– Даже они? – все так же тихо прошелестел невидимый собеседник, и в стене грота появилось слюдяное оконце. За ним можно было разглядеть перламутровую ракушку – такую огромную, что, если бы поместить ее рядом с избой, она доставала бы до конька на крыше. Нижняя створка ракушки застлана была шелками, нежно-розовыми, будто рассветное марево над рекой в туманный день, и лежала там женщина в простой беленой рубахе, украшенной вышивкой. Босая, простоволосая – но как же хороша она была! Губки – как малина, глаза – осколки льда на белоснежном узком личике, а волосы – словно спелая пшеница.
Я приникла к этому окошечку, жадно разглядывая видение, и из глубин памяти выплывали картины, как эта же женщина сидит за прялкой у окошка, как она ловко справляется с огромным чугунком у печи, как достает пирог, отодвинув тяжелую заслонку, как плетет мне косы, красиво украшая их атласными лентами…
– Мама… – мой шепот – хриплый, надсадный – показался клекотом жуткой птицы, дышать стало тяжело, словно бы чьи-то когтистые лапы схватили меня, сдавив горло. Перед глазами потемнело, закружилось все, заплясали желтые звезды… Рядом с пленницей подводного мира появился мой отец – рыжие вихры, огненный взор агатовых глаз, смуглое лицо, что будто высечено из камня… Рубаха-косоворотка, широкий пояс, онучи – одет небогато, но ладно. Сидит на камне, и руки его спутаны водорослями, зелено-бурые ленты вьются по груди и плечам, и, несмотря на видимую хрупкость их, кажется, что разорвать свои путы мельник не может.
– Так что, Аленушка, говоришь, ничего тебе не надобно? – мерзко заскрежетал голос над плечом. Я обернулась всполошенно, но никого не было рядом. А окошко, когда я снова к нему бросилась, уже исчезло – лишь дивный цветок из хрусталя распускался на том месте.
– Надобно! – крикнула я и заметалась по гроту, ища окошко. – Надобно! Отзовись, кто ты?! Где ты?
– Здесь я, – змеиный шепот пронесся под сводами грота.
Я повернулась, рассекая воду перепончатыми руками, и крик застыл у меня в горле. На троне из кораллов и ракушек, переплетенных водорослями, сидело чудище морское. Зеленые волосы шевелились в толще вод, и казалось, это ужи или гадюки, болотные огоньки вместо глаз, скрюченный бородавчатый нос, кожа – как желе, покрыта рыбьей чешуей. Похож был подводный царь на огромную склизкую жабу, наряженную в золотую рубаху и боярский камзол, вышитый жемчугами да мифриловой нитью. Страшен, отвратен, в слизи мерзкой, весь усыпан бородавками.
– Так что же, Аленушка, хочешь родителей спасти? – снова шепчет, а выпуклые глаза рыбьи так и вращаются, так и горят зеленым пламенем.
– Хочу, – твердо ответила я, пришлось подплыть ближе, когда чудище меня поманило к себе. – Но сейчас не могу я… Кащея спасти надобно, обещала я Василисе…
– Больше ни слова! Навий царь в терему своем на цепях висит. Я тебе путь к нему укажу и родителей отпустить обещаю, коли ты в русалью неделю ко мне явишься. Времени до того – две луны почитай, управишься. Но едва загорятся костры в селениях, едва дочери мои выйдут на луга заливные танцевать да венки плести, едва папороть зацветет волшебным огнем в темной лесной чаще – последний срок придет для твоих раздумий. Не придешь – утоплю батюшку с матушкой твоих!
И так жутко поглядел царь подводный на меня, что дар речи отнялся. Я лишь и нашла силы кивнуть.
– К Кащею тебя приведет клубочек волшебный…
К моим ногам подкатился клубок из зеленых нитей, похожих на водоросли. Замер на песке. Я подняла его, и тут же тьма плеснулась. Вязкая, удушающая, будто меня в смолу окунули. Я, задыхаясь, пыталась выбраться из морока, но он становился все гуще, забивая мне рот, не давая вдохнуть.
– Аленка! – резкий окрик раздался в этой смоляной тьме. – Проснись!
– Что… что это? – Я резко села на постели, странно мокрой, воняющей тиной и гнилой рыбой. Отряхнулась, как мокрая кошка, вскочила. Гляжу – Иван на меня странно как-то смотрит, а на рубахе его – влажные следы от моих волос.
– Ты намокла… – нахмурился он. Почесал рог, что с прошлого вечера вроде даже больше стал, и воровато оглянулся на шкуры, коими дверь из землянки отгорожена была. Царевич явно волновался, чтобы берендеи на наши крики не сбежались. Как потом объяснять, что я выгляжу так, будто из озера вылезла?
Меня в озноб кинуло, и я поспешно натянула одно из одеял, что возле лавки лежало, мое совсем промокло. Сняла с уха водоросль, с возрастающим удивлением ощутила под ногтями мелкий ракушняк, будто скребла руками по речному дну. А у ног моих клубок с лохматыми зелеными нитями лежал – явное свидетельство того, что сон мой вовсе не сном был.
– Зато мы теперь Кащея найдем… – пробормотала я. – Не спрашивай ни о чем, я сама не понимаю, что это было.
Иван кивнул и клубок в сумку спрятал.
А я опустила голову, занавесившись влажными волосами, от которых шел стойкий запах заболоченных вод, пытаясь скрыть от царевича тоску свою да печаль. Не стоять мне с ним на рушнике, не пить мед из одной чаши.
Видать, от судьбы не уйдешь.
Глава 15
Как из лесу берендеев выбрались, так уже заря небо подожгла и алый костер полыхал над сизой мглой, что клубилась над рекой, а во́ды в ней – и я глазам своим сначала не поверила – красны были, как кровь! И виделось мне, что души навий тонут в бездне этой проклятой, и крики их, их стоны слышатся в вое ветра, что несется над просторами Смородины.
А на Той Стороне – призрачный лес, и ели огромные подпирают верхушками острыми небеса, и кажется, не видала я в своей жизни места страшнее. Стоишь на этом берегу, глядишь вдаль, а сердце стынет, сердце и биться перестает. Жуть лесная глядит на тебя, и не спрятаться от взгляда бесовского, не скрыться. Коль пришел сюда, знать, готов морок принять в сердце свое – так думают навьи.
Над водами этими мост чернеет – перила витые узором дивным украшены, а сам мост высок и красив. Да страшен. И зеленоватые, словно медные, пятна по нему раскиданы. Несет окалиной железной, сладкой кровью пахнет, горечью волчьей ягоды. И стон идет из земли – вот и добрались мы до границы меж мирами.
Калинов мост перед нами. По берегу – обломки стрел, мечи, щиты и кости белеют, черепа скалятся. Волны алые ласкают их, оглаживают нежно, словно руки материнские, и кажется, что улыбаются скелеты своей участи.
Черен мост, страшен… А за ним – Навь проклятая хмарится. Блискавицы летают по-над лесом, дым стоит, словно сотни костров среди дерев разложены. Кукла Василисы на Ивана проворно забралась, вцепилась ему в волосы, он и взвыл.
– Осторожнее, окаянная!
Сбросить ее попытался – не тут-то было. Хватка у Гони крепкая, не смотри, что малявка росточком с половину локотка.
– Река Смородина это… – прошептала она. – Там, на Той Стороне – мир мертвых.
– А почто Калинов-то? – Иван огляделся. – Что-то ягод не видать…
– Дубина ты, – беззлобно ответила куколка. – Калинов – потому что раскалили его докрасна огненные воды. Это сейчас они спокойны, а как ближе подойдем – увидишь дымок да запах услышишь паленого. Все, что упадет в реку, всему – смерть!
А Иван смеется – дразнит, видать, куколку, кто ж не знает про Калинов мост – границу между мирами.
И вот чем ближе мы подходили, тем гарью и дымами сильнее несло, да жаром – словно у печи мы раскаленной.
На Той Стороне деревья затряслись, земля застонала, и вышел к мосту огромный змий о трех головах – как изба он был ростом, глазища – тарелки, пасти оскалены… злой, гадкий, мерзостный. Но для него Баба Яга нам подарочек дала – его-то я и приготовила еще загодя и сейчас ощущала приятную тяжесть волшебных зерен в ладони, и почти не было мне страшно. Разве что чуть-чуть.
Ведь старуха сказала – пройдете все испытания. А она ведает, что было, что будет… И я ей верила.
– Брат мой тут бился с чудищем поганым, – вдруг сказал Иван тихонько. – Шутки да прибаутки мои вы не слушайте, все я знаю, только вот не рожден я богатырем, как сродственник мой. Сила есть, ума маловато, а с пустой головой змия не победить. Но говорил он, я помню, что головы рубить толку мало – где срубишь одну, три вырастет.
– Больно ты стал говорливый, – сварливо отозвалась Гоня и дернула его за золотистый локон. – Пустая башка аль нет, а за то, что от берендеев ушли, спасибо тебе.
Я улыбнулась – перепалки их путь скрашивали.
Малиновое зарево разгоралось все сильнее, пекло разверзалось прям от берега, и стонали-кричали в огненных водах черные души. Слышался вой плакальщиц – из Яви доносился он, видать, хоронили кого. А мы с Иваном да куклой Василисиной уже давно покинули мир живых, тогда еще, как пустила нас Баба Яга в туман безвременья. Вот куда тропа нас привела – еще чуток, и найдем то, что ищем. Да только рад ли будет тому Кащей? Может, ошиблась Василиса, может, сам он в Навь спустился, устав от мира живых?
Может, он и виновен в похищениях девиц? Так Иван поначалу думал, не веря, что беда могла с наставником моим приключиться. Такой, как он, сам кого хочешь к беде приведет, не пощадит, не пожалеет.
Смрадом понесло, вонью жуткой, будто могила разверзлась, будто болото зацвело иль мертвяки из затона вылезли, – видать, не только из-за красного цвета река это имечко получила – Смородина.
– Так и будем стоять али придумаем чего? – спросила куколка. – Аленка, доставай подарёнку свою!
Я и раскрыла ладонь, а там – зернышки пшенные. Чем они нам помогут? Но Яга сказала – без них пропадете… И я ей верю.
– В землю брось! – догадался Иван. – Богатыри родются нам в подмогу! Кидай скорее!
Я и бросила – размахнувшись. Змий в мою сторону головами повел, рыкнул, пламенем плюнул, но не достал, огонь в воды раскаленные упал. А из зернышек потянулись росточки – миг единый, и стоят пред нами пятеро крепких молодцев. В кольчугах блескучих, в шеломах, с булавами шипастыми да мечами двуручными. Глаза – синие, как море, волосы – пшеница, солнцем обласканная. Статные, сильные. Бросились они к змию, а мы следом за ними побежали – чтобы пока бьются наши защитники с чудищем, мы через мост перескочить успели.