулся и увидел, как огромная башка средней головы разевает пасть, уходит на глубину отвесно, скалится всё ближе к хвосту «коня». В пасти кипит жар, клыки горят алостью… Вот пасть начинает сходиться, клацает!
Рывок — веер хвоста, чуть пожёванный, надорванный, вне опасности. «Конь» жалобно воет, гирлянды пузырьков уносят жалобу вверх, оплетая и щекоча тело седока — Ула.
— Всерьёз, — Ул добавил свой выдох в рой пузырьков.
Он теперь, в единый миг, поверил в то, что слышал много раз в детстве от мамы. Он ведь знал эту присказку! Обычное дело для истории о змее и алом нобе: «Конь на обед, молодец на ужин!». Бой добра и зла, поединок чести, ничуть не шутка. В душе вскипело яркое, злое пламя. Отдавать чудищу «коня»? Да ни за что! Пальцы сжались, плотнее обнимая чешую. Как воевать? Как освободить силу?
На запястье шевельнулась змейка. Разрослась, оплела руку и подсказала движение: резкое, отсекающее среднюю голову чудища! Кончики волос Ула взблеснули, полукруг едва приметного серебристого света обозначился, почти дотянулся до чудища… и угас.
«Конь» извернулся, мгновенно сменил направление и помчался к поверхности. Он умудрился разминуться с зубастой пастью так плотно, что Улу обожгло болью плечо в соприкосновении с чешуёй на шее чудища! Гребнем едва не снесло голову!
— Еще! — вылетев высоко над морем, — заверещал «конь». — Слабо! Ещё! Тебе не идёт злость, ищи с-справедливость.
— С-справедливость, — сквозь зубы прошипел Ул.
Его змей извернулся, минуя высшую точку прыжка, начал падать, плотно складывая гребни и плавники, сводя в острую пику веер хвоста… Но внизу само море вскипело, проглоченное целиком огромной пастью! Падать сделалось некуда — разве прямо в желудок, нарушая порядок трапезы, совмещая обед с ужином…
Откуда пришёл покой, Ул даже не старался понять, сейчас это — не важно. По щеке пребольно хлопнул знакомый ветер-подсказчик: пощёчину дал! Сознание поостыло и смогло воспринимать падение в пасть чудища медленно, подробно. Вот блеснули в пене громадные клыки, вот вьюном взвился язык, норовя оплести и задушить… Повинуясь подсказке, Ул выпрямился, оттолкнулся от чешуи, освободил обе руки. Правая ладонь встала плоско, будто затыкая пасть чудищу, левая резким, рубящим жестом перечеркнула язык.