Здесь Воропаеву захотелось встать и при всех сказать, что ему, инженеру фабрики, стыдно даже проходить мимо обувных магазинов, заваленных их продукцией, что было бы гораздо лучше для всех, если бы они план не выполнили, ибо обувь у них идет некрасивая, некачественная, и лучше переплатить и купить туфли у спекулянта, чем взять в руки жуткое детище их конвейера. Вместо этого он застегнул пиджак на все пуговицы.
Получив премию, Воропаев завернул в магазин, взял того-сего и встал за сосисками. Когда подошла его очередь, он хотел потребовать жалобную книгу и записать, что ему недовесили пятнадцать граммов, что на весь магазин работает одна касса, а окошечко другой закрыто счетами, и кассирша занимается неизвестно чем, что продавец винного отдела едва держится на ногах, что хлеб — каменный. Вместо этого он как можно туже затянул узел галстука.
У пивного ларька громко матюгались пьяные парни. Воропаеву захотелось подбежать к ним, прикрикнуть, а если не поможет, то схватить за шиворот, стукнуть лбами и отвести в ближайшее отделение милиции. Вместо этого он поставил авоську на скамейку и крепче перевязал шнурки на ботинках.
Жена встретила Воропаева упреками: поздно пришел домой, совсем не думает о ней, а, наверное, о ком-нибудь другом, зарабатывает гроши… Воропаев хотел сказать, что после работы было собрание, потом очередь в магазине, а в магазин она могла бы сходить сама, а не просиживать целыми днями в парикмахерской и у портнихи, что за десять лет супружества он, дурак… ни единого раза, хотя возможностей у него было предостаточно, что зарабатывает он прилично, а воровать не пойдет. Вместо этого он приподнял пиджак и затянул пояс на брюках до последней дырочки…
В шахматный клуб Воропаев вырвался только в половине десятого. Партнер уже ждал его за доской, спокойный и сосредоточенный.
«Сейчас я тебе покажу!» — замирая от предвкушения острого сражения, подумал Воропаев. Он расстегнул пуговицы на пиджаке, ухватил королевскую пешку и со стуком выставил ее на два поля вперед. Партнер ответил симметричным ходом.
«Никаких компромиссов, — дал себе команду Воропаев, — играю королевский гамбит!»
Сказано — сделано. И уже через несколько минут позиция становится острой. Противник упорно защищается, положение неясное. Нужны кардинальные меры.
«Пожертвовать, что ли, еще и коня?!» — приходит в голову Воропаева дерзкая идея. И в восторге от собственной смелости, резко ослабив узел галстука, Воропаев ставит фигуру под три удара сразу!..
Из клуба он уходил счастливый, раскрасневшийся, с блестящими от возбуждения глазами.
— Отчаянный этот Воропаев! — говорили между собой болельщики, наблюдавшие за ходом только что закончившегося поединка.
Путевка
Молодой токарь Коля Кошкин в цехе еще и недели не отработал, а тут повесили на стенку объявление о туристической путевке в город Таллинн на субботу и воскресенье.
Обрадовался Коля и побежал к начальнику цеха Григорьеву узнавать, как путевку получить. Но Григорьев его и слушать не стал, сразу руками замахал:
— Что ты, Кошкин! Какой Таллинн! В субботу работать надо. Ты человек новый, так что привыкай — у нас всегда план горит.
— Да ведь я в Таллинне никогда не был, — не сдается Коля, — а суббота — выходной день…
— Не пущу! — кричит начальник. — Лучше не проси. Кто же работать будет?
«Не может быть, — думает Коля, — чтобы член профсоюза, токарь, путевки не получил».
И решил он в завком пойти путевки добиваться.
Приходит и видит: сидит за столом Григорьев и бумаги раскладывает.
— Тебе чего, Кошкин? — спрашивает Григорьев.
А Коля — парень горячий, прямой.
— Мне председателя заводского комитета надо, — отвечает, — когда он будет?
— А я и есть председатель, — говорит Григорьев ласково и приглашает Колю садиться.
Сел Коля и стал путевку требовать.
— Ты прав — соглашается председатель завкома, — дадим обязательно. Для кого же тогда мы путевки получаем?
В общем, получил Коля путевку и в Таллинн поехал. А в понедельник на работу пришел весь сияющий.
— Впечатлений, — рассказывает, — много! Сколько интересного видел!
И в цех идет. А Григорьев его мрачнее тучи встречает:
— Ты почему в субботу на работе не был? Почему коллектив подвел?
— Так я в Таллинн ездил по туристической путевке, — удивляется Коля. — Вы же знаете.
— Ничего я не знаю и знать не хочу, — отвечает начальник. — Получай, Кошкин, выговор за нарушение трудовой дисциплины!
Вышел Коля от Григорьева и что делать не знает. Ни за что выговор получил.
— А ты подай заявление в комиссию по трудовым спорам, — говорят ему ребята. — Председатель там человек принципиальный, рабочего в обиду не даст. Если прав ты — снимут выговор.
— А кто председатель комиссии? — интересуется Коля.
— Григорьев, — отвечают ребята.
Вышло все так, как они говорили. Заявление разобрали, председатель комиссии взял Кошкина под защиту. Выговор с Коли сняли как необоснованный.
Только недолго ходил Кошкин победителем, потому что стал к нему начальник цеха теперь придираться.
Не выдержал Коля и подал заявление об уходе по собственному желанию.
В тот же день после смены к нему подошел Григорьев.
— Твое заявление, Кошкин, — сказал он, — поступило в общественный отдел кадров. Я как его начальник хотел бы выяснить мотивы, по которым ты, неплохой в общем-то производственник, собираешься уйти из нашего коллектива.
Долго они говорили. Доводы Григорьева оказались сильнее, и он убедил Кошкина остаться на заводе.
— Ну а если обстановка в цехе не изменится? — спросил Коля у Григорьева на прощание.
— Ты обратись тогда в нашу группу народного контроля, — ответил ему Григорьев, — я там принимаю по пятницам…
Твердое слово
Фрезеровщица Лукерья Косоногова, не снимая после смены просторной синей спецовки, подошла к мастеру Поликарпову и затеребила оставшийся в руках клок обтирочной ветоши.
Поликарпову хорошо относился к Лукерье: она всегда перевыполняла норму, подавала рационализаторские предложения, часто выступала с передовыми починами, была устойчива в быту.
— Ну? — ласково спросил Поликарпов.
— Не приду я завтра, — сказала Косоногова.
Поликарпов выронил из рук турбинную лопатку, которой отмахивался от мух.
— Повтори, — не доверяя ушам, потребовал он.
— Не приду, — упрямо повторила Лукерья, — срок у меня подходит.
— Какой еще срок? — закричал срывающимся голосом Поликарпов, не желая понимать того непоправимого, что должно было случиться с лучшей производственницей цеха. — Ты чего натворила?
Лукерья, зардевшись, молчала, и тогда Поликарпов по-товарищески обнял ее за плечи и зашептал:
— Ну ладно, чего там, ты скажи, не таи, Лукерьюшка, с кем не бывает. Возьмем тебя на поруки, ежели что. Ведь работать-то кто будет? План у нас, план…
— Рожать я собралась. Два месяца осталось, — сказала Лукерья.
Поликарпов убрал руки и укоризненно покачал головой.
— Вот уж от кого не ожидал!
— А чего — нельзя?! — с вызовом произнесла Косоногова.
— Можно, — с пафосом изложил свою точку зрения мастер. — Можно и нужно. — Он сделал рассчитанную паузу и продолжил: — Но ведь всему же свое время. Сейчас, ты знаешь, у нас трудности с выполнением плана, по выходным работаем, а ты — передовая производственница, член профсоюза — хочешь подвести коллектив?
Лукерья задумалась.
— Да не я — мужик мой пацаненка хочет.
— Так поговори с ним, — взмолился мастер, — пусть подождет хоть полгодика. Смотри, ведь никто в цехе сейчас не рожает — ты одна. Потерпи, вот сдадим заказ, проведем реконструкцию, освоим новые мощности…
Лукерья молчала.
Поликарпов нервно помотал головой, выпрастывая из прорези на вороте рубахи матерчатую белую пуговицу. Он знал: как сейчас Лукерья скажет, так и будет.
— Ладно, — сказала наконец Косоногова, — но смотри, мастер, полгода, не больше!
Поликарпов подошел к автомату с газированной водой, нацедил полный стакан и вылил его себе на голову…
Ровно через полгода, сразу после торжественного собрания, посвященного успешному выполнению плана, Лукерья Косоногова родила мальчика.
Ребенок был здоровый, крупный и выглядел месяца на четыре.
— Слушай, Лукерья, как тебе все это удалось? — спрашивали Косоногову товарки, бывшие в курсе дела.
— Как да как! — сердилась Лукерья. — Не понимаете, что ли, я же слово дала!
Анна Аркадьевна
Началось с лекции.
В обеденный перерыв на завод приехал небольшого роста человек в мятом костюме и без галстука. Печальным голосом он сообщил, что интерес к классической литературе падает и дошло уже до того, что многие из им опрошенных не удосужились прочесть даже «Анны Карениной».
«Действительно, — покачал головой Сергей Мыльников, — нехорошо как-то!»
В тот же день после смены Сергей зашел в библиотеку и взял книгу.
Жены дома не было, он с удобством расположился на диване и раскрыл роман.
Сергей принял к сведению рассуждение классика о счастливых и несчастливых семьях, подумал тут же, какая семья у них с Мариной, и пришел к выводу, что в общем-то нормальная. Женаты три года, живут мирно, детей, правда, пока еще нет, но Марина считает, что ничего — успеется.
Он добросовестно прочитал о доме Облонских, в котором все смешалось, но пространно описанная ссора князя Степана Аркадьевича с его женой Долли мало тронула Сергея.
«Разберутся как-нибудь!» — решил он, а тут как раз пришла с фабрики Марина, загремела на кухне кастрюлями, позвала его, и Сергей без всякого сожаления захлопнул книгу.
Через несколько дней он вспомнил о романе. Раскрыл. Аристократы убивали время пустыми разговорами и затеями. Вертящиеся столы, ду́хи, сватовство какой-то Кити. Все это было бесконечно далеко и неинтересно. Мысли Сергея то и дело соскакивали на день сегодняшний. Когда, наконец, сделают их бригаду комплексной? Вытянут ли на этот раз план без сверхурочных? Вспоминалась недавняя игра киевского «Динамо», разговор о садовом участке… Сергей никак не мог вникнуть в содержание, путал героев, но Вронский ему запомнился. Красивый, плотно сложенный. Брюнет. Военный.