Еще раз прошу вас помнить о том, что никто ни о чем не должен знать. Я понимаю, что факты слишком тривиальны и незначительны, но они окончательно доконают меня и подорвут без того расшатанные нервы („нервы“ подчеркнуто трижды). Но как ни вредно мне волноваться, я не могу не думать об этом, убеждаясь все больше в правильности своих подозрений и уверенности, что не ошиблась. Здесь мне даже мечтать не приходится о том, чтобы с кем-то (подчеркнуто) поделиться своими сомнениями (подчеркнуто).
С нетерпением жду вашего ответа.
Остаюсь искренне ваша,
Эмили Аранделл».
Я еще раз пробежал глазами исписанные листки и сложил письмо.
— Но о чем все это, Пуаро?
— Понятия не имею, — пожал плечами мой друг.
Я нетерпеливо забарабанил пальцами по письму.
— Кто она? Почему эта миссис… или мисс Аранделл…
— По-моему, мисс. Типичное письмо старой девы.
— Пожалуй, — согласился я. — К тому же пребывающей в маразме. Почему она не может толком объяснить, что ей надо?
Пуаро вздохнул.
— Ее умственный процесс лишен, как говорится, всякой логики и дедукции. Ни логики, ни дедукции[159], Гастингс…
— Святая истина, — поспешно согласился я. — Полное отсутствие серых клеточек.
— Тут вы не правы, друг мой.
— Нет, прав. Какой смысл писать подобное письмо?
— Смысла мало, это верно, — признал Пуаро.
— Полная абракадабра! Скорее всего, что-то случилось с ее толстой собачкой: мопсом, которого душит астма, или брехливым пекинесом, — предположил я, а затем, с любопытством посмотрев на своего друга, заметил: — И тем не менее вы дважды прочли это письмо. Не понимаю вас, Пуаро.
Пуаро улыбнулся.
— Вы, Гастингс, конечно, сразу отправили бы его в мусорную корзину?
— Скорее всего, да. — Я еще раз хмуро посмотрел на письмо. — Может быть, я чего-то недопонимаю, но, по-моему, в нем нет ничего интересного.
— Вы глубоко заблуждаетесь. Меня сразу поразила в нем одна важная деталь.
— Подождите! Не надо говорить! Я попробую сам догадаться! — по-мальчишески вскричал я. И еще раз внимательно просмотрел письмо. Наконец безнадежно покачал головой: — Нет, не знаю. Старуха явно чем-то напугана, но чего не бывает со стариками! Возможно, ее напугал какой-нибудь пустяк, а может, что-то достаточно серьезное. Однако не вижу здесь никакой зацепки, за которую следовало бы ухватиться. Разве что ваше чутье…
Пуаро взмахом руки прервал меня.
— Чутье! Не произносите при мне этого слова! Терпеть его не могу! «Чутье подсказывает!» Это вы хотите сказать? Jamais de la vie[160]. Я рассуждаю. Включаю в работу свои серые клеточки. В письме есть одна важная деталь, которую вы совершенно упустили, Гастингс.
— Ладно, — устало согласился я. — Сдаюсь.
— Сдаетесь? Куда?
— Да это такое выражение. То есть я признаю себя побежденным и согласен, что полный дурак.
— Не дурак, Гастингс, а невнимательный человек.
— Так что же вы нашли в нем интересного? По-моему, в этой истории с собакой интереснее всего то, что в ней нет ничего интересного.
— Интерес представляет дата, — спокойно изрек Пуаро, не обращая внимания на мой сарказм.
— Дата?
Я взял письмо. В верхнем углу стояла дата: «17 апреля».
— М-да… — задумчиво промычал я. — Странно. Семнадцатое апреля.
— А сегодня двадцать восьмое июня. C'est curieux, n'est се pas?[161] Прошло два месяца.
— Возможно, обыкновенная случайность, — усомнился я. — Вместо «июня» она написала «апреля».
— Как бы там ни было, довольно странно, что письмо пришло с опозданием на десять дней. Да и ваши сомнения не имеют под собой никакой почвы. Достаточно посмотреть на цвет чернил. Разве видно, что письмо написано десять или одиннадцать дней назад?
Несомненно, семнадцатое апреля — его настоящая дата. Но почему письмо не отправили вовремя?
Я пожал плечами. Ответ напрашивался сам собой.
— Скорее всего, старушка передумала.
— Тогда почему она не разорвала письмо? Почему хранила его два месяца и отправила только теперь?
Признаюсь, я совсем стушевался и не мог сказать ничего вразумительного. Только уныло покачал головой.
— Вот видите, факт неопровержимый. И весьма примечательный.
Он подошел к письменному столу и взялся за перо.
— Вы намерены ответить? — спросил я.
— Qui, mon ami[162].
В комнате воцарилась тишина, только поскрипывало перо в руке Пуаро. Было жаркое, душное утро. Сквозь окно проникал запах пыли и гари.
Когда письмо было написано, Пуаро, не выпуская его из рук, поднялся из-за стола и открыл ящик. Из ящика он извлек квадратную коробочку, а из коробочки — марку. Смочил крохотной губкой и хотел было приклеить ее на конверт, но вдруг выпрямился и, держа марку на весу, решительно замотал головой.
— Non![163] Я совершаю ошибку. — Он разорвал письмо пополам и выбросил клочки в мусорную корзинку. — Надо действовать иначе. Мы поедем туда, друг мой.
— Вы хотите сказать, что мы едем в Маркет-Бей-синг?
— Вот именно. А почему бы и нет? В Лондоне сегодня невыносимо душно. Не лучше ли нам подышать деревенским воздухом?
— Как вам угодно, — согласился я, и, поскольку совсем недавно я приобрел подержанный «остин», предложил: — Мы поедем на машине!
— Конечно! Этот день просто создан для езды на машине! Даже шарфа не нужно. Достаточно надеть легкое пальто, шелковое кашне…
— Уж не собираетесь ли вы на Северный полюс, старина? — запротестовал я.
— Никогда не следует забывать об опасности подхватить простуду, — назидательно заметил Пуаро, осторожно кладя все еще влажную марку на промокательную бумагу — чтобы высохло.
— В такую жару, как сегодня?
Невзирая на мои протесты, Пуаро облачился в желтовато-коричневое пальто, укутал шею белым шелковым кашне, после чего мы покинули комнату.
Глава 6Поездка в «Литлгрин-хаус»
Не знаю, как чувствовал себя Пуаро в своем пальто и шелковом кашне, но я просто изнывал от жары, пока мы ехали по Лондону. В знойный летний день, когда на улицах сплошные заторы, даже в машине с откинутым верхом о прохладе мечтать не приходится.
Но едва мы оставили Лондон позади и помчались по Грейт-Уэст-роуд, настроение у меня поднялось.
Вся поездка заняла примерно полтора часа. Приблизительно около двенадцати мы въехали в маленький городок Маркет-Бейсинг. Стоявший некогда на главной дороге, он теперь благодаря объезду очутился милях[164] в трех к северу от шоссе и поэтому сохранил старомодное достоинство и покой. Единственная широкая улица и площадь, где раньше был рынок, казалось, утверждали: «Мы тоже когда-то играли немаловажную роль и для людей разумных и воспитанных таковыми и остались. Пусть современные машины мчатся по новой дороге, зато мы появились еще в ту пору, когда царила полная гармония, а согласие и красота шли рука об руку». Середину площади занимала автомобильная стоянка, где находилось всего несколько машин. Когда я, как и положено, запарковал своего «остина», Пуаро решительно снял с себя совершенно не нужные ему пальто и шелковое кашне, проверил, не утратили ли его усы своей безупречной симметрии и пышности, и мы двинулись в путь.
Впервые в ответ на наши расспросы мы не услышали: «Извините, но я не местный». Вероятно, приезжих в Маркет-Бейсинге вообще не было. Во всяком случае, так казалось. Я сразу почувствовал, что мы с Пуаро, особенно он, выглядели вызывающе на мягком фоне английского провинциального городка, сохранившего старые традиции.
— Усадьба «Литлгрин-хаус»? — переспросил дородный высокий мужчина, внимательно оглядев нас с головы до ног. — Следуйте прямо по Хай-стрит, и вы его не пройдете. По левую сторону. Там на воротах нет таблички с именем владельца, но это первый большой дом после банка. — И повторил: — Вы его не пройдете.
Мы двинулись дальше, а он еще долго провожал нас глазами.
— Господи Боже! — посетовал я. — В этом городке я чувствую себя белой вороной. Что касается вас, Пуаро, то вы и вовсе выглядите заморской птицей.
— По-вашему, я похож на иностранца?
— Как две капли воды, — заверил его я.
— Но ведь на мне костюм английского покроя, — раздумчиво произнес Пуаро.
— Костюм — не главное. Весь ваш облик, Пуаро, бросается в глаза. Я всегда удивлялся, как это не помешало вам в вашей карьере.
— Все потому, — вздохнул Пуаро, — что вы вбили себе в голову, будто сыщик обязательно должен носить фальшивую бороду и прятаться за столбами. Фальшивая борода — vieux jeu, а за столбами прячутся лишь самые бездарные представители моей профессии. Для Эркюля Пуаро, мой друг, главное — как следует посидеть и подумать.
— То-то мы тащимся в невыносимую жару по этой раскаленной улице.
— Как говорится, не в бровь, а в глаз. Очко в вашу пользу, Гастингс.
«Литлгрин-хаус» мы отыскали довольно легко, но нас ждала неожиданность — объявление о продаже дома.
Пока мы стояли и читали объявление, послышался собачий лай. Среди негустого кустарника я увидел пса: жесткошерстного, давно не стриженного терьера. Он стоял, широко раздвинув лапы, слегка скосив глаза в одну сторону, и беззлобно лаял, с явным удовольствием, возвещая о прибытии гостей.
«Хороший я сторож, правда? — казалось, спрашивал он. — Не обращайте внимания на мой лай. Для меня это развлечение, да и обязанность тоже. Пусть все знают, что здесь живет собака. Очень скучное утро! Вот и рад, что вы появились, — можно полаять. Надеюсь, вы к нам зайдете? А то чертовски скучно! Мы могли бы немного побеседовать».
— Привет, старина! — окликнул я его и протянул сжатую в кулак руку.