— Но я не справлюсь… — забормотал тот.
— Справитесь, это по виду ясно. Галстук у вас аккуратный и взгляд какой-то хороший. Значок ОСВОДа на пиджаке. Кто за? Единогласно! Старый водитель, сдавайте дела.
Зря человек в голубой шляпе скромничал. Справился. Отлично доехал до ближайшей канавы. Сейчас, правда, мы в больнице. Здесь уютно, тепло, светло. Только вот врач какой-то нехороший. Сегодня будем перевыборы проводить.
А снег идет…
Снег валил почти ежедневно. До полуночи Люда сгребала его с тротуара, потом приходила в свою комнату и, едва успев поставить валенки на батарею, падала без сил. Снился ей снег — целые Эвереста снега А утром все начиналось снова.
Как-то во вторник там, на небесах, то ли наступил выходной, то ли не успели подвезти очередную партию снега, и у Люды были почти именины. Появилась возможность ответить на письма. Мать писала:
«Радует нас, дочка, что ты хорошо учишься в своем мединституте. Только последние твои советы не очень удачны. У бабки Степаниды поясница еще сильнее разболелась, а у дяди Егория по всему телу сыпь пошла. Теперь еще пара вопросов. У тетки Нюры болит ухо…»
«Так дело дальше не пойдет, — подумала Люда. — Полгода полечила всех заочно, и хватит! Пока кто-нибудь от моих советов на тот свет не отправился…»
Она решительно отнесла все справочники обратно в библиотеку, а потом взяла лист бумаги и написала:
«Дорогие родители, обманывала я вас. Учусь на самом деле не в медицинском, а в химическом…»
Вскоре пришел ответ. Люда прочитала его на улице, держа в руке лопату.
«Думали, врачом станешь. Да ладно — химиком тоже неплохо. Тогда такой вопрос. Быткомбинат от нас далеко, а химчистку моему старому пальто устроить хочется. Посоветуй, как это делается?»
В первую свободную минутку Люда взяла в библиотеке химический справочник, отыскала там кое-какие сведения и послала совет.
Ответ пришел такой:
«Сделала я состав по твоему рецепту, пальто туда опустила, оно сразу и растворилось. Так и стоит жидкое, в бочке. Выливать, хоть и старое, жалко, а как обратно его в прежний вид привести, не знаю. Посоветуй!»
Люда ахнула и написала:
«Вообще-то я учусь в электротехническом…»
«Тогда вот что, — ответили родители. — Дядя Семен (экономный мужик, ты знаешь) решил подключиться к высоковольтной линии. Как это лучше сделать?»
«В Горном я учусь…» — в отчаянии вывела на листе бумаги Люда.
Мать читала письма и качала головой:
— Темнит дочка. Съездил бы ты, старче, к ней…
Через день отец уже сидел у маленького столика в Людиной комнате. Разговор не клеился.
— Писала — учусь! — отец барабанил пальцами по столику. — Не поступила — езжай обратно!
— Да я бы поехала! — шмыгнула носом Люда. — Что в городе хорошего? Снег да машины. А дома у нас и кино в клубе показывают, и артисты приезжают. Только… Как я людям в глаза смотреть буду? Всем селом в институт провожали!
— Да… — протянул отец. — Положеньице…
Он вычистил на прощание тротуар, купил в универмаге две пары немодных ботинок и уехал обратно.
— Учится она, — сообщил он дома. — В этом… коммунального хозяйства. Только не надо ей надоедать с вопросами — времени у нее нет отвечать. Заниматься надо.
— Устает, поди! — покачала головой мать. — Но ничего — скоро на каникулы приедет. Снегу-то навалило! Ты для нее лопату деревянную сделай: физический труд — лучший отдых от учения. Пускай отдохнет!
Поймите Митрохина
В кино Митрохин не ходит и по телевизору фильмы не смотрит. Не читает он также газет. Не летает никогда Митрохин на самолетах и на небо старается не смотреть. А если заслышит где-то наверху рокот авиадвигателей, торопливо зажимает уши. В сберкассу его тоже не затащишь. Пять раз извещение присылали, чтобы телефонные переговоры оплатил, потом телефон отключили. А зря. Понять надо было человека.
Мечтал когда-то Митрохин быть артистом. И журналистом хотел быть, и летчиком. И в сберкассе хотел работать. Но как-то не получилось.
А смотреть на тех, кто этого все-таки добился, выше его сил.
Алексеич
К редактору районной газеты «Утюжковский вестник» Алексеич заходил часто.
— Вот. Опять. Принес… — сказал он. — Заметки…
— Принесли? — вздохнул редактор. — Ну ладно, давайте.
Он взял исписанный крупным почерком листок и стал читать:
— «Вчера в Утюжках открылась новая столовая на 120 посадочных мест. Интерьер ее оформлен в современном стиле, в меню — большой выбор блюд…»
— Ну зачем вы это написали? — спросил редактор. — Ведь вам не хуже меня известно, что никакой новой столовой в наших Утюжках не открылось? Не пойдет…
Алексеич протянул другой листок:
«Передовая доярка совхоза «Огонек» Пелагея Кускова выполнила годовой план. От каждой коровы она получила…»
— Нету у нас такой доярки, нету! — сказал редактор. — Откуда вы это взяли?
— Как же нету, если есть, — возразил Алексеич, доставая из кармана фотографию.
— Но это никакая не Пелагея, — заключил редактор. — Это известная английская писательница Агата Кристи!
— Ну бог с ней, — досадливо сказал Алексеич. — Тогда вот это прочитайте. Тут уже не про наш район.
«На днях в Риге вступила в строй первая линия метро. Трасса, на которой пять станций, протянулась от улицы Светофорас до Домского собора. Рижане и гости столицы Латвии очень довольны».
— Нету там никакой улицы Светофорас! — возразил редактор. — И тем более там нет линии метро!
— Откуда вы знаете? — удивился Алексеич.
— Я там был. И вообще…
— И я был, — сказал Алексеич.
— Когда были?
— Сегодня утром вернулся.
— Да как же вы утром вернулись, если мы только вчера повстречались в нашем Доме культуры на лекции? — не понял редактор.
— Ваша правда, — согласился Алексеич. — Извините.
— Не будем ссориться, — предложил редактор, аккуратно укладывая рукописи в стоявшую возле стола корзину.
Если говорят «не будем ссориться», значит, для ссоры есть причина или по крайней мере повод. Но Алексеич ссориться тоже не хотел и, оставив рукописи в корзине, отправился домой. Он каждый раз их там оставлял, втайне надеясь, что когда-нибудь редактор их достанет и напечатает.
Жил Алексеич на окраине райцентра. В редакцию он ходил с велосипедом, который и туда и обратно катил рядом с собой. Зачем он его брал и умеет ли на нем ездить, было неясно.
— Не взяли? — спросила жена. — У-у, говорила же тебе! Дров наколи.
Дрова Алексеич, бывший кузнец, колол легко и непринужденно. Р-раз! — и половинки полена разлетались в разные стороны, как испуганные курицы. Кур он тоже накормил, потом наносил в бочку воды для грядок. Потом маленько передохнул и принялся выпускать очередной номер домашней стенгазеты.
«Вчера у нас в доме открылся водопровод. К услугам обоих жителей — горячая, холодная и теплая вода… В ближайшее время откроется автопоилка для кур…»
Были тут и новости из-за рубежа:
«Близ города Вилья-Эрмоса (юг Мексики) обнаружен ряд предметов, принадлежащих, как считают ученые, инопланетянину огромного роста. В числе находок — гигантская расческа, размерами превышающая грабли, исполинская пуговица размером с суповую тарелку, с обрывком бельевой веревки в петле…»
Вечером к ним приходили старушки из соседнего дома и пожилые супруги, дачники. Они читали вывешенную в сенях газету, потом садились играть с женой Алексеича в домино. А Алексеич лежал в соседней комнате на продавленном диване и думал.
Прожектор
Объявление гласило: «Требуются прожектористы».
«Устроиться, что ли?» — подумал Вакутин. И устроился.
— Вот это и будет ваше рабочее место, — сказал начальник (так он представился), когда они поднялись на вышку. — Будете стоять здесь и освещать. Вот этим прожектором.
— А что освещать-то? — поинтересовался Вакутин.
— Дело не в том, что освещать, а в том, как освещать, — ответил начальник. — А освещать нужно хорошо. Вот стойте здесь и освещайте. Тем более что уже стемнело. Только, ради бога, не поворачивайте прожектор направо или налево.
Начальник спустился, а Вакутин стал освещать. Кругом было темно, только луч света выхватывал из этой темноты кусочек абсолютно пустынной местности. Где-то лаяли собаки, ухали филины (филинов было больше), шурша крыльями, проносились летучие мыши. Справа от прожектора кто-то покряхтывал, а слева доносился визг пилы и негромкий разговор на непонятном языке. Вакутин испытывал почти непреодолимое желание повернуть прожектор в какую-либо сторону, но сдерживал себя.
— Как служба? — спросил начальник, поднявшись на вышку. Он стряхивал что-то с бровей и одновременно облизывался.
— Хорошо, — ответил Вакутин севшим от волнения голосом.
— Ну и отлично, — обрадовался начальник. — Только умоляю: не поворачивайте прожектор!
Прошло несколько часов. Собаки лаяли по-прежнему, а остальные звуки постепенно прекратились, только кто-то крикнул пару раз жутким голосом: «ыу! ыу!» — и что-то проскрежетало позади освещенного участка.
Едва начало светлеть, начальник снова взобрался на вышку, выключил прожектор и увел Вакутина вниз, в жарко натопленную и хорошо освещенную каморку с абсолютно голыми стенами.
— Так. Отдежурили — получайте пенсию, — сказал начальник.
— Пенсию? — удивился Вакутин. — Вы хотели сказать — зарплату?
— Нет, пенсию. У нас такое правило: ночь отдежурил — можно идти на пенсию. Поэтому нам все время и требуются прожектористы.
— Но я не заслужил… — неуверенно протянул Вакутин.
— Заслужили. Другие за всю жизнь не приносят столько пользы, сколько вы принесли за одно дежурство.
— А что же я все-таки освещал?
— Главное не в этом, а в том, что вы кое-что не освещали. А вообще — задайте лучше другой вопрос.
— А пенсия большая?
— Вот это другое дело, — с облегчением сказал начальник. — Шестьдесят три рубля. С