— Ты стережешь дом? — рассматривая лук, уточнила Ана.
— На кроликов охочусь, они сожрали мамины розы, — угрюмо сообщил Ульо. — Я голодный, и подозреваю, я хуже тебя голодный. Ты очень вовремя… если умеешь готовить.
— Кроликов — в любом виде, — пообещала Ана. Отобрала лук, вскинула, не целясь, выпустила стрелу и сразу побежала подбирать добычу. — Обычно я не одобряю охоту на кроликов, но сегодня она успокаивает. Всё так привычно и по-домашнему!
— Хороший выстрел, — с видом знатока похвалил Ульо, отбежал за деревья, пошарил в траве и поднял вторую тушку. — Хватит нам?
Ана уже свежевала кролика, бормоча вопросы о приправах и сковородках. Ответы её мало занимали. Снова хотелось спать. И утром встать с другой ноги, как в шутку советовал папа Ан. Встать — и не ощущать тяжести сомнений. Что за место столица, если тут полно людей, но Дар знает Ульо, хотя обоих получилось встретить случайно? Сколько в столице бесов, если на них натыкаешься, ну на каждом шагу — натыкаешься! Ана замера с занесенным ножом, вдруг по-иному расценив совет Альвира, отправившего прямиком в этот парк. Не может быть… Хотя наоборот, должно быть именно так!
— Ульо, а кто хозяин дворца? Настоящий.
— Бес Рэкст, — отозвался мальчик, наблюдая за разделкой кролика с сосредоточенным вниманием и без брезгливости. — Ты не знала? Но ограда тебя впустила. Вообще-то в его дом попадают только те, кому можно. А кому можно, заранее узнать нельзя. Во как!
— Ты упомянул матушку Улу. Эта травница, и сын её Ул, — Ана порезала палец, впервые в жизни не совладав с ножом. — Тот самый Клог хэш Ул, который враг… Но может и не враг.
— А ты много знаешь, — Ульо уже успел принести лопату и выкопал яму для захоронения останков кроликов. — Никому не говори, что мы охотились. Слуга Рэкста будет зол. Он славный дедушка, но с братцем Таном на ножах. А сейчас он навещает родню в деревне, наконец-то собрался. Вернется и скажет, что кроликов стрелять — самоуправство самозванца. Ну и пойдет-поедет… Я уже растопил очаг. Долго кролю вариться? Я могу и не дожить.
— Долго, — Ана засыпала специи в горшочек и залила нарезанное мясо маслом и уксусом. — Кролики жесткие, надо томить их. Пошли в городе поедим, а? У меня есть деньги.
— Шутишь! Третий час ночи, если где и открыто, никто не пустит ребенка моих лет на порог. — По-взрослому укорил Ульо. — Разве в воровской слободе. Но там мы наткнемся на папу Сэна. И он спросит…
— Я разберусь с папой Сэном. Нам надо поесть, — Ана растерла лоб и грустно признала: — У меня в голове от мыслей колюче, спать я не в состоянии. Мне кажется, папа Ан знал, что начнется, стоит мне попасть в этот город. Есть такая штука, я в неё не верю, но она есть: линия жизни, — Ана зевнула, уложила поверх мяса деревянный кружок и поставила на него кружку с водой, для гнета. — Вот. Так мясо, может, получится помягче. Линии жизней были все по одной, друг Ульо. Долго были, как трава в поле. А сейчас они раз — и спутались, сплелись, и еще вьюн плетет их, плотнее скручивает. Ульо, мне редко бывает страшно. Но сейчас мне…
Ана поёжилась и не стала завершать фразу. Это не имело смысла. Восьмилетний ребенок стоял в дверях и держал в левой руке потертые ножны, хранящие боевой клинок. Ребенок смотрел приветливо и чуть покровительственно.
— Со мной не страшно, — заверил он. — Я алый и обязательно спасу тебя. Идем. Я позвал тебя в гости, мой долг накормить тебя досыта. Лучшие блюда столицы готовят в «Ландыше». Я там не бывал, но так сказал папа. И еще, — Ульо замялся. — Мы пойдем кривой дорогой, мимо одного веселого дома. Там обычно отсыпается Гэл. У него комнатка, не подумай чего дурного! Гэла многие полагают пустоголовым, только зря. Он ранимый, он тянется к теплу, даже ложному. Мама так сказала. Маме виднее.
— Если Гэл там, — Ана закрыла дверь и побежала через парк, за провожатым, — то что?
— Убедимся, что с ним все хорошо, — крикнул Ульо, взлетая на ограду. — Просто спросим, даже не пересечем порог, а то нам достанется.
— Вот где водятся обычные люди, в веселом доме, — хихикнула Ана. — И нам туда нельзя… Ульо, ты хотел бы поработать со мной? Мне нужен метатель ножей. Лучше для публики слепой метатель, но где ж его взять? Ребенка тоже примут с интересом. Я хочу собрать толпу и послушать, как звенит столичный смех. Такое у меня любимое дело.
Ульо взвился в прыжке, уцепился за водосточный желоб и взобрался на крышу. Помчался по коньку, так привычно и легко, что сразу стало ясно: для него путь хорошо знаком. Ана скользила следом, и ей казалось, что ночной ветер выдувает, отбрасывает за спину ворох мыслей. Что эти мысли осиным роем жужжат — и не могут угнаться, и не настигнут, если бежать в полную силу.
— Тебя растят, почти как меня, без запретов, — прокричала Ана.
— Мама иногда воспитывает, но у неё дел по горло. Папа тренирует, в эту осень у нас бой без оружия идет, — отозвался Ульо, он ничуть не задохнулся и говорил степенно, раздумчиво. Ему нравилось быть взрослым, у которого свой гость. — Матушка Ула крепко воспитывает, но только по важным поводам. Чтобы я не злился и не обижал слабых. Шель тоже воспитывает, чтобы я мог утянуть любой кошель и потому свой бы не прощелкал. Еще Тан… этикет и геральдика, скучно. Он сам учится, я составляю компанию. С Даром мы лазаем по крышам и он рассказывает…
— О драконе, — рассмеялась Ана.
— Гэл читает мне стихи и сказки, — вздохнул Ульо. — Он лучше всех. Только он всегда в беде и всегда на него кто-то зол, не знаю, отчего. Гэл самый добрый в мире человек.
Ульо спрыгнул с очередной крыши, перекатился и встал. Ана отметила: мальчик всегда смягчает падение или длинный прыжок перекатом или упором на руки, и делает это грамотно, технично. Даже папа Ан, пожалуй, остался бы доволен движением ребенка, его собранностью и «взрослостью без утраты детства» — Ан в последнее время именно это ценил особенно высоко.
— Там, — показал Ульо и привстал на цыпочки. — Как-то неловко. Мне туда нельзя, тебе тем более. Вон окно Гэла. Как назло, ставни закрыты.
Ана хмыкнула, почти без разбега взлетела по стене и повисла на пальцах, уцепившись на край едва намеченного подоконника. Ощупала створку ставни, жестом попросила у мальчика бросить нож, поймала и поддела крюк. Ставни раскрылись. Мутное стекло за ними было темным, но в комнате определенно мелькнула тень. Ана успела это отметить, сразу приняла решение — вмяла раскрытую ладонь в окно, не задумываясь. Внизу, на улице, удивленно пискнул Ульо. Из комнаты пахнуло кровью и кислым потом, и это Ана тоже поняла сразу, прежде чем смогла обдумать. Она рывком вбросила тело в комнату, сквозь хруст рамы и оскал взломанного стекла…
Два движения, и оба — почти нежные, кончиками пальцев по точкам на шеях.
— Я здесь, страхую! — выдохнул Ульо, чуть стукнув по плечу.
— У тебя чуткое сердце, как и подобает алому, — Ана дотянулась до лампы, убранной в плотный кожух, подкрутила фитилёк, и в комнате стало светлее.
Ульо охнул, огляделся и метнулся к тощему парню, связанному и брошенному у стены. Ана ощутила тепло в груди: алый, вырастет — будет боец не хуже Бары. Ведь друга увидел, и может неживого — но сперва убедился, что гостья не окажется в беде, если отвлечься.
— Гэл! Гэл, — прошептал мальчик и оглянулся на Ану. — Он жив, хотя его крепко стукнули по голове, вот шишка. Я же говорил, беды сыплются на него. Погоди, свистну Шеля. — Ульо возмущенно ткнул пальцем в бессознательные тела мужиков, обезвреженных Аной: — Ворье! С ними же уговор! Ну обнаглели, а? Они ловят секретаря мамы, как его… ноба Токаду. У пройдохи имен больше, чем у законных князей, а совести меньше, чем у незаконных.
Последние слова Ульо выговорил особенным тоном, чуть насмешливо. Было очевидно, что он копирует кого-то из взрослых. Он даже повел рукой, как сделал бы тот человек. Женщина, — прикинула Ана. И улыбнулась — наверняка мама непоседы…
Ульо между тем добыл свистульку, высунулся в окно и принялся дуть, извлекая мерзкий, скрипуче-кошачий визг. Звук был вдвойне отвратителен, поскольку создавал в улицах эхо и долго не затихал.
— Можем идти, — убрав свистульку, сообщил Ульо. — Шель сам всё поймет и всем вломит. И лечить он умеет. Если не застанет нас, сделает вид, что не знает, кто свистел. И мама…
Дверь распахнулась, в комнату влетел молодой ноб, не трудясь постучать или хоть кашлянуть, сообщая о себе. Ноб — так сразу решила Ана, глянув на кружево ворота и саблю с вензелем.
— Гэл, на тебя охотятся … — выпалил прибывший, запнулся и съехал на колени, глядя на Ану и делаясь дряблым, потерянным… — Ма… Мама, — ноб покачнулся и упал на локти. Завозился, отпихивая осколки, озираясь и недоуменно мыча. Снова сел и заставил себя повернуть голову, хотя это далось ему с трудом. — Так не бывает. Так не… Я помню из детства только лицо на портрете в зале того дома, откуда мы бежали, когда бес… Мою матушку звали Инайна Эви хэш… нет, не желаю упоминать ту семью. Матушку отравили. Вы не можете быть ею, но лицо то самое, и волосы, — ноб жалобно глянул на Ульо. — Я в тумане… Ул, кто она? Молчи, не хочу знать ответ. Я не желаю выяснять ничего, что разрушит случайность.
— Все нити связываются и сплетаются вьюном, — Ульо глянул на Ану. — Ты сказала и вот… Ты ему кто? Он вообще-то очень разумный, в привидения не верит, в дракона не верит, в сны, гадания и прочее тоже не верит. И пьет мало.
— Скорее всего, я ему сестра, — чужими губами, не желая того, выговорила Ана. — Которую убил бес, так он думает, как я думаю… я запуталась. О небо, да как прожить в столице до весны, если я уже хочу сбежать без оглядки? Я точно сбегу, прямо сейчас! Поем и сбегу. Поем, устрою выступление и сбегу. Поем, высплюсь, устрою выступление и… и что я скажу папе, если окажусь конченная трусиха? Папа меня не пожелает заметить. Бара станет жалеть. Эмин скажет что-то успокоительное из пустынных мудростей, но без теплоты. — Ана саданула кулаком по полу, порезалась об стекло и крикнула: — Я не могу сбежать! Ну и пусть всё в узел и катастрофа, и Лоэн прав, а я не выслушала… Не могу сбежать!