Теперь она стояла прямо перед кроватью, вытирая руки полотенцем. Была Десима Павловна до того домашняя, седенькая, уютная, что запаху пирожков Мякиш уже и не удивился. Конечно, кому бы их печь, как не ей.
– Зови меня бабушкой, чтобы людей не удивлять, – продолжила она, закинув полотенце на плечо. Хотя мы-то знаем, что никакие груши здесь ни при чём.
Она подмигнула Мякишу и ушла обратно. Уже с кухни донёсся голос:
– Туалет во дворе, у нас здесь без излишеств. Воду из колонки притащи, за калиткой налево через дорогу. Ну и вставай, вставай. Труба зовёт!
– Какая… труба? – с трудом спросил Антон. Язык не слушался, словно присох к нёбу, но он справился.
– Иерихонская, – немедля ответила Десима Павловна и заливисто, по-девчачьи, расхохоталась. Уточнять у неё что-то почему-то сразу расхотелось. Бабушка хлопнула какой-то крышкой, зазвенела посудой. Потом, видимо, включила радиоточку – проклятие Мякишевой юности. Пронзительный тенорок диктора немедля забубнил о подробностях строительства некой важной хреновины, перечисляя тонны бронзы и кубометры бетона, не забывая при этом восклицать: «Слава коронарху!». Работа сменных бригад, со слов радио, кипела, трудовые рекорды бились, окружной санитар был в восхищении, но что именно строили – понять не получалось.
И здесь всё то же, и здесь всё так же. Кстати говоря: а где это – здесь?
Похоже, пора вставать, ответы на некоторые вопросы лёжа найти невозможно.
Мякиш отбросил одеяло, потянулся и сел на постели, оглядывая комнату дальше. Да, всё на местах, это и есть его комната у бабушки Веры, где он прожил лет десять беспокойной юности. Надо полагать, неведомая сила, таскавшая его по странному миру, после Ворот привела Мякиша сюда. И здесь тоже что-то нужно… Что-то важно… От усилия вспомнить привычно разболелась голова, но, кроме узнавания комнаты, никаких идей.
Антон поднялся, подошёл к зеркалу – оно висело на месте, даже гвоздь, на котором держалась рама, его рук дело. В две тысячи первом? Втором? Да не важно.
На вид ему было двадцать с лишним. Лобастая голова молодого Наполеона стала ещё крупнее, прорезались почти взрослые скулы, на верхней губе ниточкой вились пошлые усики. Вот это сбрить первым делом, как ему в голову пришло отрастить эдакую пакость?!
– Давай, давай, Антошка! Толик звонил, спрашивал, не пришёл ли в себя, зайти должен скоро, – громко сказала бабушка с кухни, перекрикивая радио. – А ты тут в трусах сайгачишь.
Мякиш криво улыбнулся себе в зеркале, подтянул упомянутые трусы и побрёл к шкафу. Верхняя полка – свитера, зимние шапки и прочее тёплое, ниже – футболки, потом джинсы и шорты, совсем у пола – трусы с носками. Он мог забыть что угодно, но не это.
Так и оказалось. Достал по одной подходящие шмотки, зачем-то распахнул соседнюю дверцу с верхней одеждой. Первой же висела его кожанка, с которой Мякиш, казалось, безвозвратно расстался в тамбуре чёртова поезда. Точно, она – вон и длинная царапина от ножа этого… «спортсмена», чтоб ему в аду раскладушки не хватило.
Он бросил вещи на кровать: джинсы удачно, а вот футболка не долетела, мёртвой птицей упав на пол. Потом ощупал боковые карманы кожанки, нелепо вывернув ладони. Пусто. Пусто. Во внутреннем нашёлся билет на аттракционы и – вот как интересно! – те самые розовые очки, украденные в классе Филата.
Бросил добычу на кровать, сел и начал натягивать джинсы. Бог весть, что там за Толик, но встречать его почти голышом не стоило. На кухне противно затрещал телефон. Бабушка сняла трубку и начала журчать о чём-то неведомо с кем, время от времени прерываясь на проверку духовки, помешивание в кастрюлях и прочие житейские дела.
Очки Мякиш сунул в карман джинсов. Сперва хотел надеть, потом понял, что ему страшновато: мало ли что он увидит вместо благостной обстановки времён юности. А так всё его: скрипучая кровать, на которую частенько жаловались сменяющие друг друга дамы сердца, шкаф с одеждой, этажерка с книгами, низкая тумбочка с кассетником, зеркало, шторы, дверь в ещё одну комнату, давно служившую складом.
Очки припрятал. Билет? Билет туда же!
Во дворе – окна-то за шторами приоткрыты, жара! – хлопнула калитка. Чей-то силуэт проследовал мимо окошек, за ним второй, требовательно прожужжал входной звонок.
– Тошка, открой! – крикнула Десима Павловна.
– Хорошо… бабушка.
Мякиш уже оделся, провёл расчёской по голове пару раз. Нормально. Хоть на выставке показывай. Из радио теперь нёсся бодрый марш, поэтому на кухню и – через неё – на полутёмную, пахнущую мышами веранду Антон проскочил почти строевым шагом. Хотелось ещё откозырять кому-то, но к непокрытой голову руку-то не прикладывают.
– Здорово, разбойник! – поздоровался первый обладатель давешнего силуэта за окном, невысокий худощавый парень со стрижкой ёжиком. – Здрасьте, Десимпална!
– Заходи, заходи, Толик! Пирожки будешь?
Это, стало быть, Анатолий. Будем знать.
– Генка, по пирожкам? – обернулся тот к спутнику.
Геннадий? Тоже ничего сложного, запомним. Как крокодил из мультика.
– А чего ж… Ну это, можно бы. – Рассудительно молвил Генка, оказавшийся здоровенным парнем, повыше Мякиша и заметно шире в плечах. – Ожил, Тоха?
– Типа того. Да заходите, чего в дверях тереться.
– Ну так.
Антон мог поклясться, что с обоими давно и хорошо знаком, но при этом видел их впервые. Вот так оно бывает, одновременно. Воспоминания юности, никак не желавшие вернуться, накладывались на словно прочитанную ему вслух длинную и подробную местную биографию. Голова опять разболелась, он плюнул на сложные мысли, и пошёл к столу, где уже курился дымком кипяток в чашках с чаем, стояли сахарница и блюдца, а центральное, самое важное место, занимала гигантская тарелка с пирожками – овальными, с румяной корочкой, источавшими знакомый с детства аромат.
– Слева с вареньем, справа – яйцо и лук. Ешьте, ребята! – бабушка присела на табурет, сложила руки на колени и улыбнулась. – Прямо из печи всё.
Чай оказался горьким. Мякиш с лёгким недоумением отхлебнул ещё разок, пожал плечами и сыпанул сразу три ложки сахара, стараясь сделать напиток съедобным.
– Кушай, кушай, родной! Тебе после такой травмы надо отъедаться. Ишь учудил, с лестницы падать! Да я бы и сама эти груши собрала, не развалилась.
Толик закивал, пережёвывая пирожок. Генка веско сказал:
– Ну так.
А сам Антон оказался в полном недоумении: ладно, чай, после лошадиной дозы сахара стал более-менее нормальным, но и пирожки… Совершенно картонный, бумажный вкус, хотя горячие, и тесто на вид отличное, и начинка. Это же невкусно!
Бабушка Десима глянула на него и вновь подмигнула.
– Тошка, мы в центр собирались, пойдёшь? Вроде ты ничего, на вид нормальный, а как сам чувствуешь?
Толик дожевал, к нему вернулась прежняя неистребимая разговорчивость.
– Да вроде смогу…
– Не, но снулый ты какой-то! Ну ничего, прогуляемся, развеешься. А ты правда ничего не помнишь?
Мякиш задумался. Что им сказать, не правду же.
– Почему – ничего? Вот мы с тобой в седьмом классе с Пионерской горки на шинах катались, ты ещё шапку потерял. А тёть Зина тебя чуть из дома не выгнала.
Толик закивал, часто-часто, словно соглашался и соглашался без перерыва.
– Ну да, ну да! Мать – она такая. Вообще, она хорошая, но отчим сильно ругался, вот ей и пришлось. Хорошо, что помнишь!
Генка степенно допил чай, отнёс чашку к умывальнику, заслужив благодарный взгляд бабушка. Даже пару раз ткнул в длинный сосок, свисающий сверху из бака, оросил кривыми струйками посуду.
– Спасибо, Геннадий, вы настоящий джентльмен. Воды наберите перед уходом, старая я стала, вёдра-то таскать.
Мякиш поднялся было, но Толик его остановил:
– Сиди, сиди! Только выздоровел. Тебе нагрузки и ни к чему. А Генка у нас крепыш, что ему пара вёдер? Верно, Кочан?
Геннадий пожал богатырскими плечами, подхватил два пустых ведра из-под рукомойника и уверенно зашагал к выходу: чувствовалось, что не впервые. Даже на «кочана» не обиделся.
– А я пока остальное приберу. Сидите, сидите, Десимпална, за такие пирожки мы тут вам готовы капитальную уборку сделать. И сад вскопать.
– Это огороды копают, Анатолий, а за садом лучше ухаживать, – важно откликнулась старушка.
Мякиш сидел и слушал, пытаясь понять, что не так. Нормальное общение же, никаких тебе судаков и боней, но нечто выдавало искусственность, лёгкую театральность происходящего. Словно хорошие актёры разыгрывали несложную для них сценку по ролям. Или не в них дело?
Цвета и ароматы! Ну да, точно же! Всё слишком яркое, всё слишком пахучее. И звуки более резкие, пронзительные, чем должны быть. Как будто смотришь кино, снятое повёрнутым на психоделии режиссёром, да ещё и закинувшимся любимыми препаратами, а зритель тихо-тихо, но тоже съезжает по скользкой дорожке в подсознание творца фильма, размахивает руками, норовя зацепиться за реальность, но куда там!
– Я вот не пойму… – начал он было, но «бабушка» сверкнула глазами и перебила:
– Вечером поспрашиваешь! А пока – гулять. Тебе свежий воздух нужен.
Генка, без особой натуги несущий два уже полных ведра, согласно кивнул.
– Ну так. Воздух – первое дело.
Из бабушкиной половины – Мякиш вспомнил, что дом строили когда-то с прицелом на двух хозяев, только кухню раздели и пробей второй вход – неторопливо вышел кот, привлечённый суетой возле еды. Зверь этот вполне вписывался в происходящее: довольно крупный, но это бы и ладно, он был покрыт вместо шерсти мелкими чешуйками панциря. Эдакий броненосец южноамериканской пампы – но нет! Кот. И морда характерная, и лапы, вибриссы пучками, однако чешуя… То, что она была нежно-розового цвета с мелкой сеткой совершенно чёрных клеток, уже не имело особого значения.
Антон понял, что немного завис, разглядывая странное существо.
– Муиз! Вот ты где! – обрадовалась Десима Павловна. – Кис-кис-кис!
– Во-о-оу… – важно отозвался удивительный зверь. Потом обошёл всех, обнюхал ноги, потёрся о табурет Мякиша и лёг рядом, вытянув во всю длину хвост, похожий на редкостного вида змею.