Джип взревел на секунду, потроша всеми четырьмя колёсами мокрую землю, покачнулся на неровной дорожке, и проскочил вперёд, объехав-таки остановившийся автобус. У того уже открывали двери, вокруг возникала та целеустремлённая, но странная суета, когда живые люди будто пытаются подчеркнуть своё отличие от мёртвых.
– Сюда поставим гроб-то! – командовал приземистый мужичок в чёрном пальто, толстом как ватное одеяло, стоящим колом. По лысине стекали капли воды: это туман напоминал всем, кто здесь главный. Антон не сразу узнал в нём Олонецкого, видимо, уже приехавшего из командировки. За ним стояли явные родственники покойной: сухая старушка, вся в чёрном, включая повязанный под брови платок и низкие мягкие сапожки, женщина помладше и высокий парень с каплями наушников и отсутствующим выражением лица. Родня, родня…
Мякиш вдруг понял, что не зря его сюда привезли. Господин Ерцль и не скрывал, что инициация почти удалась, остался последний штрих, росчерк художника на холсте.
– Мир несправедлив, – сказал он.
– Ну да, – кивнул Бенарес Никодимович. От початой фляжки тот подобрел, словно бы оплыл, весело поглядывая узкими глазами на всё происходящее. – А вот заберёшь «Дыхание Бога» и установишь свои правила, парень. Делай, что хочешь, это ли не счастье? Эллу вон оживить можно… Или хрен с ней, лучше женись на своей парикмахерше и рули миром. А вот ещё: сесть на место коронарха и объявить себя шахиншахом, президентом Вселенной и воплощением Будды Матрейи – запросто. Всё в твоих руках.
– А остальные?
Господин Ерцль хмыкнул и повернул к нему голову:
– А остальные перетопчутся. У нас же как: кто добрался до самого верха, тот и устанавливает правила игры. Согласно волеизъявлению народа, конечно, которому наплевать, в какую очередную жопу его погонят.
– Это-то и плохо.
– Это конструкция власти, парень, – в тон ему откликнулся Ерцль. – Давние традиции авторитарного управления, традиционно принятые в Славославии.
Антон понял, что от продолжения разговора его стошнит. Прямо на соседнего пассажира, на тёмную кожу салона, на крепкий затылок водителя. Фонтаном. Поэтому он ничего не стал отвечать, открыл дверь и неловко выпрыгнул на мокрую землю. Туман душил всё вокруг, оборачивал старательно и бессмысленно, как киргизский работник «Восьмёрочки» бутылки в целлофан, в пелену каждый куст, каждый памятник, каждого живого ещё человека, не задумываясь, зачем это вообще нужно.
Гроб уже вытащили из автобуса, к кучке родственников и коллег: да, вон распоряжается о чём-то Алина, курят в стороне Сажин и расстроенная Танюшка, присоединились двое копачей пасмурного вида с лопатами и бухтой широкой прочной ленты для опускания домовины в яму. Даже музыканты подъехали, трое бодрых дядек с чем-то духовым и обладатель немалых размеров барабана на ремне через плечо.
– Возьми пока, привыкай, – протянул господин Ерцль «Дыхание Бога». Антон взял удивительную горяче-холодную ракушку и сунул, хоть и не без усилий, в накладной карман длинной куртки. Там, в гостевой комнате, нашлись не только смокинги, но и верхняя одежда, вчера днём он просто не заметил, а вот с утра разобрался, где ещё один шкаф. – Билет потом отдашь. Сам. Вся прелесть в том, что заставлять никого и не нужно. Люди сами расстаются со свободой в обмен на тёплые носки, с мечтами – в обмен на силу. Закон жизни, парень.
Мякиш посмотрел на окутанный дымкой тумана гроб. Элла и при жизни не была красавицей, а сейчас, синяя из-за выбранной себе смерти, остроносая, в пелене каких-то кружев, волн погребального одеяла, с чёрной лентой на лбу казалась страшноватой куклой.
– Там поглядим, – буркнул он и пошёл к людям. – Законы дело такое. Одни пишут, другие отменяют.
Музыканты выстроились в шеренгу, переглянулись и грянули, пугая взлетающих с деревьев комками ужаса ворон.
«По-о-олюшко, по-оле!..». Чёртова песня, она его преследует, что ли?!
– Бам-м-м! Дз-з-з… – ударил барабан, словно захлебнувшись почти сразу в дребезжании тарелки. Трубы выводили мелодию уверенно, но как-то плоско, наподобие плохо сведённой записи музыканта-самоучки.
– Друзья! – начал речь Олонецкий, сделав знак трубачам повременить с музыкой. Барабан бамкнул ещё раз и затих тоже. – Мы собрались здесь по печальному поводу. Смерть – всегда горе, не стал исключением и уход в иной мир нашего дорогого Антона Сергеевича!
Что?! Мякиш протиснулся ближе, тряся головой, будто пытаясь высыпать из уха совершенно невозможные слова.
– К сожалению, наш уважаемый директор, Анатолий Анатольевич, не смог присутствовать на нынешней печальной церемонии, у него что-то с головой. Но он делегировал полномочия, друзья, передал мне почётное, но грустное право сказать несколько важных слов, прощаясь с начальником отдела продаж, нашим дорогим господином Мякишем.
Бенарес Никодимович, проявив немалые способности, быстро и бесшумно нагнал Антона, цепко ухватил за локоть, словно предостерегая от необдуманных выкриков и вмешательства в речь Олонецкого.
– Жизнь нашего уважаемого линейного руководителя была сложной, неоднозначной. Оставшись сиротой с раннего детства, воспитанный бабушками – а мы все знаем, как это сложно, не утратить при таком обращении истинно мужские черты характера! – он, тем не менее, получил достойное, хотя и даром не нужное ему образование, запоздало и неудачно женился, постоянно задумывался, на кой чёрт ему вообще нужна такое бытие, но всё-таки существовал, не дрейфил!
Олонецкий перевёл дух, потом сказал вполголоса, сменив пафосный тон оратора с броневика на кухонную задушевность провокатора.
– Хотя и пил, конечно, в тёмную голову. Так вот…
Он вновь возвысил тон.
– А теперь он умер, друзья мои! Умер как герой, на рабочем месте, составляя план продаж на четвёртый квартал. Изношенная печень не выдержала и сказала «прощай!» своему мужественному хозяину. Застывшее лицо упало прямо на монитор фирмы Dell – мы можем поставить партию таких в течение недели по цене пятнадцать тысяч вакционов за каждый, крупным оптовикам скидки. И лежит нынче в недорогом гробу, оплаченном нами вскладчину, без давно оставившей его из-за отсутствия перспектив супруги, завещав нам только невыплаченный автокредит за «логан» и свой неизменный девиз, поддерживавший его всю жизнь. «Ебись оно конём!», – любил говорить драгоценный Антон Сергеевич, и в этот траурный момент я не могу найти лучших слов для прощания с ним.
Мякиш порывался что-то сказать – и не мог. Невидимая, но непобедимая сила мешала сделать хоть шаг, произнести что-либо. Он застыл на месте и только мелко дрожал на промозглом ветру, слушая падающие вонючими камнями слова недавнего подчинённого.
Кружева и одеяло, укрывавшие Эллу в гробу, тем временем зашевелились. Покойница сперва покрутила головой, отчего лента со лба упала за бортик на землю, потом решительно села. Да и не она это была: незамеченный никем, кроме Антона, в гробу сидел его двойник, выглядя дурацки и жутко одновременно, с синим лицом утопленника, наряженный в кокетливое белое платье, воротник которого был расстёгнут и обнажал волосатую грудь.
– Иди сюда, придурок, – прошипел двойник. Судя по всему, его никто больше не видел и не слышал. Антон почувствовал, что его локоть отпустили, а в спину мягко толкнули.
– Это зачем? – спросил он.
– Это затем, дурик, что «Дыхание Бога» должно стать моим. А билет я отдам господину Ерцлю. Тебе придётся оставить нас наслаждаться жизнью, а самому – сюда, в ящик, его скоро уже закопают. Слабым здесь не место, неужели ты не понял.
Мякиш номер один растерялся. Артефакт он действительно и не собирался брать – ну её, эту власть над миром, у него своя дорога. Но очень похоже, что дорога эта здесь и завершится. В его ли слабости дело или же в чём ином, времени разбираться уже нет.
Мучительно захотелось остановить часы и подумать.
Или отложить на потом.
Как вариант… А что, был ведь и ещё вариант! В той, предыдущей части Руздаля получалось же без всяких артефактов.
– Камаев! – заорал он, стряхнув непонятное оцепенение. Впрочем, двигаться пока так и не мог, но ничего, ничего.
– Что ты орёшь? – поинтересовался капитан, выглядывая из-за ближайшего памятника. Форма вся мокрая, будто он провёл здесь не один час. Из-за соседнего появился его верный инспектор Дрожкин, такой же неопрятный, с прилипшими к форме листьями и мазком грязи на боку.
– А, вот и наш преступник, – довольно продолжил Камаев, глядя на гроб. – Надо брать.
Двойник уже легко поднялся, спрыгнул на землю, страшный и смешной в чужом белом платье, потоптался босыми ногами, потянулся, разминаясь.
– Придурки… А где наш двухполосный генерал, кстати? – спросил за спиной Мякиша господин Ерцль. – Енот, блин, беременный. Это его люди, ему и разбираться.
– Так точно! Будет исполнено, – молодцевато козырнул Судак, выбираясь из толпы слушателей надгробной речи. – Вы свободны, капитан, отправляйтесь в управление. Это приказ!
–…и никому больше не удастся, друзья, так уделать кофейную кружку, не моя её месяцами, как это получалось у дорогого Антона Сергеевича. Талантливый человек – талантлив во всём, как писал ещё Алексей Константинович Толстой, наш известный композитор начала конца позапрошлого века! – витийствовал Олонецкий, но собравшиеся уже зашумели, рассыпались на отдельные группки, разглядывая то двойника, то пустой гроб, то троих полиционеров, настроенных решительно и по-разному.
Речь подошла к концу, дальше слова должны были сменить дела.
Мякиш почувствовал, что свободен и в движениях, он метнулся в сторону, освобождая дорогу решительно шагающим к двойнику капитану и инспектору, прижал рукой карман, чтобы не выронить «Дыхание Бога» и побежал между оградами и крестами, цепляясь за тянущиеся к нему, казалось, со всех сторон ветви деревьев, столбики, цепи между ними и острые грани памятников.
Ничего не было, кроме паники. Кроме неё – и понимания, что путь дальше пока открыт. В голове железнодорожными стыками стучало «На-сып-ной, тё-тя Мар-та», словн