– Да и международной экспедиции тоже не было бы, – Райли пожал плечами. – Повезло, что после кризиса государства на какое-то время одумались, заключили конвенцию об открытости и свободном обмене научными данными, и ученым хватило времени, чтобы доработать дешевый термояд. Страны вместо войн занялись освоением космоса. Но действительно грустно, что столько людей погибло для того, чтобы мы начали жить в нормальном мире… Приедешь ко мне в Лондон?
– Приеду, – она слегка улыбнулась. – Но сначала загляну к сестре в Прованс. У меня там племянники появились, надо познакомиться.
Часть вторая. Сепарация
Глава первая
И было утро.
Откуда я знал? Ниоткуда. Просто хотел, чтобы это было утро. Глаза открылись с трудом.
Комната, в которой стояла моя кровать, показалась незнакомой. Дизайнеры явно пытались придать пространству позитивный вид: фотообои были переключены на приятный салатовый оттенок, а на стене напротив кровати приютился кусочек саванны со львами, лениво валяющимися на солнце.
Меня всего облепили провода и датчики. Левая рука, упакованная и в гипс, и в какие-то металлические конструкции, выглядела страшно. Лежала бревном, даже пальцами шевельнуть не получалось. Боль жгла где-то на периферии сознания, растекаясь кругами от плеча. Однако терпимо. В комнате никого не было, но пока я пытался оглядеться, в коридоре послышались шаги и дверь открылась.
– О! Ну здравствуй, великий и ужасный, – Виктор улыбался. – Мы уже заждались. Повалялся ты. Живой?
Я хотел кивнуть, но мышцы не слушались. Голосовые связки тоже пока не работали. Я попытался хотя бы улыбнуться, надеясь, что на лице не отобразится зловещий оскал. Виктор подошел ко мне и крепко сжал здоровую руку.
– Ты даже не представляешь, как заставил нас поволноваться. Не разговаривай пока. Сейчас сделаю чего-нибудь, горло промочить. Будем приходить в себя постепенно.
Стоя у шкафчиков, он смешивал какие-то порошки в стакане. Я прикрыл глаза, на которые болезненно давил яркий свет. Хотелось много чего спросить.
– Давай, не вырубайся. Глотни. – Виктор нажал на какую-то кнопку, и изголовье кровати поднялось, переведя меня в полусидячее положение. – Вот эта рука здорова, ты можешь ее поднять и взять лекарство. – Он потыкал мне в здоровую руку.
Но я не мог. Все тело будто налилось свинцом и прилипло к кровати.
– Ох, хлюпик-то какой… – Виктор откуда-то достал трубочку, сунул ее в стакан и поднес мне ко рту. – Пей. Станет лучше.
Я глотнул. Жидкость оказалась мерзкой на вкус.
– Пей, – Виктор был настойчив. – Пей! Хватит валяться, и так уже пролежни на боках. Почти полтора месяца лежишь как бревно.
Полтора месяца. Много.
Жидкость в стакане закончилась, и я снова закрыл глаза.
– Еще один день, Лёх, так уж и быть. Но завтра мы с тобой встаем, усек?
Я усек. Почему мне хотелось, чтобы сейчас было утро? За окном, наверное, совсем зима…
– Где мы? – Я не узнал свой голос, Виктор тоже вздрогнул.
– В Москве. Нас выпустили из заточения. Ребята разъехались по домам. А мы с тобой в больничке, руку лечить будем. Вместе, пока не поправишься. Держись.
Разъехались. По домам.
Внутри все сжалось. Ну какого черта? Это же отлично, мы свободны. Я смогу повидать родителей. Надо только закончить со всем этим.
Как же меня накачали, что глаза на мокром месте. Позор, если кто войдет… Я попробовал пошевелить правой рукой, она немного посопротивлялась, но в итоге послушалась, и мне удалось вытереть лицо рукавом больничной одежды.
Прав Виктор, из меня вышел зачетный хлюпик.
Через полчаса пришла приятная пожилая медсестра с тарелкой какой-то субстанции.
– Попробуем поесть по-человечески? – мягко предложила она. – Пора заканчивать внутривенную кормежку.
Я попробовал. Еда на вкус была приятная, хоть мне и не удалось разобрать, что именно это было. Я успел проглотить ложек десять, прежде чем все съеденное рвануло назад.
– Ничего. – Медсестра старательно убрала последствия катастрофы. – Нужно время, привыкнете. Через недельку принесу вам куриную ножку.
Ночь я почти не спал, смотрел в окно. И тосковал. Это было нелогично, но я не мог перестать жалеть себя. Хотелось выть на луну, но ее за окном было не видно.
Утром Виктор сдержал слово и стал меня поднимать.
– Лёх, тебе надо вставать. У тебя всего лишь перелом руки! Хватит дурака валять, встаем!
Ничего себе, только перелом. А что тут тогда за конструкции на руку накручены?
Голова кружилась, накатывала тошнота. С помощью Виктора я сделал круг по комнате. Ноги не слушались, рука снова начала болеть.
– Дружок, так не пойдет. Ты должен захотеть поправиться, иначе так и сдохнешь тут. – Виктор подвел меня к кровати. – Через час встаем еще раз.
Он возился со мной, как с ребенком, целыми днями. Заставлял меня ходить, есть, смотреть телевизор. Ругался, подстрекал, уговаривал.
Конструкция на руке максимально ограничивала желание шевелиться. Но за неделю он научил меня самостоятельно ходить по нужде. Я стал сам держать ложку, и еда перестала возвращаться тем путем, которым попадала в организм.
Мне вернули телефон, и следующим ударом стало полное отсутствие звонков или сообщений. Я задыхался от безысходности, стоя у окна в своей новой камере и сжимая в кулаке предавший меня аппарат. Это было даже больнее всех этих переломов.
Через пару дней Виктор внезапно спросил:
– Ребята интересуются, почему ты всех игнорируешь. Пишут тебе, а ты не отвечаешь.
– Что? – Я моргнул. – Никто мне не пишет, телефон мертвый.
– Дай сюда.
Виктор потыкал в телефон и протянул:
– Да, неприятненько… Ты системные оповещения не читаешь? Тут просят подтверждения факта твоей смерти для передачи данных наследникам. Все твои контакты переведены в статус ожидания. Будем смерть подтверждать или поживешь еще?
В первый момент я решил, что он издевается. Я даже не мог понять, что ответить.
– Лёх, возвращайся в реальность – тупить переставай! – Виктор протянул мне телефон. – У тебя дважды сердце останавливалось, коммуникатор уведомил сотового оператора, они приостановили оказание услуги до уточнения состояния твоего здоровья. Вот короткий номер, звони, подтвердим, что ты пока жив.
Я растерянно уставился на телефон.
– Лёх, позвони. Там идентификацию надо пройти для подтверждения, я за тебя это не сделаю.
Я покорно набрал номер и под контролем Виктора прошел целый квест, доказывая, что жив и телефонным номером пользоваться намерен. Доступ к связи открыли только через пятнадцать минут. Увидев, что телефон заработал, Виктор собрался и ушел. А я листал переписки и с каждым новым сообщением ощущал, как нарастает ком у меня в горле.
Там, за бортом была жизнь. Мои друзья, коллеги разъехались по домам, встречались с родственниками. Они строили новую реальность, планировали будущее. А я – чем больше времени проведу в больнице, тем сильнее стану для всех просто прошлым. Воспоминанием. И виноват в этом только я. Ведь меня просили не делать глупостей! Но я не слушаюсь, да. И теперь кого винить в моем одиночестве?
Я долго не мог заставить себя открыть сообщения от Лео. Я просто не знал, как теперь с ней общаться. Меньше месяца назад я был успешным пилотом. У меня была профессия, будущее, здоровье. Я мог сложить к ее ногам все, что она только могла пожелать. Даже звезды. Просто ждал момента, когда нас выпустят в мир, чтобы оказаться у нее осознанным, а не вынужденным выбором. А что я могу предложить ей сейчас? Уютную больницу? Инвалида, едва освоившего самообслуживание? Лекарства по расписанию? И полное отсутствие каких бы то ни было перспектив… Я засмеялся, хотя, если честно, на смех это было мало похоже.
Еще долго я сидел с телефоном наперевес. И физически ощущал, как текут минуты, норовя сложиться в часы. Вечером, когда медицинский персонал разошелся, я наконец открыл сообщения от Лео. Каждое прочитанное слово отзывалось во мне физической болью, но я дочитал все до конца. Она писала каждый день, даже когда я был в коме. Рассказывала про Боровского. Про исследования. Про то, что у нее все получается не хуже, чем у меня. Про то, как их выпустили. Про Прованс. Про планы перебраться в Лондон, в институт Эванса. Она писала, что скучает по мне. Переживает за мое здоровье. Ждет моих ответов.
Я смотрел на свою неживую, упакованную в металл руку и задыхался от безысходности.
Утром Виктор нашел разлетевшийся на куски телефон под креслом в углу палаты.
– Выпал из рук, – соврал я и поспешно спросил: – Вить, а вы поняли, что со мной произошло?
– Пока есть только гипотеза, ребята будут ее еще проверять. Но подвела швабра. Возможно, с предметами нельзя осуществлять переходы, не знаю.
– Ясно.
«В моей смерти прошу винить швабру». Я невесело усмехнулся – как мне показалось, незаметно для Виктора. Но он уже слишком хорошо меня знал, и от промелькнувшего в его взгляде сочувствия хотелось завыть.
Вечером Виктор принес мне новый телефон и даже старательно перенес на него все данные с разбитой трубки. Вот только этот аппарат мне жег руку не меньше, чем предыдущий. Поняв, что деваться некуда, после ухода доброго доктора я написал Лео. Полторы строчки сообщения я сочинял несколько часов, добиваясь идеального, лишенного каких бы то ни было эмоций текста.
«Привет. У меня все хорошо. Вместе с Виктором занимаемся рукой, пока ни на что другое нет времени».
Почти мгновенно пришел ответ:
«Лёх, я очень за тебя волнуюсь. И скучаю».
«Со мной все будет хорошо. Удачи в пространственных исследованиях».
Я сунул телефон в тумбочку. И лежал без сна, без мыслей, мне кажется, даже без эмоций до самого рассвета.
В ближайшую неделю меня ждала сложная процедура ввода наноагентов в кость руки. Обычно это занимает пару часов. Сначала вводят наноматериал, а потом аппаратом, похожим на трубу МРТ, выставляют частицы на необходимые места по краям травмированной кости. Приживаются они быстро. У меня же все должно было быть намного сложнее из-за множественности травм и большого количества собранных штифтами осколков. Планировалось, что введение наноагентов будет длиться несколько дней. Все это время мне предстояло провести в трубе, поэтому меня снова ввели в сон, в котором, если честно, мне хотелось остаться уже навсегда.