СТРАННАЯ МЕЧТА
Михаил Городинский. Автор рассказов, повестей, пьес и киносценариев. Сатирические произведения Городинского звучат со сцены в исполнении Сергея Юрского, Геннадия Хазанова и многих других актеров.
— Скажите, Миша, какая же причина толкнула вас к перу и бумаге?
— До тридцати толкала мечта стать писателем. Потом — надежда остаться человеком.
— Что-нибудь в окружающей действительности вызывает у вас искренний раскатистый смех?
— Собственная персона. Особенно на карусели.
Сумма знаний
Приятно, когда люди много знают. Однако бывают такие знания, которые в науке и производстве не употребишь, в деньги, предметы модной одежды и сытного питания не преобразуешь. А долго держать такие знания в себе тоже глупо и даже невыносимо. Ведь на то и знания, чтобы ими делиться.
Может, это мне попалась такая электричка, такой вагон, сплошь набитый исключительно знающими людьми. Или просто одни сидели, а другие, наоборот, стояли или уже почти лежали, что тоже весьма способствует выходу наружу всяких знаний.
— Вы, конечно, извините, — довольно вежливо не выдержала одна женщина, как только мы отъехали, — но так храпеть, как храпит ваш муж, или кто он вам, неприлично. Он не у себя в постели. И тем более не у себя в поезде.
— Во-первых, я его впервые вижу и слышу, — ответила невинная, глядя на крупную мужскую голову, лежавшую на ее плече, — а во-вторых, если уж на то пошло, у вашего ребенка будет завороток кишок. Я не считала, но, пока мы едем, он слопал семь с половиной котлет. Так нельзя!
— Господи, ну что за люди! — присовокупила свое знание третья. — «Завороток», «кишок», слова-то какие! Ну, съел больной ребеночек у больной мамы восемь котлет, на то и детство. Нельзя быть такой злой! И конечно, извините, но так красить губы… Вы, случайно, не маляр?
— А вы-то чего суетесь! — заметил парень с транзистором. — Неужели поговорку не знаете: «Две собаки дерутся, третья не лезет».
— Попрошу вас не обижать собак, — кинул ему мужчина, ласково поцеловав в губы своего пса, — и еще раз требую: сделайте потише свою шарманку! Я не обязан слушать эти дикие вопли!
— А я бы на вашем месте сидела и не чирикала, — включилась девушка, ехавшая с парнем, — сами без намордника едете, а еще вякаете!
— Боже, что они сделали с русским языком! — всплеснула руками старушка, — «вякают» часы, а не люди…
— Бабуля… Или у вас такие часы, или у вас такой склероз, — оторвавшись от книги, улыбнулся человек напротив. — Часы звякают, а не вякают. Звя-ка-ют. А еще часы могут бить, звонить, тренькать, играть разные мелодии и куковать.
— Говнюк! — со знанием дела сказала румяная толстуха с ведром цветов. — Все книги перечитают, лишь бы место не уступать! Наркотик бесстыжий!
— Да мы и так вам все уступили! — пустила свои знания на защиту интеллигенции женщина у окна. — Вот вы теперь права и качаете! Из грязи — в князи, минуя все остальные стадии! Постои́те, княжна, постои́те!
— Да сама ты… княжна! — процедил кто-то сзади.
— Между прочим, любовь и сострадание к простым людям всегда были лучшими чертами нашей интеллигенции. Такие вещи надо помнить, — сказал старичок в соломенной шляпе.
— Вы, дядечка, только не обижайтесь, — приняла эстафету следующая, — но, кроме дырки в носке, никаких доказательств вашей интеллигентности я что-то не вижу. И, только не обижайтесь, не такой вы старый, чтобы ездить без передних зубов.
— Тоже мне красотка выискалась! — вступил другой. — Сидит и провизионной сумкой обмахивается! Веер, веер надо носить, если такое потоотделение!
— Да и вам бы, кстати, не мешало… хотя бы разок в месяц дезодорантом, а лучше хлорофосом… а то, знаете… — зажимая платочком нос, высказалась следующая.
— Ой, родненькая, ты как ребеночка-то запеленала! — точно заразившись жаждой правды и справедливости, запричитала бабка в середине вагона, — он-ить у тебя не дышить! Рази так можно, доченька! Дай-кося научу…
— Да оставь ты людей, Мироновна! — гордо глядя в окно, заметила ее соседка. — Ты вон своего нехристя пеленала-пеленала, грудью до десяти лет кормила, последние деньги ему отдавала, а он даж под амнистию не попал!
Казалось, тот мужчина с крупной головой уж ничего не знает и знать не хочет, кроме крепкого здорового сна. Но тут и он на мгновение пробудился и, зевнув, сказал своей соседке:
— Да кто ж так плечом-то дергает! И что у тебя за плечо такое, прямо не понимаю… Не ешь ни черта, что ли…
Вот так мы и ехали, обмениваясь хлынувшими как из ведра знаниями. Толком никто ничего не знал. Но чего-нибудь каждый знал обязательно и, как нынче водится, прямо и без утайки делал свой посильный вклад в общую сокровищницу правды и гласности. Похоже, не осталось ни одной пассажирки или пассажира, которому не указали бы на его внешние и внутренние недостатки и упущения. Лично я узнал в тот день, что так никто не стоит. Вообще никто на свете вот так не стоит. Только я и больные страусы. Еще я узнал, что мое молчание в такой обстановке есть душевная подлость. Так молчат только те, кто едет без билета и не в ту сторону. Наконец, я узнал, что с моим лицом вообще больше нельзя ни жить, ни ездить, с ним мне надо что-то срочно делать, и если я не сделаю сам, мне прямо сейчас с удовольствием помогут.
Сумма добытых совместно знаний была так велика, что из электрички выползали медленно, с трудом переваривая полученную информацию и впопыхах выкрикивая друг другу последние наказы и напутствия. Некоторые даже на привокзальной площади все еще утоляли и утоляли эту нашу неистребимую жажду во что бы то ни стало научить, исправить и улучшить другого. Чтобы когда-нибудь, чтобы хоть разок в жизни проехаться в нормальном вагоне, среди людей исключительно красивых, ароматных, заштопанных, умеющих правильно сидеть, стоять, вдыхать, выдыхать и, главное, не вякать, когда тебя учит знающий человек, среди точь-в-точь таких, каким каждый из пассажиров представляется самому себе.
Рассказ рыбака
Полгода назад в нашей местной газете в разделе «Новости мировой культуры» появилась небольшая заметка. Сообщалось, что на международном конкурсе старинной музыки имени Генделя первую премию получил талантливый музыкант Мартын Комаров, игравший на редком инструменте виола да гамба. Победа далась тридцатипятилетнему виртуозу нелегко, в жаркой схватке с англичанином, бельгийцем, шведкой и двумя китаянками. «Радостно вдвойне, — писала газета в заключение, — что свои первые шаги к вершинам мастерства Мартын Комаров сделал в нашем родном городе Клопове».
Конечно, клоповчане с большим удовлетворением восприняли такое сообщение. Долго гадали, что же означают таинственные слова «виола да гамба» и в конце концов сошлись в мнении, что «виола» — это сыр, а «да гамба» — это то, что творилось в городе в позапрошлом году, когда его давали.
В следующем номере один музыковед, по фамилии Силкин, известный прежде своими очерками из зала суда, страстно писал, будто не только Мартын Комаров своим талантом и вообще крайне счастливой судьбой всецело обязан родному городу, его славным культурным традициям, но и сам Гендель. Наши читатели так привыкли доверять своей единственной газете, что никаких сомнений это не вызвало. Законная гордость за знаменитых своих земляков и на этот раз перевесила присущую клоповчанам страсть к истине.
Ну а теперь, когда крики, восторги затихли, и Комарова с Генделем оставили в покое, разрешите рассказать одну историю.
В музыке я не специалист. Работаю шофером. Чего греха таить, мы, шофера, в искусстве никогда особенно не разбирались, тянулись и тянемся, можно сказать, к чему угодно, только не к искусству. И тем удивительнее, что наше искусство почему-то изо всех сил тянется именно к нам, шоферам, и, похоже, до нас уже дотянулось. Видимо, так ему легче. Мне, во всяком случае, из всех искусств понятнее всего рыбная ловля.
Однажды лет десять назад я рыбачил недалеко от города на одном глухом озерце. Дело было в ноябре. Сумерки. Холодюга. Дождь со снегом. Вдруг за кустами какой-то шорох. Ни зверей, ни птиц в окрестностях нашего промышленного Клопова не встречали уже тогда. Как-то весной прилетели с юга несколько наивных грачей, но в тот же день улетели обратно. Словом, звук был какой-то странный, и я решил, поглядеть, в чем дело. Взобравшись на пригорок, я раздвинул кусты и увидел следующую картину. На бережке лежала кучка одежды. Подальше, у самой воды стоял совершенно голый человек. К бледной груди он крепко прижимал предмет замысловатой формы, который я принял за неизвестную мне рыболовную снасть. Только зачем ему понадобилось догола раздеваться?.. Хотя рыбаки — народ одержимый и, когда не клюет, готовы на любые уловки, чтобы привлечь внимание своенравной рыбы. Через мгновение, попробовав ногой воду, незнакомец сказал: «До свидания, дедушка!» — и, прижимая странную снасть к груди, стал медленно входить в озеро. Я пригляделся. Ни дедушки, ни бабушки, ни пустой бутылки поблизости не было. Зайдя по колено, рыбак-новатор остановился и дико затрясся от холода. Приговаривая: «Ну давай же, давай, жалкий трус!» — он сделал еще несколько шагов, но когда студеная вода дошла ему, так сказать, до ватерлинии, не выдержал, залпом выскочил на берег и, схватив свою одежду, исчез.
Через неделю я рыбачил на том же месте. Когда стемнело, послышался шорох, и, раздвинув кусты, я увидел ту же загадочную картину. Голый рыбак опять попрощался с дедушкой, решительно зашел по ватерлинию и с криком: «Какое же ты ничтожество!» — выскочил на берег.
— Что, земляк, не клюет? — спросил я, вылезая из кустов. — Подкармливать надо.
— Кого… подкармливать?.. — стуча зубами, пугливо отступая, переспросил незнакомец.
Был он молоденький, худущий и очень жалкий. А такие печальные сиротливые глаза я встречал у рыб, но никогда не видел у рыбаков.
— И давно здесь рыбачишь? — спросил я.