Когда она вот это произнесла – «Александр Павлович», – с Сашей что-то произошло.
Перед глазами замелькали какие-то странные картины – горные и морские пейзажи, незнакомые лица, обнаженные женские тела. В висках застучало: «Александр, Алекс, Алик…»
– Почему бы и нет. – Он притянул девушку к себе, впился в ее губы. – Чай – это замечательно…
Он целовал ее, умело раздевал – и одновременно с удивлением понимал, что почему-то прекрасно знает, как разбираться со всеми этими завязочками, застежками, крючками.
Женское тело, изнемогающее от страсти, тоже казалось ему хорошо знакомым. У него было такое ощущение, что он прекрасно знает: сначала надо проложить дорожку из поцелуев по нежной шейке, потом коснуться языком напрягшихся сосков, обвести их по кругу и спуститься к животику… Еще до того, как его напряженный член впервые проскользнул во влажное горячее лоно, он совершенно четко знал: там, внутри, женщины тоже не похожи одна на другую; есть такие маленькие, узенькие, сладкие дырочки, входить в которые – одно удовольствие, но есть и другие – в них член болтается, как ложка в стакане, и с ними проще в том плане, что не приходится сдерживаться, дожидаясь, пока женщина получит удовольствие, оргазм наплывает медленно, постепенно…
– А я думала, что первой у тебя буду, – разочарованно пробормотала девушка. Она встала с постели, пошла в ванную – и пошатнулась. – Загонял ты меня, сосед! Да уж, тут еще вопрос, кто кого чему учил. Хитрый ты, Сашка!
Вместо ответа он просто закрыл глаза. Перед глазами, в голове, да даже по комнате – везде ему мерещились какие-то странные картины, слышались незнакомые голоса. Но как только попытаешься рассмотреть картинку, вслушаться в слова – все исчезает, тает, как облачко сигаретного дыма…
Позже Саша еще несколько раз пытался вызывать у себя то состояние ускользающих видений. Однако понять, что за странные картинки выплывают из головы в пространство, он так и не смог, и просто перестал вспоминать об этом.
– Ну что, сынок, куда будешь поступать после школы? – как-то вечером поинтересовался отец. – Может, по моим стопам?
Мама вздохнула:
– Главное, чтобы не по моим. Не хочу я для тебя такой жизни – чужие болезни с утра до вечера; все эти упреки, истерики, а иногда – и смерти. От медицины лучше держаться подальше.
Саша задумался.
С одной стороны, ему очень нравился английский язык. Учительница называла его лучшим учеником, посылала на олимпиады, которые он всегда выигрывал. Любые задания вызывали у него удивление: ведь это же элементарно, настолько очевидно. Читать в оригинале было для него так же естественно, как и дышать. Но… что это за профессии – учитель, переводчик? Ерунда какая-то, несерьезно, не по-мужски.
Нет, лучше выбрать другую стезю.
– Я хочу стать инженером и проектировать…
– Промышленные объекты, – перебил папа, довольно улыбнувшись.
Саша покачал головой:
– Нет. Я хочу делать танки и БПМ.
И в его воображении пополз, меся гусеницами грязь, мощный красавец, чем-то похожий на Т-72, но, конечно, с более мощным двигателем, улучшенной броней, большей дальностью стрельбы пушек…
Отец удовлетворенно кивнул:
– Отлично: оборонка – это перспективно.
Если бы им обоим сказали, что через пару лет все оборонные НИИ будут закрываться, а лучшие инженеры отправятся на вещевые рынки торговать джинсами-«варенками» – они бы ни за что не поверили…
Впрочем, в лихие 90-е годы Саша вписался довольно безболезненно. Конечно, дух захватывало от ужаса, когда рушилась страна, казавшаяся несокрушимой. Мать с отцом было жалко – их заработков едва хватало на то, чтобы сводить концы с концами; и особенную боль причинял даже не развалившийся быт, а осознание собственной ненужности, невостребованности.
Деньги в семье появились довольно быстро.
Саша посчитал, что за пару-тройку нехитрых финансовых махинаций он получит столько, сколько отец в своем НИИ за год – и безо всяких сожалений бросил институт и погрузился в коммерцию.
Заработки были сумасшедшими, родители ни в чем не нуждались – но их счастье так и осталось в прошлом, погребенное под руинами СССР. Впрочем, последнее обстоятельство Сашу печалило мало. Он чувствовал, что должен заботиться о них, но родными, близкими и любимыми людьми они для него так и не стали.
Коммерция тогда без криминала была невозможна. Все или платили дань, или требовали дани, или убивали друг друга за магазины или рынки, где эту дань можно было получать.
И Саша очень быстро понял, что чем мерзнуть на стылом ветру, продавая «варенки», проще объяснить таким же продавцам, что они очень хотят поделиться процентом выручки. Но в одиночку, конечно, промышлять таким делом было несолидно. Саша быстро сколотил команду из толковых парней, и жизнь стала совсем другой, но ему это нравилось.
Бригаду стали называть «петровские», и все вокруг – и торгаши, и конкурирующая братва – очень быстро поняли: с «петровскими» лучше не связываться: действуют жестко и быстро, ошибок не допускают. А уж вожака их, Сашу Петрова, лучше не трогать. Все, кто пытался его обидеть, долго на этом свете не задерживались.
Когда «петровские» входили в кабак, посетители бросались врассыпную, официанты заискивающе улыбались, и проститутки смотрели покорно-подобострастно.
Ее он тоже сначала принял за шлюху.
В короткой юбке, с ярко подведенными глазами и дерзким взглядом – Она сидела за столиком, грызла соломинку от коктейля и вызывающе улыбалась.
Саша направился к девушке, мысленно сдирая с нее немногочисленные тряпки, – и вдруг замер.
Ее он не чувствовал. Совершенно Ее не чувствовал…
Большинство людей, как открытые книги перед ним – со всеми своими потрохами, мыслями и эмоциями.
Но только не Она.
И в ту же секунду Саша интуитивно понял: пора притормозить. Надо прямо сейчас развернуться и уйти; не представлять, как его рука касается тонких коленей и скользит по бедрам; прекратить мечтать, как пухлые губы нежно сосут его член…
– Прямо сейчас надо развернуться и уйти. Не думать о коленях, бедрах. – Она лукаво улыбнулась. – Ну и еще кое о чем не думать. Я при пацанах уже уточнять не буду, а то разволнуются…
После этих слов Саше захотелось Ее придушить.
Он вдруг почувствовал себя таким беззащитным, хуже, чем обнаженным.
Она буквально парой слов словно бы содрала с него кожу, выставила напоказ все его нутро – и теперь каждый мог безнаказанно туда заглянуть, потыкать пальцем и рассмеяться.
Ему очень хотелось Ее придушить.
Но он сделал кое-что другое. Сначала двинул дебильно усмехающемуся из-за колонны официанту по роже. А потом подошел к Ней, рывком поднял со стула. И поцеловал со всей нежностью и страстью, на которую только был способен…
Ее губы, волосы, глаза, запах – все-все, что в Ней только было и что Ее составляло, – показались Саше такими знакомыми и естественными, как собственное дыхание.
Он просто обнимал Ее – и не понимал, что с ним происходит, на каком свете он находится и есть ли вообще все это – свет, тьма, он сам.
Кажется, Она взяла его за руку и увела из того кабака.
Непонятно, как пацаны позволили, чтобы это произошло; не ясно, почему личные охранники покорно наблюдали, как Саша удаляется неизвестно куда и неизвестно с кем…
Потом, когда он уже немного привык к Ней, кое-что осознал, прочувствовал и сделал выводы.
Есть некая сила.
Она есть в каждом человеке.
В некоторых людях ее больше – как в нем.
А в некоторых ее концентрация колоссальна – как в Ней.
Те люди, у которых силы меньше, никогда не смогут понять и повлиять на тех людей, которые обладают большей мощью.
«По-хорошему, мне надо бежать от Нее, – думал Саша, любуясь Ее невероятным, завораживающим лицом. – Я не привык находиться рядом с такими людьми, мне неудобно и, пожалуй, страшно. Только от такой девушки по своей воле отказаться невозможно».
Да, он в глубине души с первых же секунд встречи знал, что Она его погубит.
Он, безо всяких эмоций уничтожавший любого, кто осмелился встать на его пути, – в этом случае он просто покорно ждал, пока придет неминуемое.
Странно, да?
Вроде бы и сам не кролик, а Она уж никак не удав, тонкая, нежная статуэтка с мягкими локонами и невинными глазами.
Так видишь стремительно приближающуюся тучу и понимаешь, что вот-вот хлынет ливень.
Неважно, почему эта туча появилась. Какой бы ни была причина – промокнешь до последней нитки.
Саша предчувствовал трагедию.
Но, конечно, насколько она будет невыносимой – даже и представить себе не мог…
Смерть Саши оказалась долгой и мучительной.
Парни, прицепившиеся к нему в ресторане, сначала ловко затолкали его в машину, потом привезли на окраину города. Связав руки и ноги, они швырнули Сашу на землю и долго впечатывали рифленые подошвы ботинок в его живот. Потом по лицу потек бензин. Если бы не вонючий кляп во рту, он стал бы умолять не делать этого – но у него была возможность только жалобно мычать. Изнемогающий от страха, Саша скорее предугадал, чем действительно услышал щелчок зажигалки – и пламя закипело на теле, наполняя все вокруг тошнотворным запахом паленого мяса.
Его кровь пузырилась и запекалась бесконечно долго. Его кожа лопалась веки вечные.
Он весь стал головешкой, в нем не осталось ничего, кроме дичайшей боли, – но все-таки он еще был, еще жил.
Истязавшие его подонки вырыли яму.
Сначала он не чувствовал, как на его обгоревшее тело сыплется песок. Просто видел: песчаные струи быстро наполняют могилу. Потом хлестнул новый резкий приступ боли – когда вместо воздуха пришлось вдыхать песок, и ничего не было, кроме этого сыроватого, перемешанного с глиной песка.
А потом боль исчезла, и он тоже исчез.
Ничего не произошло.
Никаких бабушек-дедушек и прочих родственников, и даже любимая овчарка Дина проигнорировала его гибель (когда она умерла, Саша почему-то думал, что п