– Ничего, – угрюмо сказал Савельев и снова заткнул себе рот трубкой.
– Но сигнал-то был? Ошибка исключена. И сели мы на удивление удачно, и оказался же вход! – Уваров передохнул. – Просто мы не в ту, может быть, сторону пошли?.. Но здесь они! Ни одной другой планеты нет в поле зрения!
«Ушшашшффууу – уиррр, сели мы на удивление хорошо, аф-аф-аф мммммм, но здесь они – пффф!»
– Да, – кивнули Уваров с Савельевым одновременно и, погруженные в мысли, снова не заметили, что сказали это оба враз.
Еще постояли молча. Розоватый свет стал медленно меняться, какие-то желтоватые, лимонные, зеленоватые оттенки возникали, исчезали и возникали снова – не постепенно, а как бы толчками; свет то почти совсем желтел, и становилось, как в осенней роще в солнечный день, то даже зеленел, словно возвращалось вопреки календарю лето, потом розовое снова заполняло все углы. Яркость при этом не менялась, только цвета переходили один в другой.
– Почему этот свет, как думаешь? – спросил Уваров.
– Свечение газа. Не чувствуешь? Покалывает кожу.
– Да. Электричество. Газ заряжен.
– Все кругом заряжено. Раньше этого не было.
– Нет. Это не опасно?
– Пока, наверное, нет.
– Значит, надо идти дальше?
– Если бы какой-нибудь след. Малейший бы признак, что они здесь. Но если они ждут в другом месте? А мы теряем время? Не прощу себе.
– И все же идем. Если бы человек останавливался в момент сомнения, он до сих пор питался бы червяками.
– Ты прав, может быть…
«Но тут уже начинается новая история, история постепенного обновления человека…»
– Что ты? – переспросил Уваров.
– Я говорю: ты прав, может быть…
– Больше ничего?
– Не понял.
– Больше ты ничего не сказал?
– Ни слова. Наоборот, мне показалось…
– Ясно. Думаю, надо еще продвинуться вперед. Там, кажется, свечение усиливается. Может быть, что-нибудь увидим.
Реплики были неторопливыми, словно люди старались показать друг другу, что им не страшно. Свет все еще изменялся, но уже медленно и незначительно, колеблясь вокруг нового, светло-зеленого цвета. Будто какое-то нужное качество было уже найдено и совершались лишь затухающие движения вокруг него; газ тихо потрескивал, наливаясь напряжением. Надо было двигаться, но что-то заставляло людей медлить, словно здесь и находилось то, к чему они так стремились. И они продолжали разговаривать, как если бы беседа служила оправданием бездействию, и старались поверить в нужность и значительность своих слов.
– Уваров, что толку искать их здесь? Где их нет и быть не может? Скажи честно: ты и не рассчитываешь. Найти их. Мечтаешь найти следы чужого разума. Думаешь, никто не понимает, зачем ты пошел с нами. Да?
– Я и не скрывал. И сейчас не таю. Хочу найти. Но не тут. Здесь его нет. Никаких признаков. Я знаю, как выглядит, как должен выглядеть разум. Во всех его проявлениях. Много лет отдал я ему, десятки вариантов рассчитал. Нет, Савельич, я не надеюсь. Как и ты, хочу найти наших.
– Не знаю, как в теории. Сужу практически: никакого их следа.
– Но сигнал был точен. А Гарми – мастер пеленга.
– Что завело их так далеко от курса?
– Мало ли что случается в пространстве. Тебе лучше знать. – Уваров сделал паузу. – Кто другой мог подать сигнал? Именно наш сигнал, по коду Дальней разведки?
– Он мог отразиться.
– От такой поверхности? С такой чистотой и силой? Нет.
– Может быть, Гарми дослушался до галлюцинаций? Такое бывает.
– Он верит, ты сам знаешь, только в то, до чего можно трижды дотронуться ладонью. Скорее уж галлюцинируем мы с тобой. И нет планеты, нет тебя – а я сижу зя своим столом и пишу, извиваясь от сладостных размышлений…
– Знаю, ты человек уюта и любишь обнимать мир. Не прикасаясь к нему. Мы сперва удивлялись, когда ты оказался с нами. Потом поняли.
– Можно измышлять всю жизнь. Но хоть раз надо увидеть своими глазами. Чтобы увериться, что жил не зря. А это, наверное, самое большое счастье, какое бывает.
– Но ты не нашел его.
– Найду. Каждому, кто ищет, выпадает в жизни хоть один шанс. И уж я его не упущу.
– Надейся.
– Не здесь, конечно. Я уже сказал. Здесь – пустой номер, глухо. Можешь смеяться, но Разум я найду в пространстве, близ светила. Там увижу его тугие паруса. Именно так, не иначе. Разум всегда тяготеет к свету. Катакомбы не для него. Только вынужденно, и то на краткий срок.
– Я летаю давно. И ничего не встретил. И никто другой.
– Вы не искали. Не были настроены. А я ищу. И если он есть, а его не может не быть… мы станем стремиться друг к другу бессознательно, сами того не ощущая… соприкасаться полями, которые нами еще не открыты… но не перестают от этого быть реальностью. Мало сказать, что я верю в это: я знаю. Иначе все, что я сделал в жизни, ничего не стоит.
– Разума не может не быть – почему?
– Иначе не было бы смысла и в нашем бытии. Как нет смысла в существовании одного мужчины или женщины. У них не будет продолжения, развития, движения. А мы ведь не похожи на тупиковую ветвь эволюции. Разум не самоопыляется. Когда он созрел, ему становится нужен кто-то другой. Иначе он измельчает и захиреет. Как хирели некогда династии фараонов… женившихся на родных сестрах.
– Логично. Только истина – не плод логики. И потом: созрел ли наш разум? Однако мы все болтаем. Слушай, Уваров, я не хочу больше терять здесь время. Сейчас время – главное. И…
«Всякое искусственно вызванное деление частиц сопровождается исчезновением определенного количества времени. И если такое деление происходит неоднократно и в больших количествах, дефект времени становится…»
– Глупости, – сказал Уваров. – Это ты придумал.
– Сколько же ты еще намерен идти?
– Я относительно дефекта времени. Откуда ты взял?
– Я? Черт, разве я что-то сказал? Бывает, я говорю вслух во сне – после больших встрясок. Извини. Что-то подобное мелькнуло у меня в голове. Но мне показалось, что это сказал ты. Я даже удивился.
– Как я мог? Физика – не моя область. Да, о мудрости… Мы еще не достигли ее, конечно. Но инстинкт размножения намного опережает ее.
– И ты решил древнюю проблему: встретив – понять? Найти общий язык?
– А так ли нужен он? Пусть выброшенные на остров мужчина и женщина говорят на разных языках. Помешает ли это им соединиться? Им не понадобятся подсказки. Это в худшем случае. Но может быть – и я надеюсь, – мир разума един. И в любой точке любого пространства разум говорит на едином языке. Не в лингвистическом смысле конечно…
– Маловероятно.
– Но тебе ведь не кажется странным, что весь мир построен из одних и тех же частиц. И электрон из Магелланова Облака будет чувствовать себя в Солнечной системе не менее уютно. Почему же не предположить, что и разум? Построен из одних и тех же элементарных частиц, движущихся… и превращающихся по тем же законам? Он ведь тоже продукт движения материи?
– И в каждом мире – свой Шекспир? А принц Датский окажется старым знакомым пришельца извне?
– Что в этом принципиально невозможного?
– Не знаю. Может быть…
«Есть многое на свете, друг Горацио,
Что и не снилось нашим мудрецам…»
– У тебя хорошее произношение, – похвалил Уваров.
– Какое это имеет отношение…
– Английское. Не знал, что ты…
– Да ты когда-нибудь слышал мой английский?
– Да только что.
– Жарко. – Савельев озабоченно глянул на товарища. – И, видно, заряженная среда на нас действует. – Он только что слышал совершенно четко, как Уваров – а кто же кроме? – произнес реплику из великой трагедии; по-русски, разумеется: английского Савельев не знал совсем. – Давай, будем говорить дальше. Это успокаивает. О чем мы – перед «Гамлетом»?
– О чем же?.. Да. Что невозможного в том, что «Гамлет», как электрон, един для Вселенной?
– Но тогда ты как раз должен бы поверить, что наших с «Омеги» тут нет, а сигнал послан ими, другими, говорящими на едином языке разума.
Они снова молчали несколько минут. Время сейчас, впрочем, измерялось не часами, а делениями на шкале воздушного манометра.
– Пойдем, – сказал затем Уваров. – Отдохнули. – Он сделал было шаг, но остановился, тяжело размышляя. – Слушай… Наверное, ты прав, Савельич, и в самом деле надо возвращаться. Я что-то перестал верить, что мы тут найдем их. А время, как ты сам сказал, дорого. – В словах его не было решимости, скорее какая-то неуверенность, соседствовавшая со страхом. – Посмотри, как свет усиливается – там, впереди. Если и с нами что-то случится…
Казалось бы, Савельев должен с радостью согласиться. Он, однако, замялся:
– Свет… Ты прав – он что-то означает, предвещает… Давай-ка посмотрим, что именно. И если наших там нет, будем считать, что одной загадкой стало больше в задачнике Природы. Она любит ставить в тупик, ничего не скажешь.
Уваров вздохнул:
– Она любит резвиться, Природа. Она еще дитя, она бурно растет и резвится, бездумно и непоследовательно, как девочка на грани перелома, когда детское сталкивается с женским и возникают вихри и водовороты, и проносятся тайфуны, грозя смести все, что непрочно…
– Почему бы тебе не писать стихи, Уваров?
– Боюсь. Это значило бы – стать прозрачным. А я не готов к этому. Посмотри, мы ничего не забыли?
Савельев осмотрелся.
– Нет, все свое носим с собой.
– Тронулись.
– Вперед!
– Постой! Все же – вперед?
– Да.
– Но раз наших тут нет, мы решили, значит, мы нужны им в другом месте?
– Не знаю. Думаю, что их тут и не было. И не могло быть. Наверху все наверняка выяснили.
– Откуда такая уверенность?
– Чисто пилотские соображения. Не стану утруждать тебя сейчас. В общем, у нас есть немного времени. Посмотрим, что там – впереди.
– Ну, если ты так уж уверен…
Они зашагали быстрее; воздух потрескивал; постепенно какая-то слизь, тускло мерцавшая, отдельными пятнами стала возникать на ноздреватых стенах; влажность увеличилась, порой сверху срывались тяжелые, литые капли чего-то и, мгновенно и радужно вспыхивая, разлетались, ударившись о грунт.