Ему хватило денег, чтобы подкупить девушку, прислуживавшую Анне. От нее он узнал, что ссоры между Анной и Вронским становятся все чаще и продолжительней. Анна мучится ревностью, постоянно в слезах, злоупотребляет наркотиками.
Кутаясь в плащ (все утро шел мелкий частый дождик), Сергей стоял у старинного московского дома, где последнее время в меблированных комнатах жили Анна и Вронский.
Вронский в явном раздражении вышел на улицу, сел в коляску и умчался. Коляска вернулась без него, и скоро в ней отъехал какой-то человек из челяди. «Анна послала Вронскому записку!» — догадался Мыльников. Посланный вскоре возвратился, тут же из дома вышла Анна — в ней было что-то жалкое — и сделала распоряжение кучеру: «На Знаменку, к Облонским!»
«Рано, — сказал себе Сергей. — Еще рано!» Волнуясь, он курил сигарету за сигаретой.
У Облонских Анна провела совсем немного времени, скоро она приехала обратно и, как заметил Сергей, еще в худшем состоянии, чем перед отъездом.
Наступил вечер. Продрогший Сергей хотел было забежать в трактир погреться и поесть чего-нибудь на последние деньги: уже ощупал он в кармане серебро, как на пороге снова показалась Анна. Были запряжены другие лошади. Человек из прислуги, Петр, вскочил на козлы и приказал кучеру ехать на вокзал.
«Пора!» — понял Мыльников. Он отшвырнул окурок, свистнул «ваньку» и помчался за Карениной.
На вокзале Петр купил для Анны билет и проводил ее до вагона. Сергей успел проскочить следом, прежде чем наглый кондуктор захлопнул дверь на щеколду. Анна вошла в купе, села на пружинный диванчик, встала, снова села на место.
«Нет, — решил Сергей, — сейчас нельзя подходить к ней, она не поймет, не послушает…»
Поезд подошел к станции, Анна, сторонясь других пассажиров, вышла. Казалось, она забыла, зачем она сюда приехала и что намерена была делать.
К ней подошел какой-то человек, подал записку. Она прочла ее со злою усмешкой и, решившись на что-то, пошла по платформе в самый конец ее. Подходил товарный поезд.
Быстро спустившись по ступенькам, она подошла близко к рельсам, и вот уже первый вагон медленно прокатился мимо. Анна смотрела на высокие чугунные колеса второго вагона. Она перекрестилась и в то мгновение, когда середина между колесами поравнялась с нею, упала под вагон.
В ту же долю секунды какая-то мощная сила выбросила ее оттуда, и Анна, путаясь в платье, кубарем слетела с насыпи. Она не успела даже ужаснуться.
Вытолкнув Анну, Сергей Мыльников сам из-под колес вывернуться не успел. Что-то огромное, неумолимое толкнуло его в голову и потащило за спину. Ему показалось, что где-то, уже далеко, в другом мире, отчаянным голосом закричала женщина.
«Марина!..» — успел подумать он.
Маленькие странности
Геннадий Васильевич Кагоров мужчинам представляется как Матвей Бенедиктович Трубицын, женщинам — как Сергей Полуэктович Полотенцев, а детям — как дядя (дедушка) Ипполит.
Фаддей Кузьмич Музыкантов, разговаривая, всегда поворачивается к собеседнику спиной.
Виктор Евсеевич Мотыльков падает в обморок, если при нем произнесут слово «тепловозостроительный».
Олег Игоревич Старухин каждый разговор начинает фразой: «А что я могу сделать?»
Пров Иннокентьевич Цубербиллер после первого тоста целится в гостей из незаряженного охотничьего ружья.
Иона Терентьевич Стеклярусов, поднимаясь по лестнице, зажимает нос бельевой прищепкой.
Марат Ибрагимович Салахутдинов знакомится только в присутствии адвоката.
Дмитрий Максимович Чистяков-Засорин покупает в полдень кулек пряников и приколачивает их гвоздями к стенам у себя в комнате.
Обычно все происходит так.
Геннадий Васильевич Кагоров встречает на улице Фаддея Кузьмича Музыкантова и представляется ему как Матвей Бенедиктович Трубицын. Музыкантов тут же поворачивается к нему спиной, произнося при этом слово «тепловозостроительный».
Услышав это, находящийся неподалеку Виктор Евсеевич Мотыльков падает в обморок.
— А что я могу сделать? — склонясь над упавшим, спрашивает подоспевший Олег Игоревич Старухин.
После этого все (Мотыльков уже в порядке) входят в ближайший подъезд. На лестнице, зажимая нос прищепкой, к ним присоединяется Иона Терентьевич Стеклярусов.
Квартира Прова Иннокентьевича Цубербиллера.
— Давайте, за знакомство! — сразу же объявляет первый тост хозяин и нетерпеливо срывает со стены ружье.
— Минуту! Я только позвоню своему адвокату! — пугается неизвестно как очутившийся среди гостей Марат Ибрагимович Салахутдинов.
— Не дозвонишься! — с хохотом кричит из соседней комнаты (квартира оказалась коммунальной!) Дмитрий Максимович Чистяков-Засорин. — Первый час уже — адвокаты завтракают!
И с треском вколачивает в стену очередной пряник.
Если же при Мотылькове не произносят слова «тепловозостроительный», к Цубербиллеру не приходят гости, Стеклярусов находится не на лестнице, Салахутдинову никто не навязывает знакомства, у Чистякова-Засорина нет денег на пряники, а Кагоров, Музыкантов и Старухин просто молчат, — то, уверяю вас, никто никогда не догадается об их маленьких странностях.
Затрещины
Митрофан Кузьмич Затрещин знал, что курить — вредно, а пить молоко — полезно. Поэтому после каждой затяжки он делал большой глоток молока.
Еще он любил собирать гербарий, и его можно было увидеть на дереве в саду или в парке с большой сумкой, доверху набитой цветами, листьями, бутылками молока и пачками папирос.
Жена Митрофана Кузьмича Евдокия Мироновна Затрещина тоже любила собирать. Она работала на заводе сборщицей.
Однажды Митрофан Кузьмич и Евдокия Мироновна пришли в гости к красивой девушке Елене, которая приходилась им дочкой и жила отдельно, потому что жить отдельно было ее увлечением.
Митрофан Кузьмич сразу уселся на диван и начал курить и пить молоко, Евдокия Мироновна стала собирать на стол, а Елена включила для родителей телевизор.
По первой программе шла передача о вреде курения. Митрофан Кузьмич поморщился и переключил телевизор на вторую программу. Там рассказывали о пользе молока, и он с интересом стал слушать.
Евдокия Мироновна и Елена тем временем принялись пить чай без Митрофана Кузьмича, который продолжал курить и поэтому пил молоко.
Потом Евдокия Мироновна полезла в сумочку и подарила Елене несколько фломастеров, собранных ею на заводе, несколько яблок, собранных на приусадебном участке, и несколько транзисторных приемников, собранных на другом заводе, где Евдокия Мироновна работала по совместительству.
После этого Евдокия Мироновна собрала все бутылки из-под молока, которое выпил Митрофан Кузьмич, и понесла их мыть на кухню. Вернувшись, она собрала пустые пачки из-под папирос, которые Митрофан Кузьмич выкурил, и выбросила их в мусорное ведро.
Пора было уходить.
— Хорошо живешь-то? — спросила Евдокия Мироновна Елену. — Не надоело отдельно?
Елена подала родителям пальто, сунула в карман отцу пачку дорогих сигарет и пакет молока, а матери — детскую игру «Конструктор».
Митрофан Кузьмич вышел первым, а Евдокия Мироновна задержалась поцеловать дочь.
— Собралась я было разводиться с отцом-то твоим, — призналась она, — уже и заявление написала. А потом вспомнила, как он гербарий собирать любит, ну и передумала.
Она широко развела руками, быстро собрала в совок скопившийся в передней мусор и тихонько прикрыла за собой дверь.
Митрофан Кузьмич ждал ее на улице. Он курил длинную сигарету с фильтром и пил молоко из бумажного пакета.
Фокусы ФедосееваФантасмагория в пяти главах
1. Белый свитер
Федосеев вернулся из цирка расстроенный.
Художественный совет не принял его фокуса. Федосеев предложил такую идею: иллюзионист выходит на арену, взмахивает платком, и перед изумленными зрителями появляется небольшая доменная печь. В ней бушует пламя. Иллюзионист надевает темные очки, открывает заслонку, лопатой кидает в огонь руду, выплавляет металл, разливает его по формам, остужает и дарит зрителям несколько чугунных чушек со своим автографом.
— Задумано превосходно! — зааплодировали члены художественного совета. — Но как все это сделать?
— Не знаю, — пожал плечами Федосеев. — Пусть думают разработчики.
Жена у Федосеева была хорошая. Она все поняла, не стала мучить его расспросами и, поскольку время было уже позднее, сразу ушла на кухню.
В начале их совместной жизни жена целыми днями готовила, стирала, подметала, а ночью ложилась рядом и брала Федосеева за руку. Но Федосееву все это быстро надоело.
— Нам надо изменить жизнь! — потребовал он.
— Хорошо, — тут же согласилась жена. — Изменим.
С тех пор она стала готовить, стирать и подметать ночью, а днем ложилась рядом и брала Федосеева за руку.
Федосеев спасался в Присутственном месте, где коротал время с такими же, как он, творческими людьми.
— Какие трудности? — спрашивал он за чашечкой кофе приятеля — директора шахматного клуба.
— Очередное сокращение! — вздыхал тот. — В варианте четырех пешек староиндийской защиты предложено одну пешку убрать.
Белый свитер ворвался в жизнь Федосеева стремительно и внезапно. Федосеев рассеянно поглядывал по сторонам, перебрасывался вялыми остротами с известным импресарио, как вдруг в Присутственном месте появился неизвестный Федосееву плотный низкорослый господин в черном котелке. Господин был лыс, вислогуб и плотояден. В его левом глазу поблескивал монокль, а под наглухо застегнутым сюртуком угадывалась пущенная поперек живота массивная золотая цепь.
Белый свитер появился из-за жирной спины господина. Федосеев мог поклясться, что никогда еще не видел такого свитера. Он был очень белый, очень тонкой шерсти, с высоким воротником стоечкой. У свитера были небольшие покатые плечи, аккуратная девичья грудь и замечательная тонкая талия. Господин наклонился к свитеру и что-то прошептал с несомненным гормональным пылом.
Федосеев впился в локоть импресарио.
— Кто это?!
Импресарио мельком глянул в сторону вошедших.
— Ба! — оживился он. — Да ведь это сам Алябьев! С новой девочкой… Пойду поприветствую…
Господин, белый свитер и импресарио расположились за столиком неподалеку.
Сердце Федосеева рвалось наружу. С трудом он удерживал его на месте. Он чувствовал, з н а л, что стоит ему взглянуть чуть выше свитера, и сердце будет уже не удержать.
Так оно и получилось. Он не выдержал и посмотрел.
Сердце тут же выскочило и с противным чавканьем шмякнулось на столик перед прекрасной девушкой в белом свитере. Зажимая рукой кровоточащую рану в груди, Федосеев с криком выскочил наружу.
В Присутственном месте случалось всякое, и поэтому на выходку Федосеева никто не обратил внимания.
Знакомый врач сделал ему все как нужно.
— Не бойся, — успокаивал он Федосеева. — Жена ничего не заметит. Не ты первый, не ты последний…
Он спрятал в стол полученные десятки и подвел Федосеева к зеркалу. Грудь Федосеева и впрямь выглядела как обычно, даже шва не осталось.
Но жена проплакала целый день.
— Ты — бессердечный! — всхлипывала она. — Бессердечный!
Федосеев ничего не слышал. Его мозг разрабатывал план предстоящей операции.
Первым делом нужно было подготовиться теоретически.
Федосеев нажал на связи и достал единственный экземпляр «Краткого перечня проходимцев». Как он и ожидал, там оказались ценные сведения об Алябьеве.
«Алябьев, — прочел Федосеев. — Фарук Иванович. Родился в 1947 году. Мерзавец каких мало. Франкмасон. Автор системы затяжек и проволочек в отечественном автосервисе. Инициатор безобразий в пунктах приема стеклотары. Возбудитель нравственных и безнравственных болезней. Живуч. Боится свежего воздуха и кардинальных перемен».
— Так! — приговаривал Федосеев, подпрыгивая на стуле. — Так!
Ему уже несколько раз звонили из цирка, грозились разорвать и выбросить все контракты.
— Некогда! — орал в трубку Федосеев. — Мне некогда! Я занят!
Все же он забежал в цирк.
— Что, никак? — скороговоркой сыпал он, в возбуждении бегая вокруг членов художественного совета. — Никак не разобраться с этой домной? Эх, вы…
Дрожа от нетерпения, он сгреб в охапку несколько тщедушных худсоветовцев, выбежал с ними на арену и торопливо рассовал их по местам партера.
— Платок! — потребовал он, топая ногами. — Срочно дайте мне платок! Да нет же — мне нужен чистый… Смотрите!
Он судорожно замахал платком, и перед изумленными членами художественного совета появилась небольшая домна. Федосеев схватил появившуюся из воздуха лопату и с остервенением принялся швырять руду в гудящее пламя. Не успели члены худсовета перевести дух, как Федосеев выплавил чугун, разлил его по формам, дунул, остужая, и вывалил к ногам комиссии груду массивных чугунных чушек со своим автографом. Домна тут же исчезла.
Члены совета еще сидели с выпученными глазами, а Федосеев уже мчался обратно.
Как на грех, жена была дома.
— Я родила тебе ребенка, — сказала она, потупясь, — посмотри — он в соседней комнате.
Федосеев забежал в комнату, погладил сына по головке и тут же заперся в своем кабинете. Борьба с Алябьевым предстояла суровая, и готовиться к ней следовало со всей тщательностью.
Вот уже несколько вечеров подряд Федосеев приходил в Присутственное место, садился в укромном уголке и терпеливо ждал, но ни Алябьев, ни его прекрасная спутница не показывались.
Но вот наконец они появились на пороге. Девушка была в том же белом свитере, на мерзавце были брезентовые до колен шорты, из-под которых свисали, пузырясь по кривым ногам, рваные фланелевые подштанники цвета сирени.
«Пора действовать!» — приказал себе Федосеев.
Он встал и направился к вошедшим. С этого момента вступал в действие план его борьбы с Алябьевым, но здесь же этот план и заканчивался, ибо Федосеев так и не придумал, что же ему делать дальше.
Ему предстояло пройти всего несколько шагов.
Мерзавец с прекрасной спутницей тем временем расположились за столом, сделали заказ официанту, Алябьев съел восемь бифштексов (один не доел), выпил бутылку коньяка, девушка выкурила три сигареты и пригубила шампанское, Алябьев расплатился с официантом, они направились к выходу и скрылись за дверью как раз в тот момент, когда Федосеев подошел к их опустевшему столу.
«Каков мерзавец! — разозлился Федосеев. — И это так меня, профессионала!»
Он выскочил на улицу, но, конечно, не увидел ни Алябьева, ни его прекрасной спутницы. И тут его озарило вдохновение. Федосеев взмахнул заимствованной из Присутственного места салфеткой, и перед ним появился импортный набор мягкой мебели.
— Товарищи, кто обронил спальный гарнитур? — громко обратился Федосеев к прохожим.
Хитрость удалась — первым возле него оказался Алябьев.
— Это я обронил, — произнес он жирным голосом и масляно улыбнулся Федосееву.
Прекрасная девушка стояла поодаль и смотрела в сторону.
Пока мерзавец грузил гарнитур на подвернувшуюся подводу, Федосеев успел-таки написать фломастером на свитере девушки свой номер телефона…
Дома Федосеев судорожно сжал ладонями аппарат и плюхнулся на пол, зарастая бородой и рычанием отгоняя от себя жену.
Звонили. Федосеев срывал трубку, фальцетом кричал в нее: «Химчистка! Срочное выведение чернильных пятен с белых шерстяных свитеров!» — но звонки неизменно обманывали его ожидание. Несколько раз на связь вызывало Палермо. Какой-то тип поносил Федосеева отборными сицилийскими ругательствами и каждый раз заканчивал разговор русским «Спасибо!».
Она все же позвонила и назначила ему встречу в полночь в троллейбусе 15-го маршрута.
В салоне она появилась без опоздания, опустилась на свободное место рядом с Федосеевым и положила прохладную ладонь на его пылающий лоб.
— У меня было трудное детство, — сказала она. — А тут появился Алябьев с этим белым свитером… Тогда было очень холодно… В четырнадцать лет не всегда отличишь белое от черного, а шерсть от синтетики. Ведь правда?
Троллейбус стремительно мчался сквозь черные дыры Галактики…
— Да, да, я знаю, — исступленно шептала она, уткнувшись лицом в ухо Федосеева, — Алябьев — мерзавец и раздает белые свитера отнюдь не бескорыстно…
— Дядь, а дядь! — вернул его в мир толчок детской ручонки. — Твое, что ли?
Федосеев открыл глаза и зажмурился от яркого солнца. Троллейбус стоял на остановке, а незнакомый сопливый ребенок протягивал Федосееву за вознаграждение что-то скверно-знакомое в мятом полиэтиленовом пакете.
Федосеев выгреб пацану мелочь, сунул пакет в карман и вышел.
Тот же доктор почистил сердце и вставил его Федосееву обратно в грудь.
— Не теряй больше, — напутствовал он Федосеева на прощание, смахивая десятки в стол. — Вещица по теперешним временам не больно нужная, но вдруг — не ровен час — медосмотр…
Нужно было жить дальше. Как?
Федосеев пошел к мудрецу.
— Первое, — провозгласил мудрец. — Борьбу с Алябьевым ты затеял не из благородных побуждений — разоблачить мерзавца всенародно, а чтобы отбить девушку в свитере. Это плохо… Второе. Твое влечение к этой девушке одинаково, когда сердце на месте и когда его нет. Значит, влечение не от сердца. Это еще хуже… Третье. Ты постоянно ешь на ночь. И это самое плохое… Но страшного, — мудрец лукаво улыбнулся Федосееву, — во всем этом ничего нет. Каждый мужчина обязательно должен когда-нибудь перебеситься, после чего он уже навсегда становится примерным семьянином… Ты перебесился — возвращайся к семье. И обязательно — на ночь стакан кефира!
Голубея глазами, под звуки симфонической музыки Федосеев плавно скользил к дому.
— Здравствуй, Сурепка! — проникновенно приветствовал он жену.
— Здравствуй, Плазмодий! — рыдая от счастья, ответила жена.
Она вымыла Федосеева с наждачным порошком, обрила ему голову, умаслила тело Федосеева благовониями, легла рядом и взяла мужа за руку.
Златокудрый ангел, пролетая мимо по своим делам, заглянул в супружеское окно и, растрогавшись, бросил в раскрытую форточку продовольственный набор с гречей и рулон туалетной бумаги.
Поев фасолевого супа, Федосеев прибыл в цирк.
— Забудьте! — призвал он. — Забудьте о домне, о ложных эффектах и красивостях. И пусть не сложностью, а простотой покорит зрителя наш фокус… Вот что я придумал: иллюзионист выходит на арену, выносит с собой табурет, садится и приветливо смотрит на зрителей… Все… Вот так — неожиданно и сильно!.. Нет, вы не правы — фокус обязательно понравится. За эти несколько минут молчания зритель поймет, прочувствует, как хорошо просто посидеть, расслабиться, отдохнуть среди праздничных и нарядных людей, когда все текущие дела уже сделаны, а завтра снова ждет любимая работа… Или вот еще: иллюзионист выходит с банкой консервированных персиков, раскладывает все по розеткам и раздает зрителям. Ешьте на здоровье! Эффектно, сильно, вкусно!
— Нам кажется — ваши фокусы несколько потеряли, — пожевали вялыми губами хилые члены художественного совета. — Все же хотелось бы поэффектнее.
— Ладно! — махнул рукой Федосеев. — Будет эффектнее! Я сам выйду на арену… Заказывайте афишу: «Единственное выступление. Суперфокус Федосеева!»
Завлечь Алябьева в цирк было делом несложным. В городе царил небывалый ажиотаж, билеты спрашивали за несколько сотен километров от входа.
— Кто потерял два билета на «Суперфокус»? — шепотом спросил искусно загримированный Федосеев, и Алябьев с криком: «Мое!» — тут же вырвал драгоценные бумажки из его руки.
Подмигнув самому себе, Федосеев исчез за дверью служебного входа…
К сожалению, я не попал тогда в цирк, с пристрастием же расспрошенные впоследствии очевидцы возбужденно рисовали картины самые разнообразные, единственной и правдивой из которых составить мне так и не удалось (сам Федосеев на эту тему разговаривать со мной не стал). Все же я видел, как обмякшее тело Алябьева выносили из цирка в машину восемь милиционеров с офицерскими погонами, как холостые мужчины и одинокие до представления женщины выбегали наружу прыткими молодоженами, как косные ретрограды выходили убежденными новаторами, пьяницы — трезвенниками, а отстающие — передовиками.
Хилые члены художественного совета вынесли Федосеева на руках и смиренно удалились, делая книксены и реверансы, а наиболее пожилые — импедансы.
К нему приблизилась женская фигурка в белом свитере.
— Спасибо! — Федосеев крепко, по-мужски пожал девушке руку. — Если бы не ваш баллон со сжатым воздухом горных вершин Памира, трюк с Алябьевым мог и не получиться.
— Вам спасибо. — Она передернула плечами. — Тогда в троллейбусе вы на многое открыли мне глаза… А это, — она рванула на груди ненавистный свитер, — я сейчас же разорву и выброшу!
— Ну-ну! — остановил ее Федосеев, — зачем же выбрасывать, когда можно сдать на пункт приема вторичного сырья?
— Вас ждет жена? — спросила она.
— Да, — просто ответил он. — Ждет.
Она повернулась и, обдав Федосеева на прощание запахами лесной дуранды, чепрачного корня и фейсалового настоя, легко пошла прочь.
— Это всё? — спросил, выйдя из-за дерева, директор шахматного клуба.
— Кажется… Разве что еще не забыть вернуть в цирк тот мебельный гарнитур, — протянул Федосеев, и вдруг его лицо сморщилось — и неудержимый смех вырвался наружу из его глотки.
— Чего ты, чего? — заудивлялся директор. — Ну, скажи!
— Ведь я же… я же… — корчился Федосеев. — Я же даже не знаю, как ее зовут. Хорош влюбленный!
Тут уже не выдержал и директор.
Дружный хохот молодых и еще здоровых мужчин спугнул трех старых ворон, отдыхавших неподалеку. Вороны тяжело снялись с места, покружили в воздухе и, ругаясь прокуренными голосами, полетели в сторону Калуги.
2. Вечный тормоз
— Плодовитов — злодей! — выкрикнула жена Федосеева.
— Мы сорвем его преступные планы! — замахал кулаками в воздухе приятель Федосеева — директор шахматного клуба.
Федосеев поднял обезображенное страданием лицо.
— Не все так просто, друзья, — с усилием выговорил он. — Плодовитов — выдающийся изобретатель. В свое время работал над проектом вечного двигателя. Работа продвигалась успешно, но нашлись недоброжелатели, ретрограды, заявившие, что вечного двигателя вообще быть не может.
— Как это не может? — изумилась жена Федосеева. — А разве любовь — это не вечный двигатель?
— Ты права, дорогая, — со вздохом кивнул Федосеев, — и Плодовитов работал именно в этом направлении. Работал, несмотря на все чинимые ему препятствия.
— И что же? — нетерпеливо выкрикнул приятель.
— Плодовитов сконструировал любовную лодку, — сказал Федосеев, — но при испытаниях она разбилась об утес.
Директор шахматного клуба и жена не отрываясь смотрели Федосееву в рот.
— Плодовитов не сдавался. В лабораторных условиях он создал модель любовного треугольника. Модель действовала, но ее попросту игнорировали. Сейчас любовный треугольник можно встретить на каждом шагу, но, увы, этот вид вечного двигателя не утвержден и более того — подвергается всяческому осмеянию.
Федосеев захрипел, залпом выпил несколько бутылок минеральной воды.
— И тогда, — продолжил он, — отчаявшийся Плодовитов, которому не дали осуществить идею вечного двигателя, переключился на разработку вечного тормоза.
— Принцип действия устройства? — раскрыли блокноты жена Федосеева и приятель.
— Вечный двигатель работал на любви, вечный тормоз может быть сконструирован только на ненависти. Причем, — Федосеев тяжко вздохнул, — если любовь сейчас в дефиците, то ненависти хоть отбавляй. Так что материала для опытов у Плодовитова предостаточно.
— Нужно отговорить его от безумной затеи! Прочь ненависть! Плодовитов обязан снова заняться любовью! — закричали жена Федосеева и приятель.
Федосеев печально улыбнулся.
— Плодовитов взял расчет и ушел в горы, — сообщил он. — Живет и работает в пещере. Его охраняют Бородай и Махиня. Завтра я отправляюсь на поиски.
— И я с тобой! — сказала Федосееву жена.
— И я с вами! — сказал им приятель.
Сверкали ледники, сползали лавины, бурлили речки, паслись стада, пахло эдельвейсом.
Федосеев усталой рукой вынул карту и вычеркнул только что покоренный пик.
— И здесь его нет!
Они спустились вниз, присели отдохнуть.
— У нас нет времени забираться на каждую гору! — топнула ногой жена Федосеева.
Мужчины понуро молчали.
И вдруг! Хрр! Брр!! Тра-та-та!!!
С соседнего хребта посыпались камни, и на тропу выскочил могучий козел-муфлон. Его ноги подгибались от усталости, с морды капала пена. Он бежал явно из последних сил, а за ним… а за ним легко мчался кто-то страшный, свирепый, обросший черными волосами.
— Это — Бородай! — увлекая друзей в укрытие, крикнул Федосеев. Они притаились и стали наблюдать.
Бородай рявкнул, прыгнул, схватил муфлона за рога, и тому пришел конец. Тут же Бородай выпрямился, свистнул, и рядом с ним появился кто-то жуткий, огромный, мосластый.
— Это — Махиня, — прошептал Федосеев.
Махиня играючи взвалил козлиную тушу на плечи, и они с Бородаем быстро зашагали вверх по склону.
— За ними! — воскликнул Федосеев. — Они выведут нас к Плодовитову!
Плодовитов просыпался чуть свет и сразу же принимался крутить ручку осциллографа.
— Скоро, скоро, — напевал он простуженным голосом (в пещере здорово дуло), — очень скоро будет тормоз наш готов! Наш вечный тормозок!
Махиня, грузно пританцовывая, вскрывал ятаганом ящики с концентрированной ненавистью, Бородай, кривляясь, ссыпал гранулы в реторты и нагревал их в пламени костра — работа кипела!
— Плодовитов закончил обсчет параметров! — оторвавшись от окуляра подзорной трубы, сообщил друзьям Федосеев. — Мы не можем больше ждать!
— Но Бородай и Махиня скоро должны уйти на охоту: у них кончается провиант, — сказала жена Федосеева. — Плодовитов останется один — и тогда…
Федосеев покачал головой и, зайдя за камень, принялся переодеваться в чистое исподнее.
— Стой! — кинул оземь шляпу директор клуба. — У тебя семья, а я одинокий. Я и пойду!
Он крепко расцеловался с Федосеевым, его женой, взял зачем-то шахматную доску с фигурами и пошел к Плодовитову.
— Ну, что там? — не приподнимая головы, тусклым голосом спросил жену Федосеев. — Они все еще играют?
— Да, — глядя в трубу, ответила та. — Бородай и Махиня оказались большими любителями волейбола. Жаль только, что вместо мяча они используют твоего приятеля…
— Они прекратили! — доложила наконец Федосееву жена.
Федосеев медленно поднялся, подошел, истово обнял женщину.
— Прости, если что было не так!
— Я буду ждать тебя!
Незамеченный, Федосеев подполз к самой пещере.
Приятеля нигде не было. У входа отчаянно спорили Бородай и Махиня.
— Взялся — ходи! — требовал Бородай.
— Я не брался! — кричал Махиня. — А ты сам перехаживал!
— Я не перехаживал! Я еще не оторвал руки!
— Сейчас я оторву тебе руку!
Свалив доску с расставленными на ней фигурами, они бросились друг на друга.
«Все как в больших шахматах, — не смог сдержать улыбки Федосеев. — Молодец директор — учел тенденцию!»
И юркнул в пещеру.
Плодовитов с усилием оторвался от чертежей, направил на Федосеева электронную пушку.
— Ни шагу дальше! Кто вы? Как прошли мимо моих сотрудников?
Федосеев мило улыбнулся.
— Они играют в шахматы, слышите?
— Требую матча-реванша! — истошно вопил снаружи Махиня.
— А миллион у тебя есть?! — глумился над ним Бородай.
— Бездельники! — выругался Плодовитов. — И это в рабочее время!.. Ну, ничего, сейчас они займутся вами!
— Выслушайте меня! — взмолился Федосеев. — Ведь это вы изобрели и внедрили когда-то лампы дневного света, которые установлены теперь в каждом подъезде. Днем лампы горят, вечером — нет. Такое нужное изобретение!.. А ваш бесценный любовный опыт? Вы обязаны передать его тем, кто не знает любви!
Возвышенно и страстно, негодующе и протестующе, надменно и пылко, патетично и дидактично, аргументируя и аллитерируя, пропагандируя и жестикулируя, акцентируя и грассируя, мотивируя и иллюстрируя, пытался Федосеев убедить Плодовитова.
— Да здравствует вечное движение! Вечное обновление! Вечная любовь! Долой все тормоза! — провозгласил наконец Федосеев и раскрыл объятия Плодовитову.
Плодовитов смахнул выступившие слезы и кликнул Бородая с Махиней.
— Заприте его в подсобке! — приказал.
В подсобке надрывно стонал директор шахматного клуба.
— Жив?! — обрадовался ему Федосеев.
— Они не послушали меня, — бренча кандалами, сообщил приятель. — Модель тормоза готова. Испытания назначены на завтра.
Федосеев в отчаянии заметался по тесному помещению.
«Что же делать? — сверлила голову мысль. — Как же быть?.. А что, если…»
Еще не веря самому себе, он отыскал в темноте ухо приятеля.
— Слушай! — страстно зашептал Федосеев. — Слушай! Тебе ведь приходилось читать доклады о развитии шахматного движения? Много раз приходилось, правда?
— Ну, приходилось, конечно. А что? — удивился директор.
— Длинные были доклады?
— Длинные.
— А много ли было в них дельных мыслей, интересных фактов, ценного опыта? — не унимался Федосеев.
— Мало! — самокритично признал директор. — В основном общие места.
— Значит, ты лил воду? — с неописуемой радостью и нескрываемым волнением закричал Федосеев.
— Еще как! — сознался приятель. — Но объясни же, наконец, зачем тебе все это нужно?
— А затем, — торжественно произнес Федосеев, — что сегодня ночью, когда они уснут, ты будешь читать здесь свой самый важный, самый нужный, самый длинный и самый пустой доклад. Будешь лить воду, много, много воды. Отсюда вода выльется в пещеру Плодовитова и смоет все: модель тормоза, чертежи, расчеты! Ужасное изобретение погибнет накануне своего рождения!
— Я сделаю это! — лихорадочно блестя глазами, обещал приятель.
Они едва дождались ночи.
Первым зашелся в отчаянном храпе Бородай. За ним зарычал во сне Махиня. Последним тоненько зачмокал Плодовитов.
Пора!
Директор шахматного клуба ступил на воображаемую трибуну. Желая взбодрить приятеля, Федосеев бурно зааплодировал.
Оратор начал говорить. Вначале вяло, потом энергичнее, дальше — уже вдохновенно! Грамматически выстроенные, округлые, ничего не значащие, гладкие и обсосанные, пустые и никчемные фразы так и срывались одна за другой с его разгоряченного языка и тут же в холодном воздухе подземелья конденсировались в водяные капли, превращались в лужицы и ручейки. Несколько ручейков слились воедино, и образовавшийся поток нашел себе дорогу из подсобки в пещеру.
Там еще спали.
— Давай же! Давай! — молил директора Федосеев.
И приятель на глазах набирал силу. Он говорил все быстрее и быстрее, все обтекаемее и обтекаемее, и слова-капли уже не падали поодиночке на каменный пол, а струйками вылетали из его рта.
— Нажми! Нажми еще! — заклинал Федосеев. Но директора не надо было ни просить, ни заклинать.
Вдохновение перешло в эйфорию — и вот уже из уст директора низвергнулся мощнейший водопад.
Могучий напор воды выбил кое-как навешенную дверь подсобки, и вода хлынула в пещеру.
Оттуда доносились отчаянные крики Плодовитова, страшная ругань Бородая и Махини.
Подхваченный мощным течением, Федосеев выплыл в пещеру и увидел, что все кончено, — вспененная черная вода уносила последние листки с расчетами, обрывки чертежей и обломки жуткой модели.
— Хорош! — крикнул Федосеев приятелю. — Отбой!
Директор пустил по инерции еще несколько струй и закрыл рот. Вода медленно сходила, являя взору картину всеобщего разора и опустошения.
— Все пропало! — рыдал Плодовитов.
И тут он увидел Федосеева. Лицо изобретателя перекосилось.
— Это вы, вы подстроили! Вы ответите за это!
Тут же к Федосееву и его приятелю метнулись Бородай и Махиня.
— Стойте! — приказал им вдруг чей-то знакомый голос, и в пещеру на белом коне въехала прекрасная амазонка, с головой закутанная в бурку. За всадницей вошли множество джигитов со спокойными и решительными лицами.
Они быстро связали Бородая с Махиней, освободили из кандалов директора шахматного клуба, дали ему и Федосееву — мокрым, озябшим, продрогшим — глотнуть из фляги фруктового сока.
Амазонка распахнула бурку, и Федосеев узнал свою жену.
— Однако, ты вовремя, Сурепка! — ухмыльнулся он.
— Как всегда, Плазмодий! — поигрывая стременами, ответила жена. — Вас так долго не было. Я пошла в аул и все рассказала. Эти юноши, — она любовно оглядела джигитов, — вызвались мне помочь. Вот, собственно, и все.
Она повела глазами по пещере.
— А с этим тормозом, я вижу, вы справились сами?
С превеликой осторожностью глубоко в расщелину сбросили джигиты полуразбитые ящики с концентрированной ненавистью и место это для верности забросали огромными валунами.
Разом одряхлевшего, седого и немощного Плодовитова под руки вывели из пещеры. Рядом на траву к ногам жены Федосеева горцы положили связку Бородай — Махиня.
— Плодовитова мы переубедим. Он еще послужит людям! — объявила горцам жена Федосеева. — А этих… решайте их судьбу сами!
— А чего тут решать! — постановили горцы. — Мы возьмем их с собой — пусть сторожат отару!
Федосеев, его жена и директор шахматного клуба расцеловались с джигитами, договорились переписываться и приезжать друг к другу в гости.
Горцы ушли в горы, а они, придерживая Плодовитова, стали спускаться в долину. Не теряя времени, они наперебой начали переубеждать Плодовитова. Немощный старец волей-неволей слушал их горячие, вдохновенные речи (без воды), и постепенно с его лица сходили глубокие морщины, кожа становилась упругой, мышцы наливались силой, волосы чернели, у него молодо засверкали глаза, во рту появилось множество крепких зубов, и сочная жизнелюбивая улыбка украсила его свежее лицо. Плодовитов молодцевато гикнул и вприпрыжку припустил по склону.
— Любовь! — кричал он. — Да здравствует любовь!
Судьба вечного тормоза была окончательно решена.
3. Незабываемый Ящуров
Самые разные люди подходят к Федосееву с одной и той же просьбой:
— Расскажите о Ящурове… Вы ведь хорошо его знали!
Федосеев щурится, достает из карманов сигареты, спички, записную книжку, носовой платок, ключи от квартиры, старые почтовые квитанции, кошелек с мелочью, бумажник с крупными купюрами, паспорт, перочинный ножик, подсушенные тыквенные семечки.
— Ну пожалуйста, — не отстают просители. — Вы же вместе работали!
Федосеев хмурится, чиркает спичкой, закуривает сигарету, листает записную книжку, сморкается в платок, поигрывает ключами, рвет ненужные квитанции, пересчитывает мелочь в кошельке и купюры в бумажнике, рассматривает штампы в паспорте, чистит ножиком ногти, щелкает семечки.
Не хочет Федосеев говорить о Ящурове. Хочет забыть. Забыть, с чего все началось, как продолжалось и чем могло закончиться. Да разве забудешь?
Стыдно вспомнить, но тогда Федосеев обманывал жену. Говорил обыкновенно, что идет пройтись по улице, а сам шел на бульвар. Или бросал небрежно, что погуляет по проспекту и направлялся прямиком на площадь.
Однажды он соврал жене, что намерен подышать воздухом на набережной, и начал слоняться по переулкам. В самом темном из них и настиг его Ящуров.
— Стой! — крикнул вдруг из мрака голос мужчины лет сорока пяти — пятидесяти, и тут же за спиной Федосеева захлопали пистолетные выстрелы.
— Что вам угодно? — обернувшись на шум, холодно осведомился Федосеев.
— Повернитесь в профиль! — посвечивая фонариком, приказал ему Ящуров.
Позже, когда они уже сидели в кафе и с наслаждением пили фруктовые соки, Ящуров говорил Федосееву:
— Поймите же, в этом была производственная необходимость. Нашему учреждению нужны специалисты широкого профиля, именно такого, как у вас! Вот и переходите к нам!
Федосеев задумался.
— А условия?
— Условия прекрасные! — замахал руками Ящуров. — Все условия! Санузел раздельный. Горячая вода. Лифт. Оклад — четырнадцать рублей в месяц и еще килограмм моркови.
«Деньги немалые, — прикинул Федосеев, — да и морковь в хозяйстве пригодится!»
Они опрокинули еще по стаканчику сливового с мякотью и ударили по рукам.
— Слышь, Толя, — спросил Федосеев у Ящурова, когда все условия были уже обговорены, — а стрелять зачем было?
Ящуров хохотал от души, мотал головой, бил себя по ляжкам, сгибался пополам и на три части, а успокоившись, долго вытирал салфеткой выступившие от напряжения слезы.
— Ну, ты скажешь… стрелять! Надо же… Это у меня так галоши хлопают!
И он снова зашелся смехом, уронив голову на клетчатую скатерть.
Федосеев вернулся домой, когда жена уже спала. Он неслышно снял пальто, ботинки, на цыпочках прошел в комнату, сдерживая дыхание и стараясь не скрипеть половицами, прокрался к кровати и с силой затряс жену за плечи.
Жена Федосеева полагала, что будничность, размеренность и привычность отношений — главные враги супружеской жизни, и поэтому периодические встряски считала необходимой и полезной профилактикой.
— Петя?! Коля?! Саша?! — закричала жена, просыпаясь. — А, это ты, Плазмодий! Спасибо…
— Перехожу на новую работу. Буду больше зарабатывать, — сообщил Федосеев.
Жена выскочила из постели, захлопала в ладоши, закружилась в огненном вихревом танце.
— Я так счастлива! Я так счастлива! Теперь мы сможем купить новую мыльницу для ванной! Полную коробку скрепок! Пластмассовый горшочек для цветов! Баночку гуталина для твоей кожаной шляпы!
Федосеев сбегал на кухню, принес стакан холодной воды.
— А начальник у тебя хороший? — спросила жена, успокоившись.
— Вроде бы, — Федосеев неопределенно покрутил торсом. — Его фамилия Ящуров.
— Ящуров?! Боже! — Жена Федосеева закрыла лицо руками. — Это — мужчина? Лет сорока пяти — пятидесяти? Ходит в стреляющих галошах? Интересуется широкими профилями? Обожает фруктовые соки? Хохочет, уронив голову на стол?!
— Да, все так, — заволновался Федосеев. — Ты что же, его знаешь?
Жена смотрела на Федосеева каким-то новым, еще не известным ему взглядом.
— Да говори же! — не выдержал Федосеев.
«Р-р-р… Гав! Гав! Гав!» — раздался вдруг из-под кровати неприятный собачий лай.
Жена пронзительно закричала. Федосеев в чем был нырнул под кровать и выволок наружу невесть откуда взявшегося огромного мраморного дога. Скотина мерзко рычала, плевалась и норовила забиться обратно. Обхватив зверя поперек туловища, Федосеев шаг за шагом подтаскивал его к выходу. Минут через сорок дог был вышвырнут на улицу. Вытирая со лба капли пота, Федосеев вернулся в комнату. Жены не было. Под подушкой Федосеев нашел отпечатанную на машинке записку: «Уехала в срочную командировку. Вернусь через полгода. Сурепка».
— Уладим необходимые формальности, — казенным голосом произнес Ящуров. — Подпишите обязательство не употреблять в пищу рыбные консервы и не писать стихотворные пародии… А теперь, — Ящуров вышел из-за стола и дружески обнял Федосеева, — скажите: у вас есть идеалы?
— А как же! — с гордостью ответил Федосеев. — Один есть — еще со школьных лет сохранился.
— Вот и отлично! — обрадовался Ящуров. — А то у меня лежит где-то типовой, а где — не помню… Пройдите в отдел утверждения…
— Ну-с, — сказали Федосееву в отделе, — давайте ваш идеал!
Федосеев бережно протянул идеал в окошечко.
— А почему он у вас такой тусклый? — спросили там. — Нет, такой идеал мы утвердить не можем.
Федосеев долго тер идеал зубным порошком.
— Ладно, — сказали в окошечке. — Утверждаем.
Ящуров стоял в центре кабинета, его ноги по щиколотку утопали в роскошном ковре.
— Нашему учреждению поручено сказать новое слово в науке, — произнес он и принялся расхаживать по ковру, утопая в нем по колено. — Корнем слова, его суффиксом и окончанием занимаются другие сотрудники. Вам предстоит разработать электронную приставку!
Федосеев с нарастающим беспокойством следил за перемещением начальника: увлекшись, Ящуров не замечал, что утопает уже по пояс.
— Задача трудная, но почетная, — по грудь уйдя в ковер, вещал Ящуров, — ей необходимо отдать весь пыл, всю страсть, все… тьфу ты… тьфу!
Ящурову было трудно говорить: ворс ковра забивал ему рот.
Нервы Федосеева не выдержали — он подскочил к Яшурову и вытащил его за еще торчавшие на поверхности уши.
— Чертов ковер! — выругался Ящуров. — Велю немедленно скатать!.. Проси чего хочешь, — молвил он Федосееву, отдышавшись.
— Расскажите честно, что было у вас с моей женой! — потребовал Федосеев.
— А может, лучше — два дня к отпуску? — попробовал поторговаться Ящуров. — Нет? Не хочешь?.. Ну ладно, слушай…
Федосеев приплелся домой, съел без всякого аппетита витаминный салатик, кусочек грибного пирога, мясное заливное, тарталетку с сыром, немного печеночного паштета, порцию поросенка с хреном, суп-харчо, бифштекс с картофелем, чуточку тушеных овощей, попил чаю с тортом и плюхнулся на кровать.
«А я ничего не знал, — думал он. — Столько лет прожил в неведении!»
«Кря, кря, кря!» — раздалось из-под кровати.
Федосеев нехотя сошел, открыл окно и выпустил уток наружу.
Зазвонил телефон.
— Скорее приезжай! — захлебывался в трубке приятель Федосеева — директор шахматного клуба. — Обнаружился вундеркинд! Мальчику всего пятнадцать, а он уже умеет ставить мат ферзем одинокому королю!
— Потом как-нибудь, — вяло среагировал Федосеев. — Я занят сейчас, готовлюсь к разговору с женой…
И он снова возлег на кровати.
«Ш-ш-ш-ш», — послышалось снизу.
«Пусть», — уже засыпая, подумал Федосеев.
Он опустил руку в щель между кроватью и стеной, погладил удава по головке и забылся в тревожном сне.
Снились ему жена и Ящуров. Они сидели за столом, ели из одной банки рыбные консервы и писали на него, Федосеева, стихотворную пародию.
Огромным усилием воли Федосеев полностью загнал себя в работу.
Он выбивал фонды на фазовые множители, устранял коэффициенты двоичного разложения, страстно боролся с неоднозначностью амплитуд, яростно сражался с аморфностью функции, отчаянно преодолевал изотропическую инвариантность дифференциального сечения и в результате резко улучшил дисперсионные соотношения и заметно повысил класс эквивалентности.
— Молодец! Ах, какой молодец! — заломив в экстазе руки, отзывался о Федосееве Ящуров.
Он прибавил Федосееву рубль к зарплате, специально вызванный скульптор изваял Федосеева в камне, и скульптуру установили в вестибюле учреждения, женщины и дети бросали Федосееву цветы, но все это Федосеева не трогало.
Электронная приставка была сдана досрочно, с оценкой «отлично», и Федосеев тут же подал Ящурову заявление об уходе по собственному желанию.
— Одумайся! Одумайся! — Ящуров упал на колени и попытался поцеловать Федосееву край одежды. — Такой специалист!.. Я готов на все… Оставайся. Ну, хочешь, повысим тебе зарплату еще на пятьдесят копеек?
— Подите вы… — брезгливо поморщился Федосеев и вышел прочь.
Он целыми днями лежал, прислушивался иногда к веселой возне под кроватью, часто и подолгу смотрел в потолок.
«Где-то сейчас моя жена? — вздыхал он. — Что делает? Помнит ли меня?.. Зря, в общем-то, я ее обманывал… Эх…»
Вечерами под окнами Федосеева раздавались пистолетные выстрелы, Ящуров звонил ему в дверь, просовывал записки, пытался прорваться по телефону. Федосеев не реагировал.
Однажды натужливое кряхтение Ящурова раздалось из-под кровати, и, распугивая звериный молодняк, он выбрался-таки оттуда в комнату.
Федосеев повернулся к стене и закрыл глаза.
— Пойми же! — закричал Ящуров. — Все это было так давно! Она не была еще твоей женой! Совсем не знала тебя! И вообще ничего такого не было!
Ящуров закашлялся, присел перед придвинутым к кровати журнальным столиком, хватанул из стакана недопитого Федосеевым чая, автоматически проглотил дюжину конфет из раскрытого шоколадного набора, торопливо сжевал несколько зефирин, парочку лимонных пастилок, заел все кусочком молочного шербета и горстью сваренных в меду орешков и запил, постанывая, ананасным соком прямо из импортной жестяной банки.
— Молодая неопытная девушка блуждала в потемках, — страстно заговорил Ящуров, вытирая рот салфеткой, — и я просто обязан был на многое раскрыть ей глаза, выявить лучшие качества натуры, помочь взвесить и оценить нравственные ценности, компактно уложить духовный багаж…
Федосеев открыл глаза, сгреб Ящурова в охапку и выбросил в окно.
Подхваченный свежим порывом ветра, Ящуров взмыл к небу, долго фланировал в воздухе и наконец с шуршанием скользнул по асфальту, прямо под ноги прохожим.
— А ведь пустой оказался человек! — с удивлением констатировал Федосеев.
Падение Ящурова несколько развеселило Федосеева.
«Съездить, что ли, в клуб, поглядеть на вундеркинда?» — прикинул он.
Пробиться к клубу было практически невозможно: известие о шахматном феномене уже облетело город. На подступах к зданию толпились возбужденные любители древнейшей игры, тесно стояли фургоны телевидения и кинохроники.
Приятель пустил Федосеева через служебный ход и сразу же потащил в зал.
На сцене стоял шахматный столик, два стула.
Первым из-за кулис вышел известный в прошлом гроссмейстер. Он грузно опустился на сиденье, нервно потрогал стоявшего на доске одинокого черного короля. И сразу же следом вышел ничем не примечательный тоненький мальчуган с крохотными усиками и жиденькой бородкой. Уверенной рукой он утвердил на доске две белые фигуры: короля и ферзя.
Тут же были включены и часы. А через час все было кончено: растерянный, потный и красный гроссмейстер поздравлял паренька с победой — король гроссмейстера получил мат.
Зал гремел овациями, Федосеев тоже похлопал юному виртуозу.
— У мальчика — прекрасное будущее! — восторженно произнес приятель.
— И совсем еще нет прошлого! — думая о своем, прибавил Федосеев.
— Брось! — сказал приятель. — Все будет хорошо!
И здесь произошло неожиданное: волны печали, горечи, разочарования, омывавшие душу Федосеева последнее время, вдруг как-то резко отхлынули. Федосеев высоко поднял голову, заулыбался и задышал полной грудью.
Он возвратился домой и увидел жену.
Рдея румянцем и опустив глаза долу, она встречала его в прихожей.
— Моя дорогая жена! — высоким чистым тенором запел Федосеев. — Ты пришла! Как я счастлив!
— И я счастлива! И я счастлива! — запела жена в ответ низким грудным контральто.
Они прошли в комнату.
— Где же ты была? Куда уезжала? — придвигая жене вазочку с очищенной морковью, поинтересовался Федосеев.
— А никуда я не уезжала! — озорно блеснула глазами жена. — Все время была здесь, в одной квартире с тобой. Разве ты не замечал, что каждый день тебя ждет на столе горячий обед?
— И в самом деле! — хлопнул себя по лбу Федосеев. — Но почему же я тебя не видел?
— Когда ты был в комнате, — сдерживая смех, объяснила жена, — я выходила готовить на кухню. Когда на кухне появлялся ты — я переходила стирать в ванную. Ты был в ванной — я прибирала в комнате…
Они долго сидели и, любуясь друг другом, разговаривали обо всем на свете. И только одной темы не затрагивали они: Ящуров.
А меж тем имя Ящурова было уже знаменито — как же, ведь этот человек сказал новое слово в науке!
О Ящурове сейчас много пишут и говорят.
И если жена Федосеева включит невпопад радио или телевизор и там идет передача о Ящурове — Федосеев набрасывает на плечи пальто и выходит.
Он не обманывает жену: говорит, что идет погулять по проспекту, и действительно идет на проспект.
4. Встречи с Кустанайцевым
— Кустанайцев в городе! — ошеломил Федосеева его приятель, директор шахматного клуба. — Пробудет недолго — всего четыреста дней. Выступит в лектории.
— Надо же как-то попасть! — занервничала жена Федосеева. — Может, сделаем подкоп?
— Не успеем, — покачал головой директор. — Я предлагаю попробовать с воздуха, через крышу.
— Воздушное пространство надежно охраняется! — предупредил Федосеев.
— Так что же делать? — простерли к нему руки жена и приятель.
— Придется взять билеты, — вздохнул Федосеев.
Блистали ложи, уборщицы подтирали лужи. На улице светало. Кустанайцев запаздывал.
Он появился на сцене, стремительный, целеустремленный, с активной жизненной позицией, прошел, не снимая светлого плаща-дождевика, прямо к трибуне и высоким хриплым голосом сказал:
— Сегодня я прочитаю лекцию о моих впечатлениях от поездки в Фринляндию… Так вот — ничего интересного в Фринляндии нет!
И, коротко поклонившись публике, Кустанайцев устало пошел со сцены.
Шквал аплодисментов вернул его обратно.
— Абсолютно ничего интересного! Ровным счетом — ничего! — подытожил Кустанайцев.
Его забросали цветами.
Кустанайцев отпустил машину, за которую держался, и они пешком двинулись по проспекту.
— Скажите, — сплеча врубил Федосеев, — чем закончились ваши опыты с треугольниками?
— Да, была работенка! — зашепелявил Кустанайцев. — Однако создали! Первая партия отечественных равнобедренных треугольников уже выпущена! И нисколько не уступает зарубежным треугольникам, которые раньше приходилось покупать за валюту…
— А где используются такие треугольники? — простодушно поинтересовалась жена Федосеева.
Мужчины снисходительно улыбнулись.
— Без них немыслима современная геометрия! — Кустанайцев выбросил вперед руки. — Но дело еще не завершено. Треугольники мы будем получать методом естественного воспроизводства! — Он огляделся по сторонам и понизил голос: — Строго конфиденциально! Недавно мы вывели несколько треуголок!
— Одно время вы возглавляли Институт сварки? — спросил приятель Федосеева, директор шахматного клуба.
— Очень недолго! — ответил Кустанайцев, кукожась, по-видимому, от неприятных воспоминаний. — Я сразу решительно взялся за дело, и все сварки и свары прекратились сами собой.
Неожиданно Кустанайцев остановился, широко зевнул и потер глаза.
— Спать хочу! — не выговаривая буквы «л», пожаловался он. — Спать!
Сзади подбежали двое. Они укутали Кустанайцева теплым одеялом и на руках перенесли в бесшумно подкативший лимузин.
Федосеев, его жена и директор шахматного клуба проложили к дому новую асфальтовую дорожку, посадили на обочине цветы и деревья, вывесили на балконе транспарант: «Привет товарищу Кустанайцеву, своими неустанными действиями блестяще доказавшему, чего он стоит!» — и теперь, ссутулившись, сидели, положив большие натруженные ладони на крупные круглые колени.
Внезапно загрохотали сапоги, дверь с треском слетела с петель, в квартиру ворвался свежий ветер перемен, и Кустанайцев предстал перед ними во всем блеске своей перезрелой мужской красоты.
— Фу, как здесь у вас! — крикнул он с порога низким звонким голосом. — Надо же так погрязнуть! Ну-ка, все за уборку!
И тут же, засучив рукава светлого плаща-дождевика, разувшись и подвернув брюки и подштанники, первым взялся за дело.
Федосеев, его жена и директор шахматного клуба, подхватив тряпки, швабры и скребки, бросились наводить чистоту.
Они яростно выгребали из углов обветшавшие представления, сбрасывали с антресолей устаревшие положения, ведрами выносили на помойку прогнившие теории и заплесневевшие доводы.
— Все, — стоя посреди сверкающей гостиной, прошептал Кустанайцев и тут же красиво рухнул в подставленное кресло.
Жена Федосеева прокипятила шприц и сделала Кустанайцеву укол по самолюбию.
Кустанайцев охнул и пришел в себя, после чего был дан обед.
На обеде присутствовали Кустанайцев, Федосеев с супругой и директор шахматного клуба.
С речью на обеде выступил Кустанайцев.
Он, в частности, сказал, что очень проголодался.
В ответном слове Федосеев предложил Кустанайцеву как следует поесть.
Обед прошел в теплой атмосфере — батареи парового отопления грели вовсю.
— Знаешь, — сказала директору шахматного клуба жена Федосеева, — я ухожу от тебя к Кустанайцеву.
От неожиданности директор, переносивший в это время несколько комплектов шахмат и абсолютно не переносивший шашек, споткнулся, упал, волчком завертелся на паркете, выкатился на лестничную площадку, прогрохотал ребрами по ступеням, пробил телом входную дверь, проехался носом по асфальту до троллейбусной остановки, дождался нужного ему маршрута, взял билет и сел на свободное место, тяжело дыша и отплевываясь попавшими внутрь ферзями и пешками.
Федосеев выслушал директора и, утешая, дружески хлопнул его по затылку.
— Не расстраивайся! Она вернется!.. А у нас есть дела поважнее. — Он выгреб ворох телеграмм. — Вот. Срочные вызовы. Работе солнечной электростанции мешает тень подобострастия! Сбился трудовой ритм джазового оркестра! Преступная группа модельеров безнаказанно скрадывает женскую полноту!..
Через несколько часов они были уже в пути.
У проходной Значительного промышленного предприятия их встретили его директор, главный инженер и главный бухгалтер. На рукавах пиджаков у них были повязки из черного крепа.
— Умер дух взаимопонимания, угас трудовой энтузиазм, нет больше деловой атмосферы! — запричитали они.
Федосеев и директор шахматного клуба спешно прошли в цех.
Несколько производственников вяло шаркали напильниками по железу, остальные медленно переносили что-то с места на место.
— Надо немедленно устроить митинг! — загорелся директор шахматного клуба. — Я мог бы произнести большую и яркую речь!
— Никаких митингов! — остановил его Федосеев. — Людей нужно заинтересовать.
Он вышел на середину цеха, трижды хлопнул в ладоши.
Производственники с готовностью бросили работу, кольцом окружили Федосеева.
— Друзья! — обратился к ним Федосеев. — Отгадайте, что это такое: «Греет, но не светит?»
Производственники задумались.
— Не знаем! — наконец признались они. — А что, скажи? Заинтересовал ты нас…
— Нет уж, — с лукавинкой отнекнулся Федосеев. — Вот выполните задание на «отлично» — тогда и скажу.
Крепко почесали в затылке производственники.
— Так ведь напильником на «отлично» не сделаешь!
— Устанавливайте новое оборудование — вон во дворе сколько нераспакованных станков!
Делать нечего — установили производственники станки, а заодно провели реконструкцию, перешли на новые формы организации труда. Выполнили задание на «отлично».
Снова окружили Федосеева.
— Ну, — говорят, — что же это такое: «Греет, но не светит?»
Посерьезнел Федосеев.
— Греет тринадцатая зарплата, — резко сказал он, — но не светит она вам, если будете работать по-старому!
Директор предприятия, главный инженер и главный бухгалтер с почестями проводили Федосеева с приятелем до проходной.
— Это… гм… Кустанайцев не показывался, часом, у вас? — не выдержал директор шахматного клуба и, потупив глаза, тихо добавил: — С секретаршей?
— Как же, как же! — залопотали руководители предприятия. — Третьего дня были. Читали лекцию о законе земного притяжения…
Горел в степи костерок, урчал, скворчал, плевался искрами, сушил портянки и кроссовки. Сидели вокруг него здоровенные ребята, лежало в чехлах сложное походное снаряжение.
Федосеев и директор шахматного клуба подошли, поздоровались, протянули к огню скрюченные пальцы.
— И-эх, подагра! — пожаловался директор.
— С подагрой — в Гагру! — посоветовали парни.
— Вы — поэты? — спросил Федосеев.
— Еще чего! — обиделись парни. — Мы — охотники за прерафаэлитами.
— Люди редкой профессии! — воскликнули Федосеев с приятелем, усаживаясь. — Расскажите, как берете прерафаэлита?
— Взять-то его не так уж и сложно, — охотно объяснили парни, — много есть хитростей. Сложнее на него выйти. Редкий зверь прерафаэлит, очень редкий…
И пошли охотничьи истории.
Вдоволь насмеявшись, Федосеев и директор шахматного клуба стали прощаться.
— А это… — не утерпел директор. — Кустанайцев, случайно, тут не появлялся, с секретаршей?
— Были, — махнули парни потными ладонями, — как же! Два дня назад. Распространяли билеты денежно-пищевой лотереи…
Бежал мимо шустрый мальчишка-газетчик, кричал во все горло:
— Блестящее открытие Кустанайцева! Долголетнее заблуждение рассеяно! Переворот в биологической науке!
Директор шахматного клуба сунул мальчишке монету, трясущимися руками развернул пахнущий типографской краской лист.
«Кустанайцев, — торопливо прочел он, — пришел к выводу, что между актом любви и появлением на свет потомства нет никакой связи. Открытие подтверждают многочисленные эксперименты!»
— Однако Кустанайцев зарвался, — задумчиво молвил Федосеев.
Директор птицефабрики, не обращая внимания на вошедших в его кабинет приезжих людей, стоя на коленях, обнимал массивное бархатное кресло.
— Прощается! — хлюпнув носом, объяснила ситуацию секретарша. — Не сегодня-завтра снимут с должности.
Кое-как отцепленный от кресла, директор повел Федосеева с приятелем на производство.
— Пустое, — бормотал он почерневшими губами. — Все одно план провален… яиц нет, мяса нет…
Тощие печальные куры неподвижно сидели у рассыпанного корма, вялые инертные петухи даже не смотрели в их сторону. Нигде не было видно ни одного яйца.
— А все потому, — строго сказал Федосеев директору птицефабрики, — что не следите за современной литературой! Птицы не набирают вес, не несутся, потому что им попросту у вас скучно, а ведь многие писатели, и в особенности поэты, пишут сейчас курам на смех!
Тут же Федосеев вынул из рюкзака несколько поэтических сборников и принялся громко читать.
Куры оживились, стали квохтать, подталкивать друг друга крыльями, клевать зерно и прямо на глазах набирать вес. Возбужденные петухи так и ринулись к ним. Птичницы не успевали подбирать крупные красивые яйца.
Директор шахматного клуба тоже взял несколько сборников и скрылся в соседнем корпусе. Скоро оттуда послышался дружный гусиный гогот.
— Ну, кажется, все, — сказал Федосеев, передавая сборники директору птицефабрики. — Будете читать регулярно перед каждым кормлением… Кстати, а почему у вас в штатном расписании значатся доярки?
Директор птицефабрики стоял розовый и обмякший от негаданного счастья.
— Говорят, что кур доят, — конфузливо прошептал он.
— Делайте из кур курабье! — посоветовал на прощание директор шахматного клуба директору птицефабрики… — Кустанайцева не было у вас с секретаршей?
— Вчера были, — ответствовал куриный руководитель, — показывали акробатический этюд.
— Кустанайцева не видели с секретаршей? — спросил директор шахматного клуба у заведующего караван-сараем, после того, как там все было приведено в порядок.
— Только что вышли, — кланяясь, ответил заведующий, — просили пищевые объедки.
Федосеев и директор шахматного клуба отправились в указанном направлении и скоро их увидели. На Кустанайцеве был почерневший от грязи плащ-дождевик, надетый прямо на давно не мытое голое тело. Свой внешний вид жена Федосеева очень просила не описывать.
— Садись! — сказали ей Федосеев и директор шахматного клуба.
Пунцовая от стыда, она взгромоздилась на спину верблюду, и корабль пустыни медленно побрел по направлению к далекому дому.
Под ногами верблюда громко скрипел песок.
Но еще громче песок скрипел на зубах лжеученого Кустанайцева.
5. Татьянин день
К Федосееву пришел приятель — директор шахматного клуба. Он вынул из кармана свежие устрицы, бутылку шампанского и, уронив голову под стол, разрыдался.
— Все у меня есть, — всхлипывал он. — Все! Нет только самого главного — большой любви!
Федосеев и его жена вымыли руки, вытерли их полотенцем и, сочувственно глядя на приятеля, поели.
— Мужчина без любви засыхающей смоковнице подобен! — не унимался директор. — Не может мужчина жить без любви!
— Эх ты! — не выдержала жена Федосеева. — А как же мы, женщины, живем?!
— Уймись! — осадил ее Федосеев. — Кто там у тебя из подружек свободен?
— Так ведь не сезон сейчас, — вздохнула жена. — Еванова еще с Павликом Шпионовым, Маша Бергамотная с Кипчонгом Кейно, Анетта фон Бернгард с Бейбарабановым… Разве что — Татьянка? Сейчас выясним… Аппарат у нас, правда, старый — слышно плохо…
Она быстро завертела телефонной ручкой.
— Аллё, аллё, барышня! Дайте мастерскую по починке дирижаблей! Что? Я прошу соединить меня с дирижабельной мастерской!.. Аллё, это Татьяна? Узнала? Что, работы много? Зашиваешься? Я быстро. Слушай, как у тебя с Суперпетровым?.. Уже все? А со Смутьяном? Тоже? А Альтобелли? Не заходит? Сейчас свободна, говоришь? Вот хорошо! Тут у нас в гостях сидит один… симпатичный… директор шахматного клуба… заскакивай после работы — познакомлю!
Жена Федосеева повесила трубку на крючок.
— Сейчас прилетит, — сказала она и раскрыла окно.
Директор шахматного клуба вынул из кармана вареный говяжий язык, рыбное заливное, печеночный паштет.
Не успели все разложить на столе, как на горизонте показался небольшой дирижабль. Он плавно подрулил к окну, и через подоконник изящно перевалилась рослая мускулистая блондинка.
С радостным визгом женщины бросились друг к другу. Блондинка, захлебываясь хохотом, сгребла в охапку жену Федосеева и подбросила ее к потолку. Тут же взлетел в воздух и сам Федосеев. Последним блондинка подбросила директора шахматного клуба. Тот неловко перевернулся в воздухе, и у него посыпались из кармана бланшированные в масле стузы, яблочная манжетка, шалахмунес горячего копчения.
Вскорости сели за стол. Был подан чай.
Татьяна чинно хлебала, держала чашку, красиво отставив в сторону мизинец.
— Что вам больше нравится: голубое или розовое? — спрашивала она директора шахматного клуба. — Ходите ли в балет? Имеете ли дома кошку?
Директор потел, ерзал и пыхтел.
— А вы, оказывается, проказник! — хихикнула Татьяна и, вынув откуда-то веер, прикрыла им лицо.
Жена Федосеева включила телевизор.
По первой программе транслировался творческий вечер директора крупного гастронома. Бенефициант находчиво отвечал на вопросы работников следственных органов. По второй программе заканчивался конкурс лучших исполнителей. Жюри отдало предпочтение судебному исполнителю. По третьей программе говорил новое слово в науке академик Ящуров.
Жена Федосеева выключила телевизор.
— Давайте играть в фанты! — пронзительно закричала Татьяна. Она сунула руку за пазуху и вытянула оттуда электродрель. — Вот мой фант!
Жена Федосеева выставила баночку с азотнокислым аммонием.
Федосеев сходил в коридор и принес оттуда предмет-неизвестного-назначения.
Директор шахматного клуба запустил руку в карман и поставил на стол пачку рыбных пельменей.
Жене Федосеева завязали глаза.
— Что сделать этому фанту? — загробным голосом спросила Татьяна и взяла со стола баночку аммония.
— Этому фанту, — со вздохом ответила жена Федосеева, — пойти в ванную стирать белье!
— А этому? — Татьяна подняла предмет-неизвестного-назначения.
— Этому — лечь на диван с газетой!
— Этому? — Татьяна брезгливо дотронулась до пельменей.
— Позвонить на работу и предупредить, что завтра он не сможет прийти по весьма уважительной причине.
— Ну, а этому? — Татьяна взмахнула электродрелью.
— А этот, — сказала жена Федосеева, снимая повязку, — этот и сам все знает.
Директор тут же позвонил в клуб и предупредил, что завтра выйти на работу не сможет.
Федосеев улегся на диван с газетой.
Татьяна погрузила директора в гондолу дирижабля, взапрыгнула следом сама, жена Федосеева отвязала веревку, помахала им вслед и ушла стирать в ванную.
Директор позвонил через несколько дней.
— Ну как там у вас? — спросили его Федосеев с женой.
— Учу Татьяну играть в шахматы, — слабым голосом ответил приятель. — Все остальное она уже умеет.
После этого разговора приятель исчез, и Федосеевы начали постепенно забывать о его существовании. Дел и забот у них хватало и без директора.
Федосеев демонстрировал специалистам созданный им предмет-неизвестного-назначения, настойчиво добиваясь его внедрения в производство.
Жена Федосеева готовила себя к переаттестации. Она все еще была женой второй категории, и ей очень хотелось получить первую.
Меж тем слухи циркулировали самые противоречивые.
Одни говорили, что директор живет с Татьяной.
Другие утверждали, что Татьяна живет с директором.
Третьи уверяли, что директор и Татьяна живут вместе.
Злые языки болтали, что директор запутался в шахматной нотации, а у Татьяны в мастерской при инвентаризации не хватило нескольких дирижаблей.
Обошлось!
Однажды у дверей позвонили (как всегда, шестнадцать длинных и пятьдесят четыре коротких!) — и в квартиру Федосеевых вошел директор шахматного клуба.
Федосеев и его жена вымыли руки, вытерли их полотенцем и сели за стол.
Директор вывернул карманы, на пол посыпались хлебные крошки, табачная труха, шелуха от семечек. Федосеевы не поверили своим глазам.
— Все запасы я оставил Татьяне, — объяснил приятель. — Мы расстались.
Жена Федосеева разогрела щей.
Директор жадно выхватывал из тарелки капустные лохмы, давился хлебным ломтем.
— К Татьяне вернулся Бородай, — рассказывал он. — Она успела втолкнуть меня в комнату соседки — Татьяны Ивановны. Татьяна Ивановна — интересный и содержательный человек, специалист по суховеям. Мы живем дружно.
Он вытер хлебом тарелку, низко поклонился Федосеевым, нахлобучил картуз и, пятясь, вышел.
И снова Федосеевы забыли о директоре.
Река жизни меж тем текла по своим неведомым людям законам. Слабых несло по течению (кто-то тонул), сильные плыли наперекор, стремясь к берегам далеким и заманчивым.
Жена Федосеева прошла переаттестацию и стала получать на десять рублей в месяц больше. Сам Федосеев безуспешно пытался доказать специалистам экономическую целесообразность внедрения предмета-неизвестного-назначения.
Специалисты упирались.
— Посмотрите, — призывал их Федосеев. — Предмет очень легкий, его так удобно переносить с места на место!
— А почему он у вас квадратный? — жевали губами специалисты. — Лучше бы прямоугольный.
— Предмет можно собрать из отходов производства, — убеждал Федосеев, — он потребует минимум затрат!
— А почему он зеленый? — пожимали плечами специалисты. — Вот если бы голубой…
— Предмет абсолютно безопасен в эксплуатации! — чуть не плакал Федосеев.
— А почему у него нет ножек? — морщили лбы специалисты…
Доходившие до Федосеевых слухи о директоре были вялыми и неинтересными. В трамвае говорили, что он и Татьяна Ивановна живут чинно и благопристойно — не иначе, что-то замышляют. В овощном магазине утверждали, что директор получил от Татьяны Ивановны мат двумя конями. Злые языки болтали, что директор раскрыл один очень закрытый дебют и сейчас — под следствием.
Не подтвердилось!
Прошло некоторое время, и директор вновь предстал перед Федосеевыми.
— Мойте руки, вытирайте их полотенцем! — ярмарочно крикнул он.
Федосеев и его жена сходили в ванную. Когда они вернулись, стол был заставлен домашними пирогами, вареньем из рыжиков, соленой малиной.
— Татьяна Ивановна испекла? — поинтересовалась жена Федосеева.
— С Татьяной Ивановной мы расстались! — объявил директор. — К ней неожиданно вернулся Махиня. Она была с ним раньше. Татьяна Ивановна успела втолкнуть меня в комнату третьей соседки — бабы Тани. Баба Таня — веселая, озорная. С ней не соскучишься.
Директор выдернул из кармана трехрядку, настроил ее по камертону и прокричал несколько ернических частушек. Федосеев гулко захохотал, жена Федосеева покраснела и прикрылась пирогом с сычугом.
— Из репертуара бабы Тани! — с гордостью объявил директор.
— Баба Таня — артистка? — спросила жена Федосеева.
— Еще какая! — хмыкнул приятель. — Почище любого профессионала!.. Вообще-то она у меня уборщица. Поддерживает санитарное состояние в одном заведении и сразу на двух половинах — мужской и женской.
Федосеев поперхнулся и страшно закашлялся. Жена Федосеева пискнула и, зажимая рот руками, выскочила из комнаты.
— Экие вы! — обиделся директор. — Небось как прижмет где на улице — сразу к бабе Тане!
Он гикнул, прошелся по квартире колесом и исчез.
Потом, как всегда, поползли слухи.
Говорили, что директор и баба Таня — большие хлебосолы, живут широко и раздольно, — видать, имеют нетрудовые доходы. Утверждали, что баба Таня так поднаторела в шахматах, что обыгрывает посетителей на обеих половинах. Кто-то божился, что директор ушел из клуба и помогает теперь на работе бабе Тане.
Федосеев тем временем бился с предметом-неизвестного-назначения.
— Предмет очень чистый, — горячился он. — После него не нужно мыть руки! Годовая экономия мыла составит десятки тысяч рублей!
Специалисты скептически улыбались.
— А корпус почему из пластмассы? Лучше бы из жести.
— Предмет не имеет острых выступов и не может оцарапать пальцев. Полностью отпадает необходимость в йоде, вате, бинтах!
— А почему он клееный? Лучше бы на шурупах…
Директора Федосеевы встретили на улице. Тот тихо, по стеночке куда-то шел.
— К бабе Тане? — окликнул его Федосеев.
— С бабой Таней мы расстались, — негромко сказал приятель. — К ней вернулся Плодовитов. Баба Таня успела втолкнуть меня в четвертую комнату, пустую. Сейчас я живу там.
Приятель хотел сказать еще что-то, но вздохнул, покрутил в воздухе рукой, неуверенно улыбнулся и мелкими шажками ушел в туман. Промозглый ветер швырнул ему вслед охапку желтых листьев.
Всхлипывая, стеная и бормоча под простуженный нос, уходила прочь зануда осень.
Январь уж наступил.
Директор примчался к Федосеевым на тройке сытых рысаков, расстегнул бобровую шубу, оправил малиновый кафтан, утер лицо шиншилловым треухом.
— Гой еси! — закричал. — Или не Татьянин день сегодня?! Пять минут на сборы! Лошади ждут!
Федосеев с треском рванул с себя пижаму, жена Федосеева с разбега нырнула в какое-то платье, и ретивые иноходцы, понукаемые отчаянным возницею, понесли их сквозь снежные вихри и завалы.
Бешеная езда прекратилась, они очутились у парадно иллюминированного подъезда, швейцар взял под козырек; они вошли.
— Быстрее, быстрее! Три Татьяны уже садятся за стол!
Федосеев, его жена и директор шахматного клуба вбежали в квартиру. И тотчас заиграли фанфары, прозрачными струйками воскурился фимиам, с треском зажглись огни фейерверка.
Татьяны сидели за столом, уставленным изысканными яствами, смотрели перед собой холодно и строго. Какие-то мужчины, преклонив колена, ждали разрешения начать церемонию.
— Что это, Плазмодий? — шепотом спросила Федосеева жена.
— Это… это — Татьянин день, Сурепка! — торжественно и тихо ответил он.
Меж тем Татьяны хлопнули в ладоши, и мужчины, поднимаясь с колен, один за другим с хвалебными речами слагали к ногам именинниц богатые дары. Тут же получали они разрешение занять место за столом.
И вот уже директор шахматного клуба преподнес женщинам свою бобровую шубу.
Теперь все смотрели на Федосеева.
— Я, — замирая от волнения, сказал Федосеев, — я хочу подарить вам в этот день самое дорогое, что имею.
Он вынул предмет-неизвестного-назначения и поставил его перед тремя Татьянами.
— Какой прекрасный насос для накачивания дирижаблей! — сказала Татьяна.
— Какой чудесный увлажнитель суховеев! — сказала Татьяна Ивановна.
— Какой замечательный… ну, этот… в общем, куда мы… это самое! — сказала баба Таня.
Тут же Федосеева пригласили за стол, Татьяны раздвинулись и посадили жену Федосеева меж собой.
И начался пир горой.
Баба Таня открыла под горячее банку с солеными словечками, и они шли нарасхват.
Ели вволю, пили умеренно, разговаривали увлеченно. Там и сям мелькали знакомые лица. Федосеев узнавал Бородая, Махиню, мелькнул и исчез профиль академика Ящурова. В окружении четырех людей со строгими и решительными лицами тянулся к лучшим кускам небезызвестный Алябьев. А рядом с Федосеевым, подперев руками золотую голову, сидел выдающийся изобретатель Плодовитов.
— Приходите завтра, — молвил он. — Будем внедрять ваше изобретение в производство. Сконструированный вами прибор для образования устойчивых связей между людьми так нужен нам всем!
Федосеев счастливо рассмеялся и бросился на блюдо с пловом.