После длинного тесного предбанника они выскочили в огромный зал, этажа три высотой, с идущим по периметру ограждением с указанием номеров окошек и короткими пояснениями: иностранная корреспонденция, посылки, подписка на издания, выдача и приём. За этой невысокой стенкой теснились шкафы с массой ящичков, кое-где виднелись массивные весы, столы с лампами и без, пачки бумаги и мотки упаковочной бечевы.
– Нам наверх! – размахивая руками, крикнул Толик. На его голос отозвался невнятный ропот, словно десятки людей с кляпами во ртах пытались что-то ответить, одобрительно и не очень. Гул действительно шёл сверху, и Мякиш задрал голову, осматриваясь. Начинающаяся в глубине зала лестница вела вверх, а затем сворачивала и опоясывала стену по периметру приступком, потом поднималась ещё на ярус. Всего таких «этажей» было четыре, а вдоль идущих приступков с невысоким ограждением виднелись окошки камер. Как в американских тюрьмах.
Ропот шёл именно оттуда, из окошек.
– А, так это местный СИЗО? – догадался Антон.
– Бери выше, – поучительно поднял указательный палец Толик. – Это карательная санитария постаралась. Здесь все наши собратья по борьбе, а мы пришли их освободить.
– Ну так, – подтвердил Геннадий.
– А ты не «такай», лучше иди уже камеры открывай! Целься в замок, а то подсудимых того… Дефрагментируешь.
Через полчаса налёт был закончен. Не во всех камерах оказались соратники по борьбе, но десятка три довольно активных после освобождения деятелей так-таки набралось. Одни сидели на полу прямо посреди зала почтамта, другие предпочли перелезть через ограждение и наброситься на шкафчики, беззастенчиво потроша их в поисках чего-нибудь полезного. Важный осанистый господин с бородой, серая, как и у всех, роба которого придавала ему вид небольшого воинского начальника, вещал на весь зал, не обращая ни на что внимания.
– Принятие триста семнадцатого указа явилось последней, наиболее страшной ошибкой презренного коронарха. Господин Бенедиктов забылся в своих диктаторских фантазиях, что имеет дело не с сильной, экономически эффективной и мощной в военном смысле страной, а со Славославией, где издревле важнейшими национальными чертами являются рабская покорность и детская наивность. Это и только это позволило проклятому тирану укрепить власть и тайно перебраться из седла генерал-аншефа в уютный кабинет…
Дальше Мякиш слушать не стал. Всегда есть недовольные, а эти ещё и с сумасшедшинкой.
– На площадь, товарищи, все на площадь! – неожиданно соскочил с тему указа важный господин и потряс головой. Бородка моталась влево-вправо, делая его похожим на удивлённого козла. – Революция начинается!
Как ни странно, его послушались все, даже ломавшие шкафчики соратники по борьбе. Вышли стройной колонной, к которой в конце присоединились и Маша с Антоном. Геннадий тёрся где-то впереди, а уж Толик с Леркой держались возле лидера новоявленного восстания.
– И часто у вас так?
– Раз в месяц точно, – ответила девушка мечты. Мякиш покосился на обширную грудь, но вспомнил как она проминается и хлюпает под пальцами, поэтому отвёл взгляд. – Но это ненадолго. Просто санитары медленно реагируют. Зато потом обратно всех рассадят, да ещё и нас добавят.
– А пистолеты? Мощная штука, как я понял.
– У них заряд маленький. А санитаров – до черта.
На площади неподалёку от почтамта вокруг взметнувшейся в небеса высоченной блестящей стелы, означающей, вероятно, нечто победоносное и важное, толпился народ. Важный господин вещал, остальные мужички в сером дружно выкрикивали какие-то лозунги, Толик с Генкой отстреливали единичных санитаров, подходящих пресечь безобразия. Жизнь в целом кипела.
– Может, ну их всех? – спросил Мякиш. – Свалим лучше? А то вчерашняя прогулка так себе закончилась.
– Сам виноват, не надо было теряться на набережной. А уходить неприлично как-то, всё же друзья.
– Маш, но это же всё – чушь собачья! Почему нельзя просто жить, а не устраивать какие-то детские восстания… Нет же никакого угнетения особо. Ну, свергнете вы коронарха, придёт ещё какой-нибудь оладух. Сверху место пусто не бывает.
– Понимаешь, Антон… Если есть хотя бы мизерный шанс добраться до власти и денег, мы должны его использовать. Насчёт тирании, конечно, чепуха, просто хочется к кормушке.
– Вот так просто?
– А чего усложнять!
Мякиш огляделся. К митингу охотно присоединялись случайные прохожие, поддакивали, выкрикивали что-то. Один доброхот уже подогнал на площадь грузовик, важный господин с бородой залез в кузов и теперь вещал сверху, указуя перстом и бичуя пороки. Вонючий дым из выхлопной трубы клубами выстреливал в собравшихся. Санитары подходили парами и парами же исчезали либо превращались в закрученное неподвижное нечто – зависело от того, кто из парней в них попадал. Зарядов пока хватало.
Со стороны проспекта стекался народ. Антон присмотрелся: нет, ну точно же! Сейчас не полутьма у общежития, обмануться сложно. Неподалёку деловито топал Боня, повзрослевший, более кряжистый, но вполне узнаваемый. Ни глуповатые глаза-пуговицы, ни низкий лоб, на который спадала чёлка сальных волос не изменились.
В общем-то, ничего удивительного: застрявшим он не был, вот и прошёл через Ворота. Только почему попадается рядом уже второй раз? Особой паранойей Мякиш никогда не страдал, но ещё из детских книг помнил: увидел однажды – запомни, ещё раз насторожись, третий раз – беги. То ли советы разведчикам, то ли подпольщикам, один чёрт.
За Боней ковылял Олежек – такой же длинный, но тоже заметно взрослее, с солидными усами и наметившимися залысинами. Если ещё и Судак здесь… Мякиш вздохнул. Похоже, на этих мерзавцев нечто завязано, раз они преследуют его не только в интернате, но и здесь. Пора было разбираться. Не отпускало его ощущение разыгрываемой по ролям пьесы, в которой только он один не знал ни сюжета, ни собственных слов. А раз не знал – надо придумать на ходу.
– О, здорово, Бондарев! – громко сказал он, оторвавшись от Маши и шагая навстречу парочке. – И Олежек здесь? Вот радость-то какая!
Боня откровенно испугался. Остановился, собрался было отступить, но передумал и нагло ухмыльнулся, поддержанный такой же идиотской улыбкой длинного.
– Плакса? Какой ты стал важный!
Мякиш подошёл вплотную и коротко, без замаха, ударил Боню кулаком в лицо. Следите? Ну, ну. Олежек торопливо сунул руку в карман куртки, что-то нащупывая. Нож? Пистолет? Или по-пацански – шило? Но Антон не угадал: длинный достал розовые очки санитарского образца и торопливо напялил на себя. Толик, внимательно высматривавший противников, радостно хмыкнул и тут же «выстрелил». Олежека словно сплющило с двух сторон, будто он попал под горизонтальный пресс, потом смяло и начало крутить, заворачивая внутрь словно бумажный кулёк.
Боня вытер кровавые сопли, испуганно посмотрел на то, что осталось от товарища, и всё-таки побежал назад. Ну и чёрт с ним.
– Тошка, это кто был? – спросила нагнавшая его Маша.
– Знакомые. Старые такие, то есть неновые…
На площади вокруг стелы творилось уже форменное безумие. Людей набралось под три сотни, господин с грузовика уже не вещал, а орал сорванным голосом, тыча кулаком куда-то в сторону реки. Грузовик вонял, Толик с Генкой стреляли. Лерка отошла в сторону, вытерла потный, как после тяжёлой работы, лоб и приблизилась к ним с Машей. Вместо юной свежести от неё теперь смердело солдатскими портянками, солидолом и почему-то дымом костра.
Мякиш достал из кармана свои очки, надел их и посмотрел на митинг. Солнечный день словно заволокло плотными облаками, заметно потемнело. Вместо острой иглы стелы в мутное небо торчал палец великанских размеров, вылепленный с невиданной точностью: все складки кожи возле суставов на своих местах, неровно обгрызенный ноготь с траурной каймой грязи далеко наверху. Воздух вонял помойкой.
А люди… Никаких людей он больше не видел: толклись, кричали, нелепо подпрыгивали, мочились себе под ноги натуральные бесы, как их рисуют для иллюстраций Библии. Невысокие, заросшие тёмной шерстью, с короткими изогнутыми рожками, копытцами на ногах и длинными кривыми когтями на пальцах. Такой же чёрт, только покрупнее, кричал на них с матово-чёрного обломка скалы, исторгавшего едкую серную вонь. Глиняные пистолеты в руках превратившихся в бесов Толика и Генки превратились в куски розовато-жёлтой плоти, шевелились, вздрагивали, плевались в нужные стороны ядовито-алыми сгустками то ли слюны, то ли спермы – тягучей и противной на вид.
– Весело у вас тут, – только и сказал Мякиш.
Вокруг площади, вместо ровного вала подстриженных кустов, немного наискось возвышалось кривое, перекрученное, какое-то болезненное дерево, без листьев на чёрных ветвях. Вроде как и сухое, но нет: оно качалось и вскидывало к мутным небесам когти кроны, будто угрожая.
Маша и Лерка остались вполне узнаваемы, только из-под сочных девичьих губ торчали острые клыки. Так-то почти незаметно, но если начинали открывать рот – хоть беги.
– У нас – да. Негрустно, – щёлкнула зубами Лерка. – Но это ты сам виноват.
Мякиш застыл на месте. Воспоминание, как здесь обычно и бывало, прилетело из ниоткуда, встало на место, как хитро обрезанный по краям кусочек паззла. Было же, было… И «Роза мира» не раз читана, и ещё кое-какие, совсем уж сатанинские издания. При этом сам он, конечно, в чёрных мессах не участвовал и кошек по кладбищам не жарил, но ведь интересовался?
Да.
Вполне.
Антон оглянулся на подходящую пару санитаров – вот же как: тоже черти. Покрупнее, шерсть отдаёт болотной зеленью, но к людям это отношения не имеет. Соитие жабы с гадюкой получается.
Он стянул с себя очки и кинул их в карман. Снова стела, снова люди, снова всё нормально.
– А ты, Маш, в судьбу веришь?
Оказывается, они уже давно разговаривали между собой. Антон не мог больше смотреть на девушку мечты – да и подружку Толика тоже – без содрогания. Помнил, как они могут выглядеть. Или, что ещё страшнее, какие они на самом деле.