– Всё хорошо, её скоро выпишут из больницы.
Ты помнишь, что стал никому не нужен. Тебе врали, ты с этого момента и начал понимать, что жизнь всегда будет ложью. Простым способом отделаться от чужого ребёнка без лишних волнений.
Тебе больно, Антон, больно? Это прекрасно!
Твоя жизнь всегда была бессмысленной. Благодушные, но живущие в своей эпохе бабушки, отец, пытливо выстраивающий свою собственную жизнь – грех осуждать, это его право, жениться и разводиться. Чужой, но родной брат как результат отцовских опытов. Школа, в которой ты, книжный ребёнок, перекормленный макаронами, сразу становился… даже не изгоем, нет! Для этого надо было всё-таки постараться: просто чужим. Не таким, как все, лишним колесом в телеге.
Дети очень здорово чувствуют эту инаковость, Антон. И когда они сплочённая толпа отпрысков работяг с заводов, и когда – стадо профессорских внуков. Не важны их общие черты, важны твои отличия.
– Ты должен хорошо учиться!
Кому должен, зачем, почему? Впрочем, это как раз понятно: человек может зарабатывать или руками, или головой. Если руки – как в твоём случае – растут из задницы, следует тренировать память и овладевать началами знаний. Кормить тебя никто не станет, птенца аккуратно подтолкнут к краю гнезда, подвинут крылом и будут наблюдать, что получится. Возможность хоть криво, но лететь по жизни, а не сразу упасть, свернув набок об асфальт жёлтый клюв, как раз и обеспечивает некоторое образование.
Воплощение мечты? Развитие способностей?! Я тебя умоляю. Ты бездарен, твой потолок – стать хорошим бухгалтером или вон менеджером ООО «Продаван». Всё. Без вариантов.
Нелюбимая работа, нелюбимая жена? Отлично!
Это просто отлично, Антон. Я с удовольствием напомню тебе об этом и многом другом. Я даже вытащу на свет божий твои отношения с людьми. Ты слишком вспыльчив? У тебя нет друзей? Остальные считают, что ты возгордился и зажрался? Прекрасно…
Тем проще мне, более обаятельному, более хитрому и значительно менее щепетильному занять в будущем твоё место. Я тоже осуждаю людей за их пороки, за глупость, за жадность, за лень и похоть, но – делаю это молча. Улыбаясь им в лицо. Такая дорога проще, на ней почти нет выбоин, когда катишься колобком между таких же лоснящихся боков, сталкиваясь только иногда и по касательной, как в бильярде. Кием ткнуть могут, но это уже некий процент вселенского невезения, не более. Как смерть мамы.
Снова разворошил муравейник, да?
Я помню всё, что и ты, Антон. Я помню как тебя гнали из детских компаний, не беря в игру. Как ты сидел один за партой в классе – нет, ну кто-нибудь из девчонок, иногда, садился, рядом. Вот это даже я не могу не признать: женское внимание тебя спасало время от времени, это было. Хотя лично тебе стало бы легче, будь ты гомосексуалистом: у них принято прижаться к мужскому плечу, поплакать в чужую небритую подмышку, отсосать с восторгом. Но чего не было – того не было. Я же не выдумываю, я говорю одну только правду. Тебе пришлось жить сложно, одиноко и глупо, это куда хуже гей-темы, мне кажется.
А как ты метался между вроде бы родными людьми, просто чтобы было, где жить? О, это вообще отдельная песня. Это убивало тебя, но ты упрямо считал, что вот у одной бабушки – не высовывайся, это не твой дом, соблюдай правила! – а вот у другой – калитку я привыкла запирать строго в девять вечера! А потом? А что – потом, можешь перелезть через забор.
И ведь лазил как миленький. Когда живёшь на коврике в прихожей, можно только уйти, не оборачиваясь, либо терпеть. И устраивать по-женски сопливые истерики время от времени. И деньги, Антон, деньги, которых никогда не было – судьба не дура, она не одаривает слабых, зная, что всё будет спущено сквозь пальцы.
Деньги, неуважаемый мой близнец, категория силы. Возможностей. Власти. У тебя не было, нет и не будет ни малейших возможностей дотянуться даже до малой толики всего этого. Ты пуст как коробка из-под дешёвого печения. В такие не кладут даже нитки или иную подобную мелочь, слишком уж ненадёжное вместилище, одноразовое картонное нечто.
Ты уже ненавидишь меня, нет?
Хотя да – ненавидеть ты тоже не умеешь. Для этого нужен стержень в спине, а не набор позвонков из неудачного холодца. Ненависть тоже оружие, тоже признак силы. Победить без неё вообще невозможно, только сдаться. А ведь ты – вечно сдавшийся, верно? Помнишь, как летом к бабушке – двоюродной, но не в этом суть, – у которой ты всё-таки прижился на время, приезжала твоя тётя с мужем и двумя детьми? Почти каждое лето. Надолго. Выгоняя тебя к чёртовой матери из так и необжитых, но всё-таки почти родных комнат.
А ты спал на бабушкином диване, где она – много позже, но да – в конце концов умерла. Или на веранде с принципиально неоткрывающимися окнами, потому что сэкономили на петлях и шпингалетах, задыхаясь душными летними ночами от вечного смрада морилки в дереве стен. Ты даже не мог возмутиться, что взрослый человек – сколько тебе было, двадцать, двадцать два? – вообще-то не должен жить как собака, которую где привяжут – там и дом.
Или мог? Не плачь, Антон, не плачь. Всё так и было.
В оправдание – если оно тебе нужно. Необходимо? Ну, хорошо, я скажу кое-то и в оправдание. Очень многие живут так же или ещё хуже, живут в настоящем мире, пропитанном реальными запахами перегара от вчерашнего. В мире передач по Первому и настойки боярышника, принимаемой родными и близкими в оздоровительных целях. В их настоящем мире не придумают даже пузыря «уйди-уйди» и пробковые подмышники, потому что все силы отданы на осознание пользы смываемой втулки для туалетной бумаги и выбору между уже назначенными партиями. Эти люди – сила и оплот нации, смело смотрящей в завтрашний день на экране купленного в кредит телевизора, который необязательно даже включать.
Ты не обиделся? Тогда продолжим.
Душа не равна телу, она даже не его часть, но так зависима, её так легко достать и изранить обычными бытовыми неурядицами. У тебя она слабая, и это, парень, неисправимо. В детстве ты был старичком, в зрелости слишком наивен, в старости… Впрочем, до старости я тебе добраться не дам. Не в этом случае. Ты останешься здесь, как я и сказал, сменяв эфемерное на реальное. У тебя будет всё, чего не хватало когда-то – это же выход, верно? Примерно, как посмотреть на красиво накрытые столы по телевизору, умирая от голода, но лучше, чем ничего.
Господин Ерцль по-своему очень благороден и справедлив.
Поэтому не переживай. Приходи к нему вечером, как он и предлагал, будет небольшая вечеринка. Ты сможешь откусить немного от огромного пирога, который раньше проносили мимо. Это плата, реальная плата за всё равно невозможное, от которого ты откажешься сам, без принуждения. В данном случае нельзя заставить, это как предательство – его нужно желать.
Ты же предавал раньше? Значит, не впервой.
Смешной ты человечек, Антон. Верующий, но не воцерковлённый. Грешащий, но не кающийся. Слабый. И, как все слабаки и плаксы, вечно думающий, что само рассосётся. Придёт человек с дубиной, накажет обидчиков и воздаст лично тебе за несовершённые на самом-то деле добрые поступки. Эдакий дед мороз с лицом потомственного алкоголика – как у дражайшего Анатолия Анатольевича.
Конечно, этого не будет. Верить не во что, потому что в твоих храмах отродясь не было Бога. Грехов нет: это всё выдумки, не возжелай и не укради. При серьёзном личном могуществе и искренней поддержке людей грехом можно объявить что угодно, согласись? Например, рвать груши голыми руками – исключительно в рукавицах, связанных из кошачьей шерсти, постиранных в воде из Индийского океана. Застигнут в саду на месте преступления – казнь! И это ничего, что рукавиц на всех не хватает, у груш пластиковый вкус, а того самого океана, может, и вовсе нет. Главное, грамотно организовать процесс.
Поэтому не переживай. Есть сила и её отсутствие, больше ничего. И даже джедаи были неправы, у силы нет тёмной и светлой сторон. Распоряжаясь ею, каждый сам решает, что нынче во благо, а что во вред. Исходя из собственных интересов, разумеется.
У нас явно не будет времени поговорить вечером, поэтому я и трачу его сейчас на длинное сообщение. Язык уже устал, но потерпи, послушай, осталось не так много. Основное предложение я уже произнёс, но повторюсь – ты отказываешься от билета и, главное, намерения идти дальше в обмен на нормальную жизнь. На ту жизнь, которой в общем-то был достоин и сам по себе, если бы не судьба. Вот её-то мы и обманем немного.
Наверняка у тебя есть вопросы. Я попробую их угадать, если не возражаешь, и ответить на нах сразу. Здесь. Сейчас.
Умер ли ты? Возможно. Никто точно не знает. Но ведь ты ходишь, дышишь, ешь, пьёшь и даже заглядываешь в туалет. Поэтому вопрос спорный и местами философский.
Где мы вообще? Не знаю. Это точно знает тётя Марта, но тебе к ней не добраться. У двух не спросил, а третьей не будет – вот тебе загадка. Будь ты человеком эрудированным по-настоящему, а не просто перечитавшим двадцать раз «Трёх мушкетёров» и «Золотого телёнка» в детстве, разгадал бы сходу. А так – извини, я уже сказал, что советов давать не стану.
Живые ли люди вокруг? Это так же неведомо, как и твоё собственное состояние. Считай их живыми. По крайней мере, здесь, в отличие от интерната, умирая они умирают, не исчезают и не возвращаются. Пища имеет вкус, а пули делают дырки – хоть в кирпиче, хоть в плоти.
В чём причина разнообразной чертовщины? В тебе, Антон. Только в тебе. Подсознательные выверты бытия, заблуждения, симпатии и антипатии делают этот мир таким. Как и везде, кстати: то, что ты считал реальностью ранее – так же пластична в зависимости от населяющих её людей. Илон Маск выбирает быть миллиардером, а Антон Мякиш жить чужими подачками – каждому своё. Можешь попробовать поменяться ролями с Маском, но он будет против.
Эй, Антон!
Просто признайся самому себе: всё давно надоело. Всё сгнило. Стоит остановиться и замереть от счастья. За окном, которое ты никогда не закрываешь шторами, засветятся первые вечерние окна, превращая унылые коробки домов в некие кроссворды. Цепочки светящихся квадратов пересекутся в самых непредсказуемых конфигурациях, за каждым из квадратов будут есть, пить, совокупляться, переодеваться и ссориться некие условные люди. Люди, которым нет ни малейшего дела до самого факта существования тебя как отдельного «Я». Никому не нужны настоящие люди, никому не нужны придуманные люди, никто никому не нужен.