Мысли ясные стали, кристально чистые. Стыдно стало за то, что драться бросилась, за то, что в память полезла, в прошлое Кащея – нельзя смотреть без спроса, это я всегда знала. Простит ли? Поглядела на него искоса – сильно ли ярится?
А у него не лицо – маска восковая. Ничего не понять, что думает, что сказать хочет.
– Что это было со мной? – тихо спросила я, отдавая чашу наставнику.
– Видать, колдунья решила напоследок нам жизнь испортить, – мрачно отозвался Кащей. – Ей же и в голову не могло прийти, что кто-то по своей воле от моей любви откажется да от трона Навьего царства.
– А если бы приняла я твою корону… что тогда?
– Не знаю. Наверное, твоими руками убила бы меня Марья…
– Но яйцо с иглой…
– Тише, тише – сказки то все. Нет никакого яйца и никакой иглы.
Если и есть, о том он не скажет.
Да и я не спрошу.
Я тяжело вздохнула, сгорбившись, не зная, что дальше делать. Вцепилась в чашу, да так сильно, что костяшки пальцев побелели.
– Ты, Аленка, увидела то, что не положено, но понять должна, что не хотел я тебе повторения Василисиной судьбы. Хотел я, чтобы по своей воле ты мои владения полюбила да осталась бы навеки здесь – богато мое подворье, широки мои поля да густы леса. Топь Моровая – то все для отвода глаз, на самом-то деле здесь почти так же все, как в Яви, только ночи длиннее да холоднее. Чудища все на цепи да по моровым ямам сидят, никому не даю воли гулять да лиходейничать, а вот Марья… завсегда она любила с мороком хороводить. Покоя мне от нее нет.
Голос Кащея тих был, спокоен. Я снова решилась на него взглянуть – глаза его оледенели, показались мне в этот миг они осколками хрусталя. Жаль его стало, но ни за что бы я не показала этого, не обидела бы его этой жалостью.
– Ты отпустишь меня? – с недоверием спросила я.
– Томить против воли не стану… – хрипло ответил он. – Да только и помогать царевича спасать не буду, тут уж не обессудь. То, что обещал расколдовать… обманул я. Нельзя изменить ничего. Сущность его вторую лишь подчинить можно, но человеком ему снова не стать. Всегда в себе тьму и морок он таскать будет, всегда в нем будет жить дикий зверь. И никогда не избавиться ему от второй тени.
Я сглотнула горькую слюну, пытаясь не реветь – что жестокому татю мои слезы? Но хоть правду сказать изволил.
– Куда тебе надобно? В Зачарованный лес? – спросил Кащей, и на траву упала его хищная тень.
– А ты что же, можешь меня отправить куда угодно? – Я тоже поднялась, косу за спину перекинула и попыталась выпрямиться, хотя беды плечи мои согнули. – Погоди… кукла!
И я бросилась к крыльцу того терема, возле которого нас чародейский вихрь застал, где Иван сумку выронил. Я бережно подняла ее, но куклы не было нигде.
– Гоня! – отчаянно крикнула я, боясь и представить, что будет, если я спутницу потеряла.
– Здеся я, здеся… – послышалось ворчливое, и из высокой травы выглянула рассерженная кукла. – Едва не бросила меня, окаянная…
– Не серчай, я себя едва не бросила…
– Иди… и не вертайся никогда! – громыхнуло за спиной, и я, обернувшись, увидела рассерженного Кащея.
Видать, не хотел он меня отпускать.
– Еще увижу, несдобровать тебе – заточу навсегда в пещере под горами Железными! В Навь не суйся даже! – гаркнул, а по лицу, всегда белому, как снег, пятна красные пошли.
– Довела ты наставника, ой довела… – протянула Гоня, когда я наклонилась, чтобы поднять ее.
Кащей рукой взмахнул, и вспыхнуло пламя, а в нем я увидела терем Василисы Премудрой – на высоком крыльце сидел наш домовик Митрофанушка и плел лапоть, а над ним кудрявая березка шелестела, и кружевная тень от ее кроны ложилась на завалинку.
Я, не чуя ног, бросилась к этому колдовскому пламени, в котором видела Зачарованный лес, боясь, что Кащей передумает.
Вдруг как это морок лишь? И нет на самом деле ни Митрофанушки, ни березки, ни хоромин Василисиных?
– И чтобы дорогу в мое царство забыла! – услышала я напоследок, и огонь поглотил меня, выплюнув в светлице главной наставницы.
Глава 17
– Вернулась… – задумчиво бросила Василиса Премудрая, глядя на меня как-то больно хмуро, с искоркой недовольства в зеленых глазах, что как два смарагда на бледном ее лице сверкали. Толстая коса, украшенная атласными лентами, накосником с камушками гранатовыми, лежала на плечах, уютно свернувшись змеей, и наряд наставницы, как всегда, был богат да пышен – сверкающая от малахитового крошева ткань, казалось, выточена из горной породы самой Хозяйкой гор, которая в школе нашей светлых волшебников обучала магии самоцветов и драгоценных металлов. Кто знает, может, чарами своими она с Василисой поделилась – не могла простая парча, даже каменьями украшенная, так глаза слепить да каменной на вид казаться.
Но почему наставница глядит на меня так… дивно?
И страшно становится мне от взгляда этого.
– Вернулась… – так же тихо отвечала я, пытаясь отдышаться. После всего произошедшего я не верила, что снова в тишине Зачарованного леса нахожусь, что нет больше смрада навьих болот, нет страшного Баюна и его сказок жутких, нет упырей да морока Приграничного леса… вот только и Ивана нет!
Я всполошенно дернулась, бросившись к Василисе, но была остановлена ее холодным взглядом и властным взмахом. Рука ее с широкими золотыми браслетами воздвигла меж нами невидимую стену, о которую я ударилась, налетев на нее со всего размаху.
Больно… Рука затекла тут же, плечо заныло. За что же так?
– Ты мне скажи, почему вернулась так поздно? – Наставница руки на пышной груди сложила и словно ростом выше стала, нависнув надо мной.
– Поздно? – пролепетала я, не понимая, чего хочет Василиса да чего озлилась. И тут же нырнула в зеленые омуты ее глаз. Не хотела я ее еще больше ярить, в мысли прорвавшись, но иногда у меня сила из-под контроля вырывалась, и от растерянности, видать, я нечаянно запрет и нарушила, а ведь еще матушка упреждала – не лезь в чужую душу, никто того не любит, можно и погибнуть в паутине чужих сновидений и грез, в болоте прошлого увязнуть, навеки остаться на Той Стороне.
И не Навь это, не сумрак Приграничного леса… Никто не знал, куда уходят зрячие, которых удалось пленить во время того, как они смотрели в чье-то прошлое.
– Все одно моя будешь, Василиса! – окрик злобный раздался в тумане, окутавшем меня зеленым маревом, в нем тонули все звуки, кроме двух голосов. Мужского – разъяренного, резкого, и женского – низкого, с хрипотцой, уверенного в своей правоте и оттого спокойного, как воды лесного озера.
Я пыталась разглядеть что-то в этом тумане, но он все едино плотной завесой висел предо мной, лишь две тени виделись вдалеке. Одна – хищная, высокая, костлявая, в острозубой короне хрустальной, вторая – в пышном платье колоколом, кокошнике. И голоса эти были очень знакомы.
Память Василисы?.. Накажет ведь наставница!.. И я с ужасом метнулась назад, но некуда было бежать, некуда было скрыться от этих злых обреченных криков, что вороньем неслись ко мне сквозь зеленую дождливую взвесь и разбивались тоскливым эхом о каменную тропу, вырезанную в горе.
Неважно, где я находилась, нужно было скорее уходить, пока меня не заметил хотя бы Кащей!
С Василисой бы потом примириться, не понравится ей, ох не понравится, что влезла я без разрешения в ее голову. Но куда идти – позади скала, впереди – туман, по краям – обрывы… Словно я на каменном карнизе над бездной стою.
– Не буду я жить в болотах твоих! Если соглашусь, кто тогда одаренных детей учить будет? Мне и так тяжко – никому не нужен Зачарованный лес, леший да домовик – вот и вся подмога!
Видать, занесло меня в древние времена, когда не было еще нашей школы.
– Зачем тебе они? Неужто думаешь, что оценят они твою премудрость? – рычащий голос Кащея громом пронесся над скалами.
– Не зря меня так прозвали, – холодно отвечала Василиса. – И от своего не отступлюсь, ты меня знаешь…
– Что уж тут, – в тоне его ворчливые нотки послышались, – да только опустел без тебя мой терем, паутина да пыль в подземельях, некому петь мне поутру, некому солнце звать в мертвые земли царства моего. Зачахну без тебя…
Зачем же мне в любви клялся? Я похолодела, осознав, что все это видела, знала Василиса, и ежели любила его, то меня возненавидеть должна! Мелькнуло даже предательское – а может, отправила она меня спасать царя навьего, чтобы сгинула я по дороге в лесу Приграничном али топях моровых?..
Но тут же прогнала я подлые мысли – никто не знал, что с Кащеем и как спасти его, и ежели б сердце Василисино еще горело им, так сама бы бросилась она, не усидела бы в покое и тишине Зачарованного леса!.. Да и зачем ей было мне куколку свою в проводницы давать?..
– То-то же… – послышалось рядом облегченное. – Неужто мудреть начала?
Я взгляд вниз опустила – у ног моих Гоня сидит в своем нарядном платьице из шелка, косу переплетает, личико безмятежное у ней, светится от радости.
– Чего веселишься? – Я рядом села, свесив ноги над обрывом, отчего ладони вмиг похолодели, а сердце в бездну ухнуло. – Я, как выберусь из этого места, точно из школы вылечу! Не простит Василиса… Я бы на ее месте никогда не простила.
– Так то ты… А она недаром Премудрая! Неужто думаешь, против воли ее вошла бы сюда? Даже если не желала она видеть тебя в этом уголке своей памяти, но коль ты здесь, значит, надобно так… А знаешь для чего? Не жалей про Кащея, обманная любовь его, злая…
– Я уже так и поняла, – тоскливо отозвалась я, вспоминая синие очи прекрасного витязя с пепельными волосами, что звенели на ветру тонкими спицами, вспоминая слова ласковые, признания его. Царицей обещал сделать! Богатства свои несметные показывал!
– Думаешь, кто девиц похищал? – прищурилась Гоня. – Оттого и не дал Кащей осмотреть терема свои да подворье, ослепив тебя блеском каменьев да злата… А Марья его на цепи подвесила от злости да ярости – обещался ей жениться, царицей своей сделать хотел, да предал. Как прознала она, что девок стал Кащей похищать, так и придумала все то… А Василиса сразу поняла натуру его подлую, вот и убежала от хищной да неприкаянной любви татя окаянного.