Камень с души! Оказывается, быть прощённым — это почти что взлететь. Даже голова кружится. Надо ещё постоять, а затем уж найти Эмина. Ведь упрямец не просто так приходил. У него была цель, в голосе звучало… напряжение? Определённо так!
— Было удобно ненавидеть вас, — беззвучно выдохнула Нома в своей спальне. Зашуршала одеялом, легла. Обхватила подушку, прижалась к ней горящим лицом и прошептала в пуховый бок: — Чем ещё мне защищаться от того, что я люблю вас? Ведь я человек, а вы… а вы меня даже не дослушали.
Вервр тупо пронаблюдал, как струйками озноба убегают из сознания мысли… Он будто повис в пустоте, и долго не был способен двинуться: не ощущал себя, словно рассыпался в пыль… Наконец, усилием воли Ан заставил себя шевельнуться. Сделал первый шаг. Побрёл, мотая головой и не решаясь дышать. В затылке болью чужого ожога билась мысль: для вервра, если не лгать себе, имеется две причины игнорировать чью-то территорию. Определённо — две. Он сразу назначил удобную: чувство вины! Хотя сам же велел Эмину сажать как можно больше роз. Зачем? Полезно для выздоравливающих, — так он сказал. Но саженцы подбирал — сам… Чуть позже велел выращивать перец, после добавил тимьян, душицу, тмин… Назвал затею аптекарским садом, и потому для каждого нового растения с сильным запахом легко находилась веская причина появления в саду. Сажать же вервр велел у ограды…
Выйдя в парк, вервр сгрёб в охапку полклумбы роз и втянул всей грудью их могучий запах. Как будто для вервра «тот» запах, особенный, хоть чем-то перебивается.
— На, грызи. Зубы у тебя, как у волчицы.
— А-рр!
Вервр вздрогнул: второй раз за ночь к нему подобрались незамеченными. И второй раз причина в гнусном, свойственном жалким людишкам, самокопании. Плохо.
— Привет, пап! Будешь сушёную воблу? Во, икра. Бара добрый, Бара отдаёт мне вкусненькое. Ну, хоть не ворует, а ведь соглашался, стоило попросить, — в голосе Аны звенело веселье, и издёвка у неё получалась не злая, а ласковая.
Вервр ещё раз втянул запах роз. В голове немного прояснилось.
— Хорошо, что ты переупрямил себя и гостишь в особняке, — хихикнула Ана в ухо, подкравшись вплотную и обнимая со спины. — Гости, я не против. Если честно, я ужас как боялась худшего. Нома так себе, и нос у неё острый, и коленки, и характер. Я в целом… против. Даже очень. Даже так, что зла на неё.
— О чем ты? — Бара беззаботно зевнул, выбрал на розовом кусте плотный бутон и сорвал. Глупо бухнулся на колени и протянул Ане на вытянутых ладонях. — О несравненная победительница, три боя из пяти ваши, я растоптан и смят.
— Вообще-то четыре, и твои, я ведь знаю: кое-кто жульничал, — надулась Ана, но цветок взяла. — Пап, ты в дом или в беседку? Я принесу одеяло.
Вервр молча ткнул пальцем в вязкую и безнадёжную ночь. С тоской подумал: не стоило позволять Номе начинать разговор. Совсем не стоило!
На полу беседки Ан долго ворочался. Отчаянно хотелось выть. Да и луна — вон она, чуется кожей, а стоит открыть рот, на языке проступает особенный привкус — лимонно-солёный, кровь пополам с печалью… Так бывает незадолго до полнолуния.
Мысли зудят, копошатся. Как он, взрослый до полной древности, мог докатиться до самообмана? Как умудрился начисто проигнорировать и запихнуть в бессознание выводы самоанализа, вошедшего в привычку? Как случилось всё перечисленное? Ведь так называемый «запах» для вервра — лишь проявление примитивного инстинкта сдвоенного сознания, а вернее, функция его звериной половины… Запах сродни людской влюбленности, он порабощает юных и пылких. Но бывший друг Шэда — высший вервр. Он достиг того уровня развития, когда может свободно контролировать и корректировать все процессы физического тела, и не только их.
Он в первую встречу с Номой отметил странность и назвал её «запах молодости». И то была воистину ностальгия по юности. Пора пробуждения и изначального любопытства у любого создания, даже и бессмертного — одна, неповторимая… Запах молодости — он и есть ностальгия, не более. Или все же — более? И еще Ана с такими внятными намеками, она-то откуда взяла свои выводы?
Нет. Стоп! Запах — лишь побочный эффект, маскирующий нечто более глубокое, чем примитивное влечение… притяжение? Да к чему там тянуться, тощая немочь, ребёнок, вдобавок — недокормленный и вечно пребывающий в переутомлении.
— Схожу в порт, — Ан сдался бессоннице.
Отбросив одеяло, вервр старательно его смял, будто можно так вот спрятать докучливые мысли. Не преуспев, Ан помчался через парк, перемахнул ограду, нырнул в переулок, в три прыжка миновал его. Остановился. Вдохнул пыльную городскую ночь, немного успокаиваясь… и без спешки двинулся вниз, к морю, в густеющих запахах рыбы и сырости, помоев и очажного дыма.
Город отвлекал, втягивая в свой хоровод запахов и историй… Недалече издохла крыса — смерть имеет сладковатый оттенок. А вон там у местных собак главное на всю округу место… Слева призраком встал запах клоповника, настоящего — надо же так запустить дом! А вот и пивные дрожжи, много… тут начинается скопление домов и складов северного торгового союза, у них по обычаю родины посреди поселения обустроена огромная каменная бочка-бродильня, хоть пей — хоть плавай во хмелю… и ведь плавают, даже изредка тонут.
— Эмин, — прошелестел вервр, поймав знакомый запах. — Ночью? Один? В порту?
У прогулки появилась цель, и вервр прибавил шаг, а затем побежал, взметнулся на ближнюю крышу. Он мчался на запах над кривыми улочками и внезапными тупиками, над ночной стражей и заторами повозок, не разгруженных с вечера…
— Назовите вашу цену, уважаемая, — холодно, но любезно предложил Эмин, сидя в довольно опрятной комнате дома, пахнущего весельем весьма низкого сорта.
Вервр пристроился на краю крыши и замер, обращаясь в слух.
— Инородец ты, а ну станешь чинить ей обиды? — хмыкнула «уважаемая», набивая цену. — Нет, дело решёное. Хошь, сюда ходи, не хошь, так и сюда не ходи. Вот так вот.
— Меня не устраивает ваш ответ. Поймите, тут не идёт речь о каких-то обидах. Я небогат, наверняка буду много странствовать. Мне требуется неприхотливая и послушная спутница. Я не желал бы принимать лишних обязательств и…
— А нету её за такие-то жалкие деньги, — зевнули в ответ, прямо намекая на начало большого торга. Скорее всего, не первую ночь ведомого… и не последнюю.
Вервр понимающе усмехнулся. Эмин не мальчик, ему по всем канонам юга полагается жить семьей, и он, похоже, решил уладить дело по обычаю родины, где глупости вроде влюблённости порой отметаются. Договорная жена удобна: ведёт дом и не перечит. Её можно оставить в любой день, если не подошла. Только на ребёнка, родись он, надлежит до совершеннолетия выделять средства… Но зачем же объяснять пожилой торговке живым товаром такие подробности? Увы, наверняка Эмин объяснял и хуже: дал время выведать много разного о себе, о возрождении особняка нобы-лекарки, о её поющих фонтанах — новом городском чуде и главном поводе для зависти всех здешних нобов. А кто выстроил фонтаны? Эмин хэш Ан. Так зачем же он врёт, что беден?
Вервр усмехнулся. Как просто читаются мысли людишек! Так не нетрудно для вервра протиснуться ужом в узкую створку приоткрытого окна.
Ан стек с крыши, присел на подоконник, зевнул напоказ — и с наслаждением выслушал долгий, переливистый вой ужаса. Торговку аж перекосило: вон, икает, глаз не может отвести от жуткой рожи слепца.
— Девица. Разве здесь её нет? — улыбнулся вервр, ни к кому напрямую не обращаясь и напоказ принюхиваясь. — А если поискать?
— Вы неудачно поговорили с Номой, учитель? — насторожился Эмин.
Вервр спрыгнул на пол и крадучись прошёл через комнату. Кончиками пальцев ощупал стену: каменная. Из крупных валунов, а не из щебня пополам с глиной и песком… Хорошо.
Удар открытой ладони заставил дом вздрогнуть от фундамента до печной трубы. Пол, набранный из могучих досок, заколебался, как палуба в шторм. Первая трещина — прихотливая, как след молнии — украсила стену.
— А ещё поискать? — блаженно выдохнул вервр и ударил снова. Мелкое крошево засвистело, завизжало, разлетаясь из-под окровавленных костяшек пальцев… слушать приятно! И на душе сразу делается спокойнее. — Эмин… Эмин, вряд ли тебя первый раз тут водят за нос. Дело стоит того?
— С весны меня морочат, — понуро согласился Эмин. — Я бы ещё поискал, но не хочу. Хорошая женщина, и здесь ей нет жизни. И тело подходящее.
— Ага, — глубокомысленно кивнул вервр.
— Для атласа, — смутился Эмин. — Мы с Номой уже год составляем книгу по лечению. Я записал всё, что ранее читал об этом на юге. Она тоже рассказала, что знает. По осени я рисовал травы, с корнями. Писал рецепты сборов. Зимой рисовал атлас мужского тела. Бара согласился помочь. А с женским телом — беда…
— Труп не надо уговаривать, — вервр слизнул подсохшую кровь с разбитого и уже зажившего кулака. — Хочешь, принесу годный? Для настоящего атласа надо сдирать кожу и срезать мышцы, послойно.
— Пока рано, но вот по осени… — невольно подыграл честный Эмин.
Пожилая торговка взвыла пуще прежнего, пала на четвереньки и, дробно стуча мосластыми коленями, поползла вокруг стола — вымаливать жизнь.
Вервр снова повернулся к стене, примерился — и врезал в ту же точку. Камень покрупнее головы вырвался со своего места в кладке, со свистом пролетел через соседнюю комнату, вломился в наружную стену — и разлетелся на три осколка!
— Значит, нет годной тебе бабы, — вервр намекнул на исходную тему торга.
— Да есть! — заверещала торговка. — Сей миг будет тут!
— Нет, нам дороговато, — на губах вервра мелькнула усмешка.
— Даром!
— Людишки, — поморщился вервр. Обернулся к Эмину. — И зачем пошёл один? Я чуть не упустил веселье. Сунь ей монету в зубы, не забудь. Хоть одну, но при свидетелях. Иначе мне придётся вернуться и разобрать дом. Я только за, но вряд ли Бара, Ана и прочие одобрят моё рвение.
— Да что вы, — смущённо отмахнулся Эмин, наблюдая, как торговка ползёт из комнаты и воет, требуя у подручных всё устроить так, чтобы гости ушли немедленно, получив своё. — Вас все любят, и тут уже не важно…