– От Налимыча с Москвы-реки, – протараторил я. – Велел он тебе кланяться и со всем уважением напомнить, что про должок твой не забыл.
– Какой такой должок? – дернул себя за бороду речной дед.
– Ты лет двести назад в зернь ему стаю зеркальных карпов проиграл, а вместо них косяк плотвы пригнал, – пояснил я без малейших сомнений. В таких вопросах их быть не может, даже с учетом того, что Карпыч мне, конечно же, полезнее и нужнее Налимыча. Но – ну на фиг. Вон я с долгом Хозяину Кладбища протянул, и что вышло? – Потому он тебе просил сказать – не дело так поступать. Проиграл – вынь да положь, как Поконом заповедано.
– Верно москвич говорит, – неожиданно поддержал меня лесовик. – Я вот лет двести назад Кузьме, что при бородинском лесе живет, сотню белок продул, так отдал же? Хоть и жалко. Осень на дворе, вот-вот первые морозы грохнут, все дупла запасами набиты, но все одно я белок с насиженных мест согнал и в новый лес отправил. Чуть не плакал, право слово. Но долг есть долг, его завсегда платить следует. Особенно если в зернь продулся.
– Как ты с Налимычем-то снюхался? – хмуро поинтересовался у меня водяник. – Где дорожки пересеклись?
– Он нам помог колдуна одного поймать, – охотно ответил я. – Из рода Кащея.
Старички переглянулись и обменялись кивками, из чего я сделал вывод, что и здесь, в Лозовке, та история двухлетней давности известна. Но оно и понятно: Кащеевич все же был фигурой неординарной, принадлежащей к старой и знаменитой фамилии, потому его смерть не могла пройти бесследно.
– Ладно, ваша правда, – покряхтев и повздыхав, согласился водяник. – Но не сейчас! Не сейчас! Нерест же! Куда им по рекам шлындать? Вот икру отмечут, тогда пусть плывут.
– Ведьмак, а ведьмак, – раздался голос одной из русалок. Речные девы уже закончили дележку подарков и теперь, сидя на мелководье, расчесывали гребешками свои волосы. Смотрелось это все очень красиво, особенно учитывая то, как гармонично их оттенял лунный свет. – А вот там, где ты был, такие, как мы, есть?
– Есть, – кивнул я. – Тамошние речные девы мерроу называются. Но если напрямоту, то по красоте вас сравнивать с ними нельзя.
– Чего? – насупилась вредная Лариска, которая, похоже, до сих пор не простила мне того, что я в свое время помог Аглае покой обрести. – Это мы, значит, косорылые да страхомордные, а они, выходит…
– Так он не в том смысле, – перебили ее сразу несколько товарок. – Он о том, что мы краше тех.
– Верно, – подтвердил я. – И река у нас лучше.
– Вот только рыбы в ней нет! – влез в разговор Родька. – Битый час сижу – ни одной поклевки. Хоть бы уклейку какую выдернуть!
– До чего же докучливый у тебя слуга, ведьмак! – поморщился Карпыч. – Анисья, насыпь ты ему карасей в ведро, сделай милость! И пущай он отсюда уматывает куда подальше!
– И покрупнее, – мигом сориентировался Родька, немедленно начав жестикулировать. – Таких вот. Или лучше даже вот таких!
– Какие будут, – недовольно буркнула русалка, которую отвлекли от медитативного расчесывания своих волос. – Таких ему, не таких…
– Мне не себе, – протараторил мой слуга и ткнул пальцем в мою сторону. – Мне ж хозяина кормить! Так что это ему!
Ведро появилось уже через минуту, и в нем кто-то отчаянно плескался. Хотя почему «кто-то»? Караси. И, судя по довольной роже Родьки, изрядного размера.
– Благодарю за подарок, дядя Карпыч, – изучив добычу, поклонился водянику мохнатик. – Ну, я пошел.
– А мы? – возмутилась Аксинья, усевшаяся на свое место и снова доставшая гребешок. – Или наши труды доброго слова не стоят?
– А вы, хвостатые, и так должны нам свежую рыбу каждый день таскать, – заявил Родька, волоча ведро к кустам. – Ежели бы мой хозяин вам гребешки то и дело не дарил, вы бы еще сто лет косматые ходили. Кто про вас еще вспомнит, как не он?
Выдав сей достаточно грубоватый спич, Родька удалился с берега, но некоторое время еще был слышен шорох кустов, через которые он пробирался, по своей привычной лени проигнорировав тропинку и желая сократить дорогу до дома, да негромкая ругань, когда к его шерсти прилеплялся очередной кругляш репейника.
– Почему ты его до сих пор не утопил – не понимаю, – произнес Карпыч. – Кого только на своем веку не видел, но эдакого стервеца вспомнить не могу.
– Зато верный, – возразил ему лесовик. – За одно это можно много чего простить. Хотя ему про то знать не следует. А вот пугануть еще разок, как нынче днем, стоит. А, Александр?
– Пуганем, – согласился я, поворошив палкой изрядную кучу углей, а после доставая из рюкзака пакет с картошкой. – Он, когда боится чего-то, до того забавный!
– А хочешь, мы тебе поможем? – застенчиво спросила у меня хорошенькая русалка с кокетливо вздернутым носиком. Странно, раньше я ее не видел, это точно. Просто наверняка запомнил бы, больно уж девчонка симпатичная. Может, из новеньких? – Он же воды боится? А мы его в нее – бултых!
– Не надо, – покачал головой я. – Он после такого «бултыха» вообще умываться перестанет, а это никуда не годится. Пахнуть ведь начнет или, того хуже, линять. Мы уж лучше его с дядей Ермолаем к какому-нибудь полезному делу приставим. Белок пересчитывать или пни корчевать.
– Пни – это интересно, – призадумался лесовик, глядя на то, как я закатываю клубни в самый жар. – Пни – это хорошо. Славная идея!
То ли в благодарность за рацпредложение, то ли потому что картошка печеная удалась как никогда хорошо, но через несколько часов дядя Ермолай, к моему безмерному удивлению, принял участие в сборе утренней росы. И, скажем честно, уделал меня как младенца что в скорости ее сбора, что в качестве. На каждую мою одну каплю приходилось десять его. Вот вроде бы старичок старичком, и пальцы у него толстые, но как ловко он передвигался по просыпающемуся лугу, не задевая ни одной травинки, как умело стряхивал капли в флаконы. Да, именно флаконы! В этот раз был собрана не одна емкость, и то заполненная не до верху, как это традиционно случалось, а целых три! Три флакона с жемчужно-переливающейся внутри влагой, которую добыть можно только в эти быстрые майские дни и обязательно до того, как на капли упадет первый солнечный луч. Нет, рассветную росу можно собирать и в другое время, хоть все лето и даже часть осени, но такой нутряной земной силы, как в мае, она больше не наберет. В эти дни в ней концентрируется вся мощь весны, все желание природы возродиться для новой жизни, она одновременно сочетает в себе ярость первых гроз и печаль ушедшей на покой зимы. Столько всего в майской рассветной росе намешано, что слов нет.
Короче, очень сильная штука, если ей пользоваться с умом, причем как отдельным снадобьем, так и в сочетании с другими ингредиентами. И у меня ее три здоровенных флакона по триста грамм каждый. Офигеть!
Так что если дядя Ермолай захочет, Родька ему теперь не то что все пни в лесу выкорчует, но и опустевшее место новыми деревьями засадит. А я их в ближайшем питомнике куплю. Вон объявление на станции висит «Садовый рынок в Шиколово». Приеду и весь этот рынок скуплю.
Ну а дома меня ждал обещанный рыбник, который и впрямь ведьмин уделал как слон черепаху. В самом деле, куда Дарье Семеновне до моего домовика! Я чуть пальцы себе не откусил, вот как вкусно он готовит. Даже и не знал, что Антип на подобное способен.
И как же хотелось после бессонной ночи и плотного завтрака лечь в саду под цветущей яблоней на расстеленный прямо на траве плед да вздремнуть часика три-четыре для души! А после снова в лес пойти, травы на закате пособирать, в том числе непременно упомянутую дядей Ермолаем гарь-росянку, после их не торопясь перебрать, слушая очередную перебранку Родьки и Антипа, раскочегарить самовар под звездным небом, чаю с лимончиком напиться от души...
Так нет же, надо ехать в город. Деваться-то некуда. Второй раз столкнуться с Хозяином Кладбища во сне у меня ни малейшего желания нет. Он и в жизни, что скрывать, выглядит не ахти, но во сне, как оказалось, его созерцать куда хуже. Вон даже меня пробрало, а я уж считал, что такое в принципе невозможно. Почему? Да привык я к этой публике потихоньку. Когда постоянно вращаешься в мире теней и их хозяев, на ряд моментов уже не реагируешь.
Думаю, дело в том, что во сне я более уязвим, как, впрочем, и любой другой человек. Во сне мы все, если можно так сказать, ментально голенькие, нет на нас доспехов сознания, которое отметает или блокирует многие нюансы во время бодрствования, приговаривая «это не нужно» или «забудь». Знания, логика, благоприобретенный за годы скептицизм – все работает на нас, чаще спасая, реже губя. А во сне ничего этого в помине нет, там мы такие же, какими вылезли из утробы матери. Там мы все дети. А детям свойственно бояться того, что непонятно. И это, к слову, очень и очень правильная реакция, особенно во сне. Там ведь тоже чего только не случается, и не все существа, обитающие за гранью сознания, не так уж нереальны. А для иных это и вовсе охотничьи угодья, вот так-то.
Рассказывала мне Генриетта кое-что на этот счет. И про повелителей снов, тех, что могут открывать двери между сознаниями разных людей, когда те спят, тоже поведала. Правда, вероятность очной встречи вне сна с кем-то из них минимальна, очень уж это редкая специальность, даже для мира Ночи. Да и не афишируют они себя, прекрасно понимая, что неприятностей им в данном случае не избежать. Умение вторгаться в чужие сны – это ведь не благословение, а, по сути, проклятие. Слишком многим ты нужен, и мало кто из этих соискателей планирует что-то доброе.
Вот так, размышляя о том и о сем, я добрался до дома, где у подъезда меня встретил таксист, так и не покинувший своего поста.
– Я согласен, – сообщил он мне, вставая. – Какие будут указания?
– Ничего не забыл? – спросил я у него.
– Да вроде нет, – озадачился призрак. – А чего?
– Подумай, может, сообразишь, – посоветовал я ему. – Пошевели мозгами.
Таких, как он, надо сразу ломать о колено, без этого никак не обойтись. Это тебе не Жанна, которая при всей своей внешней независимости отлично знает, в каких границах надо держаться при общении со мной. Проще говоря, у нее есть четкое понимание того, кто из нас двоих хозяин, и ей объяснять ничего не нужно. Здесь же другая история, здесь уже через день начнутся разговоры на те