– Помню, – прошелестел тихий голос. – Ты на него еще ругалась за то, что он слишком хорошо спрятался в Европе, так, что его даже Интерпол отыскать не смог.
– Интерпол? – изумился я и уставился на Ряжскую. – Ольга Михайловна, то есть меня вашими трудами где-нибудь в Швейцарии могли прихватить, заковать в наручники и препроводить в столицу России? Однако!
– Не прихватили ведь? – резонно возразила мне Ряжская. – Так что обошлось.
– А могло и не обойтись, – проворчал я и снова глянул на хворую девушку. – Но в целом все верно, меня зовут Саша. А ты Бэлла, верно?
– Не надо со мной разговаривать как с маленькой, – попросила меня девушка, одарив слабой улыбкой. – Все плохо, я это знаю, но жить до конца хочу так, как раньше.
– Болезнь может победить тело, но она не в силах сломить дух, – произнес я. – Так говаривал один мой знакомый.
– Он умер?
– Да. Но не от болезни. Он ее перехитрил и смог уйти так, как жил, – весело и азартно. Жюстен был тот еще авантюрист и как-то раз жульническим путем затащил меня в Пиренеи. Нашел, пройдоха, кое-какие бронебойные аргументы. Три дня мы там лазали, пещеру искали, в которой семь веков назад последние из альбигойцев остатки сокровищ своего ордена спрятали. Знаешь, всякий мужчина хоть раз в жизни хочет найти клад, и возраст этому желанию не помеха.
– А что дальше? – с трудом пошевелилась девушка, ее лицо скривилось от боли.
– Дальше – больше. На четвертый день наползли тучи и ливануло как из ведра. Прямо стена дождя, по-другому не скажешь. А мы как раз на берегу одной из тамошних рек оказались. Два часа назад рядом с нами тек чуть ли не ручеек, а теперь глядь – бурный поток, от которого не спрячешься. Я выплыл. Он – нет.
– Может, и не старался?
– Жюстен? Не старался? Вот уж нет. Он слишком любил жизнь, каждый день для него был как новое рождение. Нет, исключено.
– Жизнь, получается, его тоже любила, – задумчиво прошептала девушка. – Потому и подарила вот такой уход. Не угасание, а яркую вспышку.
– Может, – согласился я. – Почему нет?
– У меня так не получится, – из краешка глаза девушки вытекла одинокая слезинка. – Хотела бы, но не смогу. Я совсем уже не встаю. Я даже не ем. И мне больно. Все время больно.
– С первой печалью помочь сложно. – Я залез в сумку, достал оттуда небольшой пузырек, взял с тумбочки чайную ложку и наполовину ее наполнил, тщательно отсчитывая капли. – А вот со второй попробую. Давай одним махом. Сразу говорю, горько до ужаса, приготовься.
Бэлла не стала спорить, спрашивать, что именно я ей даю, она доверчиво глянула на меня и позволила вылить зелье себе в рот.
Бедная. Горечь там и вправду невозможная. Основой этого зелья является корень полыни, да и остальные составляющие сладости не добавляют. Но эффективная штука, проверенная, почти идеальный болеутолитель. Но употреблять его следует только в самых крайних случаях, и частить ни в коем случае нельзя. Иначе жди беды в виде очень, очень неприятных последствий. Не просто же так за подобное зелье несколько столетий назад в Европе можно было на костер угодить.
– Ой! – выдохнула Бэлла, сморщив лицо. – Ой, и правда горько!
– Горьким лечат, сладким калечат, – назидательно произнес Вагнер, с огромным любопытством глянув на пузырек в моих руках.
Бэлла открыла рот, часто задышала, щеки ее, до того восково-бледные, вдруг слегка заалели.
– Саш? – с тревогой глянула на меня Ряжская.
– Нормально все, – успокоил я ее, смотря на дымчатую гадину, лежащую на плечах девушки. Она беспокойно задергалась, зашевелилась, а после чуть уменьшилась в размерах. Значит, выиграл я для Бэллы немного времени. – Не переживай.
– Какая гадость, – сообщила нам девушка и приподняла голову с подушки. – Но и правда стало лучше. Я шевелюсь, и мне не больно! Оль! Видишь?
– Вижу, – шмыгнула носом ее сестра. – Вижу!
– Саша, вы и в самом деле волшебник? – распахнув глаза, осведомилась у меня Бэлла. – Просто я думала, что Олька шутит или, как в детстве, сказки рассказывает, а теперь вижу, что нет, все по-настоящему.
– Рад бы вас порадовать, да нечем. Волшебства на свете нет, по крайней мере в той части, которая в сказках присутствует. Ковер-самолет там, сапоги-скороходы, гусли-самогуды – это все фольклор. Народное творчество. Но есть кое-какие вещи, которые… Бэлла, там долгая история, и я вам ее непременно расскажу, но в другой раз. Например, за ужином в ресторане. Можно даже в каком-нибудь из новиковских. Я слышал, что там кормят замечательно вкусно, а блюда, как и положено, подают не сильно быстро, потому красотку вроде вас надо непременно будет чем-то занять, чтобы вы от меня, вильнув хвостиком, как рыбка не уплыли. Вот я вам тогда и про то расскажу, и про се, и про пятое, и про десятое.
– Хорошо, – Бэлла неожиданно посерьезнела. – Договорились. Я буду ждать. А сейчас вы, наверное, хотите меня осмотреть?
– Зачем? – опешил я.
– Все специалисты, которых Оля приводила, осматривали. Я сначала стеснялась, а сейчас уже все равно. Да и смотреть теперь особо не на что. Чего там от меня осталось?
– Ну, тогда не стану, – отказался я. – Тем более что самое главное я увидел. Вы хотите жить, большего мне знать не нужно.
– Петр Францевич, а возьмите Александра к себе в штат, – посоветовала девушка, которая выглядела сейчас куда лучше, чем десять минут назад. – Думаю, у вас отбоя от пациентов не станет.
– Я предлагал ему место еще два года назад, – запыхтел Вагнер. – Но он отказался. Чего только не сулил, чего не обещал! Не хочет!
– Просто у меня есть одно правило. Я помогаю только очень красивым девушкам, и точка. Вы – красивая, потому я здесь. А какого-нибудь богатея, которого хватил удар на молодой любовнице, я лечить не желаю.
– А как же клятва Гиппократа? – уточнила Бэлла.
– Никак, – рассмеялся я. – Это печаль вон Петра Францевича, он ее давал, пусть и отдувается. Я же ни Гиппократу, ни Авиценне, ни Парацельсу ничего не должен. Ладно, Бэлла, мы пойдем, а вы живите себе дальше. И еще… Поешьте чего-нибудь более существенное, чем глюкоза внутривенно. Тем более что очень скоро вам самой этого захочется. И сразу скажу, у меня конкретно в этом вопросе есть свой интерес.
– Даже мне любопытно стало – какой? – переглянувшись с сестрой, осведомилась Ряжская.
– Приведу я Бэллу в ресторан, люди глянут на эти кожу да кости, и чего обо мне подумают? Скажут: «Заморил, поганец, девку голодом, довел до анорексии». Мол, у самого-то рожа вон какая, чуть от жира не трескается, а эта бедняжка… Вот оно мне зачем?
Ряжская повертела пальцем у виска, а Бэлла рассмеялась. Совсем тихо, еле слышно, но засмеялась.
Я подмигнул ей, а после вышел из палаты, следом за мной последовал Вагнер.
– Что это? – первым делом осведомился он, алчно глянув на пузырек, который я все еще держал в руке.
– Снадобье. Вы станете давать его Бэлле раз в пять дней, не чаще. И не более десяти капель за раз. Лучше даже шесть-семь, так она времени больше выиграет. Держите.
Вагнер цапнул емкость, глянул ее на свет, после аккуратно вынул пробку и втянул в себя запах содержимого.
– Полынь, – утвердительно заявил он. – Верно же?
– Верно, – кивнул я. – Дальше. В этом пузырьке было ровно пятьдесят капель, десять я уже использовал, осталось сорок. Это предельная норма данного зелья, которую можно дать человеку, не опасаясь последствий. Очень неприятных последствий, таких, каких врагу не пожелаешь. А вот теперь, Петр Францевич, слушайте меня очень, очень внимательно. Если я узнаю, что хоть одна капля отправилась в ваши лаборатории для разбора ее на атомы, или то, что вы поделили содержимое этого пузырька между Бэллой и еще каким-то очень богатым страдальцем, все закончится плохо. Вы же помните, какие страсти-мордасти творились два года назад? Так вот тогда вы нюхали цветочки. И я не советую вам пробовать ягодки.
– Не надо, Саша. – Я даже не услышал, как скрипнула дверь палаты и к нам подошла Ряжская. – Не стоит наговаривать на Петра. Он, конечно, не святой и деньги любит, но если дело касается Бэллы, то ему можно доверять.
– Я когда-то принимал ее, – пояснил врач.
– В смысле, в институт?
– В смысле, роды, – усмехнулся Вагнер. – Отец Ольги и Бэллы, царствие ему небесное, был дружен с моим папой, который в свою очередь заведовал одной из лучших столичных больниц. А я тогда был ординатором, и именно в мою смену к нам привезли рожать Полину.
– Я совсем запутался. Ольга Михайловна, вашу маму звали не так. Не помню точно, как именно, но не Полина.
– Мы сводные сестры, – пояснила Ряжская. – Папаша порезвился на старости лет, отсюда такая разница в возрасте. Но люблю ее так, как, наверное, родную бы не любила.
Ну да. Она ведь тебе не столько сестра, сколько ребенок, которого у вас с мужем сроду не было. Вот ты и тянешься в жилку, на все идешь, лишь бы ее спасти. Представлю себе, в какую сумму тебе вошло Интерпол на мои поиски подрядить. И кстати, скорее всего, кинули тебя. Эти ребята если захотят найти человека, то его найдут.
Впрочем, славная девчушка эта Бэлла. Серьезно. Есть в ней что-то такое, настоящее. Или можно сказать наоборот – грязи в ней нет. Сразу видно.
Редко подобное случается, но мне ее на самом деле жалко. Без дураков.
– Рад, что мы поняли друг друга, Петр Францевич, – заявил я. – Еще раз, не менее пяти капель, не более десяти, не чаще чем раз в пять дней.
– А когда лимит будет выбран? – уточнил он. – Когда пузырек кончится, что тогда?
– Прошу прощения за цинизм, но поживем – увидим. Время есть, будем думать.
– Сейчас ты врешь, – положила мне руку на плечо Ряжская. – Верно же, Саша? Ты слишком добрым с ней был. Не таким, как всегда.
– Иногда и во мне просыпается что-то человеческое, Ольга Михайловна. Хотите верьте, хотите нет, но это факт.
– Она умрет?
– Мы все когда-нибудь умрем. Кто-то раньше, кто-то позже.
– Не надо банальностей, Саша. Не здесь и не сейчас. Ты видишь и знаешь больше, чем остальные, потому, потому дай мне простой и ясный ответ – есть надежда? Или это все? Не надо меня жалеть.