В темном переулке мягко, без шороха песка и скрипа подошв, нарисовалась дорожка следов… Сэн хмыкнул с пониманием. Невидимка спешит привычно, он местный: не подкрадывается, не затевает дурного, просто несёт добычу. Вор, конечно же, и не из последних. На таких крови нет, значит, и спрыгивать с крыши не стоит. К тому же и среди воров есть честные люди. Тот же Шель! Он мирный травник, но двигается гораздо незаметнее. Его в воровской слободе и презирают, и уважают. Бросил фамильное ремесло, имея исключительные способности! Взялся лечить, не наживаясь на недугах… В слободе всякий задолжал травнику хоть одну вылеченную простуду или зашитую рану.
— Ул, я хочу узнать, и давно, — пытаясь удержать лицо друга перед мысленным взором и досадуя на слабость памяти, шепнул Сэн, — ты, кажется, не бросил вызова багряному бесу. А как бы сложилось с Альвиром? Ты умеешь понять, есть ли в нас живое и как задеть самую тонкую струну души. В Альвире — еще есть? Я давно бы должен вызвать его на бой, но Лия против… Хотя знает, мне не важно, могу ли победить! Я алый, во мне правда вроде стержня. Альвир перед миром виновен. А я молчу… и тем себя ломаю, понимаешь?
Снова шаги. Сэн открыл глаза, кивком извиняясь перед Улом и отвлекаясь от беседы с ним, отсутствующим. По кривой широкой улице Озарения, именуемой здешними жителями не иначе как «Сабля атамана», спешат люди. Много, при оружии. Ступают слитно по трое, следуя привычке, крепко вбитой тренировками.
Сэн подобрал ноги, но не встал. Улица освещена, люди не таятся. И всё же… Сэн вслушался. Определенно, воры так не ходят, да и охрана местных «хэшей черной крови» имеет иные привычки.
— Черная кровь, — буркнул Сэн, выпрямился и скользнул по коньку крыши, приняв решение. Сегодня отчего-то сильно раздражало это самоназвание атаманов и главарей, взятое с издевкой над кровью нобской — «голубой». Сэн спрыгнул на пристройку и замер в тени. — Ну дела… чьи дела? И куда это нобов понесло? Ведь именно нобов…
Вопрос требовал изучения. Люди канцлера, первого и тем более третьего, с вечера бы вежливо предупредили Донго-фонарщика о своих планах в воровской слободе. Им ли не знать, кто сидит на одной из крыш? Им ли не знать, что делает он это по просьбе старого Хэйда…
Толковые люди в курсе: Сэн слушает ночь и особенно внимателен после смутных намеков Лии… Да вдобавок Дорн снова умчался к белой лекарке и намерен задержаться в Корфе до середины зимы, если его не изгонят раньше. Прошлый раз так и вышло. У Дорна восьмой ранг в княжестве Мийро, и это начисто лишает его права на поединок чести — тем более на чужой земле и по личным мотивам! Ему никто не позволит протыкать нобов и выпускать из них дурную кровь, как делал это не имеющий ранга и нищий ноб Донго, сопровождая советника Хэйда…
У Дорна теперь состояние, ранг и должность. Его официально выдворили из Корфа за меньшее — не бой, а лишь угрозу, громко высказанную в порту. Поди пойми, пустят ли обратно… разве лекарка замолвит слово.
— Чиа яростно ревнует его к лекарскому делу, но не к лекарке, — шепотом сообщил Сэн другу Улу, пусть и отсутствующему. — Как думаешь, это глупо или мудро?
Слитные шаги затихли. Сэн поморщился, тронул пальцем ножны. Он достаточно давно зажигает и гасит фонари, выучил важные двери по их голосу. Сейчас вздохнула именно такая. Звук мягкой, солидный, с едва заметным пристуком и двойным щелчком при касании о косяк. Так впускает гостей «Ландыш». Миленькое название постоялого двора и столь же слащавая вывеска с белыми цветочками — прямая насмешка над назначением и внешним видом заведения! «Ландыш» — это угрюмая каменная ограда в два роста, с бойницами, но без окон… «Ландыш» держит стареющая Белоручка, она, по слухам, остепенилась, мирно принимает гостей и товар. Иной раз днем и законно, а порой так, затемно. Трактир уже лет пять — «серая земля», место общего перемирья.
Сэн в два шага достиг края пристройки, стёк на мостовую и, сторонясь фонарей, пробежал помойными межзаборьями к совсем уж неприметному домику. Пошуршал пальцами по ветхой ограде — три длинных мазка, два коротких, снова три длинных.
— Светлый хэш спустился с небес к нам, грешным, — прокашлял в недрах лачуги старческий голосок, сливаясь со скрипом дощатой двери. — Чу-де-са, кхе-х.
Сэн нагнулся, кланяясь и одновременно спасая затылок от удара о притолоку. Не разгибаясь, он протиснулся чернильно-темным коридором. Тут всегда есть охрана, но она остается незримой. А вот и нужная комнатка: сам Клоп привычно растопырился в кресле, сделанном на заказ лучшим мастером-краснодеревщиком для него, страдающего суставными болями. Ноба-гостя первый человек в «ночном мире» принимает по-домашнему. Даже не прекратил разбирать сведения о движении дел и денег минувшего дня, а точнее, минувшей ночи, тут ведь работают всё больше после заката. Спина у Клопа сегодня, судя по желтизне лица и плотно зашнурованной собачьей душегрейке, сильно болит, это к дождю.
Кстати, — мельком подумал Сэн, — травник Шель уважает самого осведомленного и рассудительного из главарей слободы. Он точно наведается прежде непогоды, оставит на подоконнике или возле двери мази и указания по лечению. Сам же сгинет, никем не замеченный, и снова будут на него злы и ему же благодарны. Клоп гордый, он не пожалуется на немочь, не явится на поклон к травнику… но помощь примет.
— Темный князь пробудился до полуночи? Кхе-кхе, — Сэн прикинул толщину кипы уже перебранных бумаг. Он передразнил манеру разговора Клопа, без раздражения и внутреннего протеста поклонился старому. Сразу присел на трехногий табурет. — Опять вы послали старого Мому присматривать за мной? Он усердно стучал палкой, сипел и икал. Не пойму, вы остерегаетесь меня или… за меня?
— Мома пьет, кгм, отчего же ему не икать. У него бессонница, отчего ж не бродить, — переворачивая ещё один лист с невнятными посторонним кляксами значков, буркнул Клоп.
— Ваше имя… Склонен полагать, ни одна щель не остается без внимания Клопа, — Сэн принял поданный кем-то невидимым жестяной жбан с пивом. — Пробный бой с вами имел бы для меня ценность. Полагаю, в юности вы свободно уворачивались от алых самой яркой крови. Ваш дар сходен с моим, но… вывихнут. Когда мне было лет пятнадцать, я полагал это недопустимым. Ах, юность. Все просто, день-ночь… Я легко обнажал клинок и не думал о смерти. — Сэн горько усмехнулся. — О чужой смерти.
— Вы самый славный фонарщик из всех, и мы… кхе-гм, рады, что вы несколько повзрослели. Не спрашиваете лишнего, но сразу определили, что ваше, и уж то, — Клоп процедил сквозь пальцы бородёнку, — то ваше, кгм… Пробный бой? Вы льстите мне или себе, светлый Сэн? И кхе-гм… чем вас сдуло с крыши?
— Запахло… весною, да так слитно, — медленно подобрал слова Сэн, в душе ругая себя и за неумение делать намёки, и за очередную попытку, наверняка неуклюжую. «Весна — ландыш», так он пытался сказать, но вышло как-то криво. Увы, Клопа надо спрашивать обиняками, иначе отшутится, много раз проверено. — Я предпочитаю… да, обходиться словами. Даже когда многолюдно на главной улице.
— Посредничество совершенно серое, без всякой сажи, без копоти, — Клоп подергал бровями вверх-вниз, сморгнул и уставился в темноту. — Кхе-гм?
— Ноб просил об услуге, золота дал, — гнусаво проныли из тьмы. — Из дневных ноб. Чистый, ходит по синей половице, с вызолотом. Навроде слежка, навроде личное дело.
Сэн поклонился, с благодарностью принимая исключительную прямоту ответа. Ему сообщили так, что даже он понял: в «Ландыше» случайные гости, не из постоянных заказчиков. Люди эти, по мнению местных, не опасны, а их вопрос мал. Но люди связаны с дворцом, с княжеской его половиной.
Захотелось улыбнуться. Клоп — занятнейшее создание. Он, кажется, слободского фонарщика и правда уважает. Так сложилось с первой ночи в странной для алого ноба должности. Тогда Сэна привели сюда «поговорить с нашенским девятым рангом», и при этом ему не завязали глаза! Позже стало и того интереснее: дали право свободно посещать Клопа. И угощают пивом, как гостя… Сэн отхлебнул из жбана, хотя обычно на службе не пил хмельного. Уважение требует ответа, да и пиво у Клопа лучшее в столице. Говорят, его тайное увлечение — варить с добавками. Еще говорят, у него личные угодья, и не только в Мийро, так что зерно и солод не бывают покупными.
— Что-й-то не красно, — Клоп напоказ зажмурился, потер глаза и затих, ожидая, когда ноб осилит несложный для иных намек. — Кг-м… Кхе-кхе.
Сэн неспешно прихлебывал пиво. «Красно» — может быть сказано о цвете крови и дара, о людях канцлера, о ярмарке и даже о… Нет, два глубокомысленных покашливания, взгляд в потолок и второй, украдкой, вбок-вниз. И рука Клопа напряглась, замерла, выравнивая листы и ногтем отчеркивая знакомый знак. То есть Клоп против привычки просит об одолжении… он что-то узнал и он насторожен. Значит, вопрос о третьем канцлере, и его отъезд уже не тайна в воровской слободе.
— Не надейтесь, он просил жену присмотреть за городом, и сделал это до отбытия, давно, — прямо ответил Сэн. — От себя добавлю, хэш Клоп. Ваши дешево расплатились за отладку часового механизма по прошлому спору, так сказала Чиа третьего дня. Ума не приложу, как ваши умудряются поспорить с ней хоть раз в год? Она приметная. Но ваши будто слепнут! С пожарной башней вляпались, после с паромом, а теперь вот…
— Дикая вне леса? — Клоп глянул на собеседника, вздохнул и сгорбился. — То-то ноет под лопаткой, кгм… ноет. Прямо спрошу: вам за ответ возместить золотом или сведениями? Вы для меня неудобны, светлый хэш. Из-за вас мне иной раз хочется сесть прямо и сказать вслух такое, что… кгм. А еще я молодею, почти готов на пробный бой. Мне, кгм, в радость было бы засадить вам шильце в горло. Кгм… с затылка, само собой.
— Пива бы, — осторожно попросил Сэн. — Темного. Был слух, оно волшебное.
— Дело в воде, — оживился Клоп. — Кгм. Дикая. Мы полагали, она еще… Кгм… рыщет, чую! Как бы к утру снова мы не задолжали. Всё же спрошу, всякий раз интересно… Хэшу чести не поперек чести кланяться мне и со мною, ночным, в пустые загадки играть?