Завязал шнур, застегнул клапан, начал уминать, надавливая ладонями. И еще постучал кулаком изо всех сил, разравнивая. Затем, прикидывая, надел — терпимо, стал перед зеркалом. Как?..
Походный был вид. Ну что пузо… Ведь это ж я был тем мальчиком — и сколько нас было! — высокие, сильные, красивые, вдруг выросли мы в семидесятые, в самом конце…
Я увидел в зеркале, как отворилась дверь и Ксения вошла, у нее перерыв на обед, приходит всегда, ей до работы восемь минут, даже если не спеша.
Я смотрел на нее, не оборачиваясь, сжимая в кулаках лямки рюкзака.
Ксения стояла в дверях, смотрела молча.
«Откуда это? — вдруг я подумал. — Везде и всегда — обязательно женщина для мужчины зеркало!.. То увеличит она, а то принизит унизительно. Ну как человеку жить, когда не хочет она, не дает расти в собственных глазах?!»
Я обернулся и объяснил ей твердо, куда и как, а почему — понятно, уезжаю завтра на определенное время. Обо всем, конечно, еще буду сообщать.
Потом достал брошюру из кармана для подтверждения и прочел:
— «Добрый побеждает, и только. Побеждает и не гордится. Побеждает и не возвеличивается». — И посмотрел на нее со значением: — Лао-цзы.
Когда я подошел к скамейке, время не подоспело, но Подкуйко уже сидел откинувшись, жмурился, подставив под солнце лицо, с удовольствием шевеля усиками. Утро было ясное, дождя не обещали.
— Привет, — кивнул я и поглядел на часы. — Во сколько?..
— На троллейбусе до вокзала двадцать пять минут, — благодушно пояснил Подкуйко. — А до электрички час.
Его кепка лежала на портфеле, волосы были зачесаны набок, влажно, с пробором, рыжеватые, и чуть проступала седина.
— Дочка вещи собирает, — объяснил я.
— Хорошо. Скидай пока рюкзак.
Я стянул с плеч рюкзак, поставил его на скамейку рядом с портфелем, сел. Это очень удобно, когда кто-нибудь возьмет организацию и всю ответственность на себя.
Троллейбусы проезжали и проезжали мимо к остановке неподалеку, все раскрашенные, как везде, дурацкой рекламой. То какое-то кухонное оборудование НПО «Альтернатива», то — «Внимание! Новинка! Жидкое мороженое. Новинка!»
Я уже поглядывал на часы.
— Отвлекись, — предложил мне Подкуйко. — Послушай… Смотри. Слышь?..
Сбоку в траве шелестнуло что-то, и Подкуйко сделал мне знак, потом стал глядеть туда пристально. Я тоже, но не увидел ничего. А все стихло.
— Магнетизм, — кивнул мне Подкуйко, улыбаясь. — Это еж сбежал откуда-то. А теперь не сдвинется. Сидит. Видишь его?
— Не вижу я ничего. Ты что, фокусник еще, да?
— Успокойся, — сказал Подкуйко. — Не гоношись. Совершенный человек должен всегда сохранять спокойствие духа.
— Опять ты вычитал? — я разозлился. — Это ты, что ль, совершенный?
— Тихо. Тихо. — Он покосился. — Да… Дочка твоя уже не придет, похоже.
Подкуйко надел кепку, надвинул ее на лоб и встал, взял портфель за ручку.
— Приемная у меня дочь, — сквозь зубы объяснил я.
Теперь мы стояли с ним у троллейбусной остановки. Была явная задержка, троллейбусы не шли. А народу подходило все больше.
Но наконец появился. Пестрый такой же: «Новинка! Заморозь — и съешь! Жидкое мороженое!» По борту намалевано и вкось.
Мы впихнулись в него с трудом последними.
— Подождите!..
Я оглянулся. Бежала Таня, волоча за ремень красную сумку на колесиках.
Я подхватил сумку, Таню левой рукой и втолкнул внутрь рядом с собою, двери задвинулись, прихватив сзади мою куртку.
Через три, по-моему, остановки стало свободней, я даже сел у окна, взгромоздил на колени рюкзак. Впереди в соседнем ряду села и Таня, потом место освободилось сзади нее, Подкуйко присел. Нагнулся к ней, они разговаривали. О чем?
Мелькали в окне вывески разноцветные, под ними стекла вспыхивали подряд — одно, другое, третье, четвертое — от солнца. Мелькало, мелькало, и стало жарко, я расстегнул куртку, даже прикрыл глаза. Ночь плохо спал. Кем я там буду?.. Да хоть ночным сторожем. День будет мой. Солнце. Это я застолбил Подкуйке. Троллейбус мчался, качало, тормозил, остановка, опять качало, трясло, качало. Остановился прочно, и я открыл глаза.
Последние пассажиры выходили в двери. А внизу — толпа. Вокзал. Конечная.
Я подхватил рюкзак, кинулся к дверям, навстречу лезли прямо на меня с сумками, ручными колясками. С силой расталкивая, я вывалился вниз.
— Таня! — закричал я. — Подкуйко! — и огляделся. — Где вы?..
В одной руке у меня был рюкзак, другую поднял вверх.
— Я здесь! — и опять огляделся.
По площади тащили быстро вещи, обвязанные мешки, ящики на колясках, машины проскакивали то туда, то назад.
Я бросился наперерез. Какой поезд, куда идет, Подкуйко, я ж не знаю!
Я стоял, толкали со всех сторон, у дверей вокзала, опустив на асфальт рюкзак. Не отчаиваться, только не отчаиваться, слышишь.
Для того чтобы увидели меня, я влез на бетонные плиты, они лежали друг на друге неподалеку, высоко. И сел, я глядел сверху, озираясь. Долго. Потом встал. Я был не нужен никому.
— Таня! — позвал я. — Подкуйко!.. Где ж вы?
Всматриваясь в двери вокзала, я так стоял и стоял. А меня тронули за ногу вдруг снизу. Милиция.
Но нет, я почувствовал, что-то похуже. Незнакомый, коротко стриженный, в штатском, сильно загорелый, в белой куртке, с папкой под мышкой внимательно рассматривал меня, несколько запрокинув голову, будто я не человек, а памятник.
— Вы Федора Викторовича? — спросил он вежливо, отчего мне стало и вовсе не по себе.
— Ммм… — сказал я, приседая на корточки. — Понимаете… Я…
— Понимаю, — все так же вежливо подтвердил человек с папкой. — Федор Викторович посчитал, наверно, что вы не годитесь. Потому… Но Федор Викторович Подкуйко, видите ли, довольно радикален, а полагается испытательный срок шесть месяцев.
— Это где… — я сморгнул, — полагается?
— Да там, куда вы направлялись, — он пояснил. — Только электричка уже ушла. Придется… — и указал на большие вокзальные часы. — Двадцать семь минут до следующей.
Вагоны этой следующей электрички были полупустыми, будний день, двенадцатый час, из города мало кто ехал. Со мной рядом в вагоне сидел этот коротко стриженный, молодой, на вид слегка за тридцать, Максим, я его слушал и изображал, что поддакиваю. А за окном уже ни домов никаких, ни домиков давно не было, и мимо пробегал, как забор, осинник на взгорках, тонкие, всплошную светло-зеленые стволы.
— Интеллигенции, — мне говорил Максим, — пора прекратить болтать. В дни такого маразма в современный момент истории, — он выжидающе посмотрел на меня, — вы же слышите сигнал опасности, Василь Васильевич.
— Конечно, — поддакнул я.
— Потому мы и создаем сообщество истинных учителей. Вы же читали «Общину» Елены Рерих.
— Конечно… То есть нет, не до конца.
— Все равно главное, — успокоил меня Максим, — суть.
— Разумеется, — поддакнул я молодому Максиму, кандидату наук.
— У нас теперь двадцать пять детей. — И улыбнулся мне повеселевшими черными глазами на таком худом, загорелом лице. — А больше половины из Дома ребенка. Ясли, — он стал перечислять, — хорошая школа у нас, детский сад. Воспитаем. Я член рабочего совета. Мы не секта, нет! Нас пока семьдесят четыре, отовсюду, разные. Но это пока! Постойте… Максим встал. — Сейчас я пройду в соседний вагон, сесть должны были кое-кто в пригороде. Нам-то еще целых шесть остановок. Я сейчас. Максим положил папку на скамейку рядом со мной, одернул свою курточку. — Сейчас приведу. — И пошел по пустому качающемуся вагону.
За окном опять появились серые избы. И к ним вплотную подступала вода. Разлив. Мелькали деревья в воде по пояс… Пропали. Снова, снова низкая трава, по ней, извиваясь, рядом с поездом черная тропка, и круглый белый пепел костра. Электричка замедляла ход.
Я оглянулся, посмотрел на пустой вагон, поднял с пола рюкзак.
Я сбежал на станции по деревянной лесенке вниз. Когда прошел наш поезд, перебрался, перешагивая через рельсы, на платформу напротив, постучал в закрытое фанерой окошко, купил в кассе обратный билет. Потому что — да, да, да! — вот ведь еще говорил Лао-цзы, это я запомнил! — кто действует, он не в состоянии овладеть Поднебесной! Вот так!..