— Тому, кого люблю. Он включается, когда рядом она.
Кто-то осторожно поднял меня на руки, и стало тепло. Какой чудесный сон, наконец-то. Не буду просыпаться. Так хорошо. Дыхание на губах. Совсем хорошо. Останься так. Я буду спать вечно.
Утро разбудило болтливыми скворцами. Папаша семейства яростно притворялся то соловьём, то щеглом, то трясогузкой и щебетал на все мыслимые голоса, отгоняя потенциальных конкурентов с территории. Пернатые чада отчаянно повторяли за родителем. Звучало нецензурно и оглушающее. Мне отчего-то было смешно, и я отправилась посмотреть, что происходит.
— Делька? — папа поднялся с узкой постели, едва завидев меня в дверях.
— Отличное утро, па, — улыбнулась ему и чмокнула в щёку. Потянулась, мышцы недовольно отозвались.
— Ты как? В порядке? — папа встревожено пригладил сильно растрепанные волосы.
— Зарядку надо бы сделать, а так — ничего. Куда это мы вчера лазили, что всё так задеревенело? Ты, кстати, почему спрашиваешь?
Папа почесал за ухом, наморщив лицо, мучительно что-то соображая.
— Па, ты сам в порядке? Мама где?
— Я позову.
Мы были в небольшом охотничьем домике на склоне Иремеля. С нами была Анька и какой-то бородатый улыбчивый парень, который готовил нам еду и, кажется, был из туристического агентства. Он приветливо помахал мне рукой и позвал Аньку.
— Рад, что ты проснулась, спящая красавица, — у юноши был мягкий красивый голос и тёплые карие глаза. Он говорил с едва заметным, приятным уральским, акцентом. — Ей бы нужен сейчас осторожный массаж, — сказал Аньке.
— Это ещё зачем? — усмехнулась я и села на скамейку около стола.
— А теперь попробуй встать, — со спокойной улыбкой сказал странный бородач.
Получилось с трудом и мычанием. Парня звали Андрей, и он с моего разрешения осторожно нажал на мне несколько болезненных точек, после чего двигаться стало гораздо легче.
Мама меня напугала. Маленькая, худенькая, она съёжилась ещё больше и словно посерела. Тревожно стукнуло и сжалось внутри.
— Что с тобой, мамочка?
— Ничего, птичка. Как ты?
— Я? А, что со мной? — недоумевая ответила я. — Я — отлично,
— Тогда всё хорошо, — улыбнулась мама, — Я прилягу.
Мы были дома через три дня, после того, как мама тихо сказала:
— Я доеду.
И мы доехали. Весело и, кажется, быстро. Анька сказала:
— Если захочешь поговорить, звони в любое время.
— О чём? — спросила, искренне удивляясь.
Она пожала плечами в ответ:
— Вот о чём захочешь, о том и поговорим, — и коротко обняла меня на прощанье.
Это странное сырое лето вдруг неожиданно закончилось, и наступил сентябрь. Осень пронеслась дымным запахом листьев, смутно напоминая о чём-то. Хлюпающим, мокрым, дождливым вихрем капала за шиворот, заставляла сердиться и ёжиться от волнующей дрожи. Зима усыпляла и вьюжила мысли. Ветер колюче дул в спину, словно толкая куда-то. Но я не могла вспомнить куда. Лютая стужа колола лицо и пробиралась к телу, знакомо щипала кожу, когда я возвращалась в тепло, напоминая о чём-то тревожном и сладком. То возникали в тихом сумраке мыслей неясные и пустые тени, то таяли, разбредаясь рваными краями в разные стороны. К февралю странная тоска мешала мне спать. Я копалась в себе и ещё глубже зарывалась в учебники. Завитушки древнегреческого алфавита расплывались, складываясь в странные слова незнакомой вязью и совсем не греческие буквы.
Я боялась пожаловаться маме, чтобы её не беспокоить. Она несколько месяцев болела и поправилась только к зиме. С Анькой мы были дружны больше, чем когда бы то ни было прежде. Однако, и с ней поделиться о предчувствии и томлении я не решилась, в конце-концов определив, что скоро весна, и я в сезонном депресняке, хотя и настроение моё было отменным.
Получив зачёты и покончив с экзаменами, по моему обыкновению, досрочно (терпеть не могу растягивать сессию на месяц), я, в предвкушении долгого отдыха и крепкого сна, медленно шла по коридору университета. На непривычно высоких каблуках и в узкой бежевой юбке я чувствовала себя взрослой и успешной. А в новом топе с открытыми плечами ещё и привлекательной. Вроде бы следовало радоваться. А у меня никак не получалось.
Остался ещё год, и, наверное, я двинусь дальше в аспирантуру, как когда-то брат. Или, быть может, пойду работать куда-то. Например, в искусство, как мама. Или уеду куда-нибудь далеко-далеко, к примеру, в горы.
Стоп, почему, в горы? Обычно положено хотеть к морю. Вот во Владивосток, например, к океану! Там тоже горы. Точно! Или в Питер, или… Нет, вода должна быть маленькой. И спокойной, и пахнуть утренней свежестью и росой. И чтобы ёлки и нежарко. Байкал? Нет, слишком далеко. Хотя, Владивосток ведь ещё дальше?
Снова смутно заныло за рёбрами. Опять душа мается. Вроде, и нет причин. Вроде, все уже хорошо. И впереди целое свободное лето.
Меня окликнула Анька, и наваждение развеялось. Я подумаю об этом потом, может, завтра. Мы вместе неспешно двинулись домой, гулко шагая каблуками по старому стертому паркету факультета.
На широком подоконнике у высокого полукруглого окна в просторном коридоре третьего этажа сидел грустный Борька Арсеньев в обнимку с ноутбуком и сердито ел пончик.
— Ты чего, Борь, — участливо спросила я его.
Борька поднял глаза, вздрогнул и хлопнул глазами.
— Так Белый же до междисциплинарки не допускает, — он странно посмотрел на меня. Потом тряхнул головой, пробормотав что-то.
Нервничает, наверное, очень.
— Да быть не может. Хороший человек хорошего человека всегда к экзамену допустит.
— Да не был я почти ни разу у него, — насупившись пробурчал Борька.
— Тогда сдавайся в рабство, — Анька со смехом похлопала его по плечу.
— Лайге, Арха… фух…, — услышала я знакомый голос, — Как быстро! Постойте! Борис… — Анька странно побледнела.
— Ты чего? — шёпотом спросила я. Анна в ответ помотала головой и сглотнула, глядя на спешащего археолога. Все связанное с кафедрой археологии мы сдали окончательно ещё на третьем курсе, и волноваться было совершенно не о чем.
Профессор никак не мог отдышаться и остановился, тяжело пыхтя, промокнул лысину большущим клетчатым платком. Потом ещё дважды глубоко вздохнул и махнув рукой скомандовал:
— За мной!
Анька тихо застонала.
— Да, что такое-то? — прошипела я подруге в плечо.
Анька помотала головой, заходя вслед за Владимиром Николаевичем на кафедру. Мы с Борькой неспеша поплелись следом.
— Во-первых, где ваши отчеты по проделанной работе? Второй семестр жду, ну сколько можно!
— Господь с вами, Владимир Николаевич, о какой работе? — Борька маячил в дверях, не решаясь зайти, обоснованно ожидая внеплановой нагрузки.
— Что значит, о какой? — опешил профессор.
— Мы не с вашей кафедры, — осторожно напомнила Анька.
— Как не с моей? Вы же со мной ездили…
— С вами поехали в прошлом году все магистранты. Вы набирали в экспедицию четырнадцать, а нас всего пятнадцать человек. И историков, и археологов. Я и Борька на зарубежке, Дели на отечественной, а ваши — только Игнат с Алиной, да ещё Женька Бобров и Рамиль с Колей, — улыбалась рассеянному профессору Анька.
Мы с Борькой тихонько хихикнули.
— Невероятно, — знакомым тоном воскликнул Владимир Николаевич. И Анька поспешила его успокоить.
— Но если вы так нуждаетесь в нашем материале, я, например, с радостью покажу вам всё, что смогла разузнать на эту тему, движимая своим любопытством. Радиоуглеродный анализ не обещаю, а вот отметки в гугле и переписку с местными жителями на форумах вполне могу предоставить.
Я смотрела на подругу, как на существо из другой звёздной системы. Примерно так, как если бы у неё внезапно оказались зелёные волосы и ярко синяя кожа.
— Хорошо-хорошо, — потирая подбородок, задумчиво пробормотал Владимир Николаевич. — А вот, если я попрошу…
— Всё, что угодно, — перебила его Анька, опять не давая ему договорить.
— У меня утеряны данные по одному из образцов, — сказал профессор, делая небрежный жест рукой, по видимому, означающий, “Найдите себе какое-нибудь место”. — Возможно, вы сможете мне помочь.
— По какому именно? — Анна по своему обыкновению перетянула всю инициативу на себя. Я не возражала.
— Помните самый первый?
Анька хмуро смотрела на него, ожидая продолжения.
— Нет ни точного места находки, ни схемы, ни фотографий. Вся папка по образцу пропала. Может, удалил кто-то случайно.
Я переводила взгляд с профессора на Аньку, ничего не понимая.
— Странно то, что бумажный архив тоже утерян.
— Действительно странно. Кому это могло бы быть нужно? Кроме вас? — сказала Анна и очень тихо добавила: — И нас.
Я удивленно взглянула на неё. Подруга хмурилась.
— У меня фотографий места находки нет, но я поспрашиваю, у кого они остались. Наверняка, есть кто-то, кто всё ещё хранит их. На память я помню только, что это двенадцатое октября…
— Четырнадцатого года, — закончила я за неё.
Анна с ужасом оглянулась. Я пожала плечами:
— Понятия не имею, откуда знаю. Я даже не в курсе, о чём речь.
— Да как же это, Лайге? А вы ведь даже просились у меня там остаться, — заулыбался профессор, — Ох, молодость! Переменчивая и непостоянная, — он подмигнул сильно побледневшей Аньке и открыл шкаф.
— О чём это он? — шёпотом спросила я у нее.
Анька только сглотнула, не отрывая взгляда от Владимира Николаевича.
— Вот об этом, — сказал Владимир Николаевич и повернулся к нам. В руках он бережно, как яйцо, держал плоский круглый камень.
Я протянула ладони и профессор вложил его в мои пальцы.
Только камень коснулся моих рук, тонкая, сдерживающая грань не выдержала и прорвалась, выбивая воздух из легких, скручивая внутренности и разрывая сердце. Клянусь, я чувствовала вкус крови во рту.
— Как же это? — еле дыша прошептала, дрожащими губами. И слёзы застыли на моих ресницах.
— Нам надо к врачу, — коротко отрезала Анька. — У неё давление упало, или наоборот. Такое с ней бывает.