– Все сгиньте! – велел Мякиш, обводя нетвёрдой рукой зал. Вслед за его движение, будто сопровождаемым огромным невидимым ластиком, из реальности стирались эстрада с потерявшими уже всякую форму бурыми комками музыкантов, из которых торчали грифы гитар, барабанные палочки, тарелки и стойка с микрофоном; расплылся и ушёл в небытие стол вместе со скатертью и посудой; перестали существовать многочисленные гости.
Остался неприятно улыбающийся господин Ерцль в кресле – и всё. Остальное, включая прожектора, дым и саму танцплощадку сгинуло без следа. Зал оказался идеально круглым помещением с куполообразным потолком и окрашенными в серовато-розовый, цвета только что выплеснутых мозгов, стенами.
– Я тебе не по зубам, парень, – сообщил хозяин особняка. – Давай проведём второй тур инициации, ты вполне готов.
– А где двойник? – пьяно растягивая слова, спросил Антон. Изнутри него всё так же смотрел танкист, огорчённый, что выстрел снёс боевые порядки врага, но до конца не уничтожил.
– Двойник? Чей двойник? – удивился Бенарес Никодимович. – Здесь никого не было, только ты и я. Как и сейчас.
– Мой, чей же ещё.
– Какая странная идея! Впрочем, неплохо. Значит, ты создал ещё и двойника?
Никого не было?! Всё это просто иллюзия?..
Антону захотелось убить его. Голыми руками, не беря никакого оружия – да его и не было в пустом зале. Задушить, наблюдая как багровеет, а потом синеет лицо, как высунется навсегда мятой тряпкой язык, как мерзкая тварь, прикидывающаяся человеком, обмочится, сделав лужу прямо здесь, вокруг кресла.
– Не надо так нервничать, – мягко сказал господин Ерцль. – Ты же хороший человек, ты же всегда искал справедливость и это… милость к падшим призывал, да? Чем я хуже остальных – прояви ко мне снисхождение. И заодно возьми «Дыхание Бога», оно теперь твоё.
Он привстал, как делают люди, внезапно обнаружившие под задницей нечто мешающее, пошарил рукой по сидению кресла и выудил оттуда ракушку.
– Ты мне билет, а я тебе – власть над миром.
Артефакт был прекрасен. Фотография на ноутбуке безвременно почившего без головы бывшего шефа не передавала, оказывается, ничего – ни формы, ни игры света на полированных поверхностях, ни фантастического ощущения гармонии и силы, заключённой в «Дыхании Бога». Сам того не желая, Антон сделал несколько шагов, остановился перед хозяином особняка и протянул руку.
– Без билета он не подействует, – предупредил тот. – Но как пробный тур… Почему бы и нет! Возьми.
И отдал «Дыхание Бога». Антон ощутил приятную тяжесть, словно ракушку отлили из платины, руку пришлось напрячь, чтобы не уронить дар на пол. А ещё артефакт был одновременно холодным, напомнив крыльцо интерната – неестественно холодным, когда лютая стужа уже не имеет значения, обжигая кожу до потери чувствительности, и горячим как кусочек солнца.
– Глупые люди говорят, что, приложив ракушку к уху, ты слышишь не прибой, а биение собственных сосудов в голове. Пусть верят во что хотят. Послушай «Дыхание», ты не пожалеешь.
Как заворожённый, Мякиш поднял руку и прижал к голове.
Ракушка не гудела шёпотом волн, она пела без слов, меняя тембр от высокого к низкому и обратно, так что и не понять было – мужской голос? женский? Да и не важно это теперь, смысл совершенно в другом. Антон понял, что наконец-то собрался из осколков, раскиданных по разным временам и возрастам, сформировался, стёкся в единую полноводную реку из многочисленных ручейков. Стал самим собой. Полностью. Навсегда.
– А ещё он выполнит твоё главное желание, парень. Основное. Суть тебя, – напомнил Ерцль. Даже он теперь не казался Мякишу такой отвратительной мразью, как мгновения назад. Неприятный человек в годах, с застарелым алкоголизмом и привычкой к власти. Не более.
Песня без слов продолжалась, она звала за собой, ласкала слух и вызывала глубоко внутри дрожь, какая бывает при юношеской влюблённости, самой первой, самой чистой, самой главной.
Сейчас он любил весь мир.
И – чувствовал смысл «Дыхания Бога». Это была чистая незамутнённая сила, без знаков плюс или минус, ни Тёмная, ни Светлая сторона. Она гармонировала с избранным ею человеком, отталкиваясь от его желаний: деструктивных или созидательных, всё равно. В руках злодея артефакт погрузил бы мир в хаос и ужас, добряк осчастливил бы всех ежедневной миской супа и низкими процентами по кредиту, человек возвышенный заставил окружающее человечество морально совершенствоваться и сочинять по утрам сонеты.
Проблем было две: именно заставил, не принимая во внимание мнение других, – но это бы полбеды. Второе и главное – сам мир вокруг являлся придуманным. По сути, «Дыхание Бога» выполнило бы желание Мякиша для самого Мякиша. Нарисовало дверь за очагом, в замок которой можно сунуть золотой ключик.
– Мне нужно ещё подумать, – с трудом сказал он и отдёрнул руку с ракушкой от уха. Песню без слов всё ещё было слышно, но уже тише и тише. Потом она превратилась в еле разборчивое жужжание и вовсе затихла. Артефакт уснул, но пульсация силы внутри ощущалась даже так.
Господин Ерцль, протянувший уже требовательно руку за билетом, хмыкнул.
– О чём?! Таких шансов больше не будет. Ты проживёшь жизнь попусту, зря, лениво гуляя от жены, зарабатывая копейки на очередной работе. Потом будет старость, а с ней болезни. И перед смертью сам себе скажешь: эх, да я – мудак!
– Смерти нет, – повторил за Десимой Павловной Антон. – И… Это будет моя жизнь, я уж как-нибудь решу, что сказать себе в старости.
Бенарес Никодимович скривился, став похожим на старую седую обезьяну, волей случая наряженную в полосатый костюм, сорочку и туфли.
– Хочу напомнить, что завтра… ах да, уже сегодня, как быстро летит ночь! Будут похороны вашей секретарши. Элла, верно? Её звали Элла. Раз уж Анатолий Анатольевич покинул нас, потерял, так сказать, голову от всех событий сразу, организатором придётся стать тебе. Возражения не принимаются. Ну, и авансом принимай руководство «Продаваном». Как хозяин, могу себе позволить.
В восприятии мира Антоном происходило нечто страшное. Теперь уже не раздвоенность, версии реальности насчитывали уже десятки. Одновременно он помнил и собственное детство, смерть мамы, одиночество и поиски справедливости – и интернат, и юностей было в голове уже несколько, и нынешнее взрослое состояние являло собой не обычный для всех кризис среднего возраста, а лютую смесь из той работы, что была раньше, жизни, семьи… Он мучительно пытался вспомнить, до спазма, до головной боли – кем он работал, а? Ведь кем-то. И где-то жил. И зачем-то продолжал это делать.
Поверх этого был здешний Руздаль, опять же ветвящийся на фантасмагорию особняка господина Ерцля, вполне обычную работу в торговой конторе, камеру застрявшего здесь поэта, то ли мёртвую, то ли живую Машу, чёрт бы её побрал со всеми потрохами…
За что он её любил? Когда? Где? Почему ненавидит сейчас?!
Мучительно болела голова. Бенарес Никодимович буравил его узкими щёлками глаз, не делая ни единого движения, ожидая. Если долго сидеть у трупа врага, мимо начнёт течь река.
– Хорошо, – ответил на всё сразу Антон. Соврал, конечно, но бывают такие моменты, когда что ни скажи – это будет ложью. – Я буду на кладбище.
– Вот и славно. А сейчас – спи. Пусть тебе приснится «Дыхание Бога», и завтра ты от него уже не откажешься. Так будет лучше для всех, поверь.
Мякиш почувствовал, что пол под ногами дрогнул, словно особняк догнал толчок далёкого землетрясения, сейсмическая волна, пару раз обогнувшая Землю после сдвига тектонических плит. Которых тоже нет.
9
Есть своё очарование в кладбищах, есть. Характерный пейзаж из дорожек – двум машинам не разъехаться, оград: то заброшенных и ржавых, то покрашенных в неживую серебрянку, рядов крестов, пирамидок со звёздами, памятников с непременными овалами фотографий, лавочек и деревьев. Не печаль, но напоминание о скупой временности бытия.
Этот погост был очень старым. Из окна машины господина Ерцля Антон со скукой наблюдал и старинные, покосившиеся камни, с надписями, изобилующими отменёнными буквами, и древние кресты, из морёного словно бы дерева, уже лишённые всяких примет владельцев, лежащих под ними, и полустёртые таблички: квартал номер тридцать два, квартал номер сорок семь.
– Как спалось? – поинтересовался Бенарес Никодимович и достал откуда-то из-за пазухи фляжку. – Будешь?
Мякиш мотнул головой. Разговаривать не хотелось. Пить крепкое – тем более. Если совсем уж честно, ничего не хотелось: такое сонное, мокрое и холодное было утро. Сейчас бы поспать ещё минут двести, потом медленный завтрак с чаем и бутербродами, потом пару банок пива – и в постель до вечера. Ощущение первого января. Похмелье после курантов.
Водитель притормозил, пропуская вперёд автобус с чёрными полосами на бортах и крупной надписью «Ритуальный». На латинице, но славянской вязью. За ним тянулась жидкая цепочка автомобилей: мало кого провожает в последний путь множество народа, скорее, человек двадцать родственников, коллег по работе – из тех, что променяют утренний офис на сырость похорон, и давних любовников. Последнее относится к излишествам, но некоторые люди умудряются пытаться тянуть за край прижизненные привязанности.
– Нормально спалось. Кровать мягкая, – откликнулся наконец Антон, чтобы не казаться невежливым. Он совершенно не понимал, на кой чёрт ему участвовать, а – тем более – «организовывать» что-то здесь и сейчас. Судя по всему, церемония была уже спланирована и оплачена.
– Ну штош, – булькнул фляжкой господин Ерцль, завинтил её и спрятал на место.
Прошедшая ночь подёрнулась для Мякиша дымкой, расплылась в памяти, представлялась посмотренным случайно фильмом: не могли же быть казнь Анатолия Анатольевича, башня, разговор с бабушкой, дикий кровавый танец с Алиной, и всё остальное – реальным. Чушь, как она есть. Чушь и бред.
– Ричард, – сказал в спину водителя хозяин, – ты поставь машину дальше, чтобы нам потом уехать первыми. Очередной крепыш, на этот раз за рулём, молча кивнул.