Они мирно сидят за стоящими на коричневом ковре белыми столами и работают в группах. И стоит только одному из учеников поднять на Стиина глаза, как тут же и взгляды всех остальных устремляются на него. Но никто не произносит ни слова. Замешкавшись на мгновение, он собирается пройти дальше.
– Привет!
Стиин поворачивается в сторону девочки, сидящей в одиночестве за ближним к нему столом, с тремя небольшими стопками учебников, и узнает Матильде. Она повзрослела. Стала серьезней. Одета в черное. По-доброму улыбается ему и спрашивает:
– Ты Густава ищешь?
– Да.
Он встречал ее тысячи раз, ведь она бывала у них в доме столь часто, что беседовать с нею было почти так же естественно, как с дочерью, но теперь с трудом подыскивает слова.
– Его класс недавно прошел мимо, но они наверняка скоро вернутся.
– Спасибо. Ты не знаешь, куда они пошли?
– Нет.
Стиин смотрит на свои часы, хотя прекрасно знает, который теперь час.
– Ну ладно, подожду его в машине.
– Как у вас дела?
Стиин глядит на Матильде и пытается изобразить улыбку. Она задала ему один из самых опасных вопросов; впрочем, он слышал его так часто, что знает: главное – ответить немедля.
– Отлично. Работы многовато, но это и к лучшему. А как у тебя?
Она кивает и тоже старается улыбнуться, но вид у нее печальный.
– Мне так жаль, что я у вас давно не бывала…
– Не огорчайся, у нас все замечательно.
– Привет, Стиин. Я могу чем-нибудь помочь?
Он поворачивается к подходящему к ним классному руководителю Йонасу Крагу. Ему лет сорок пять, он в джинсах и обтягивающей футболке. Взгляд у него доброжелательный, но в то же время настороженный, испытующий, и Стиину отлично известно, почему он так смотрит на него. Случившееся с Кристине сильно отразилось на всех ее одноклассниках, и учителя постарались помочь ребятам пережить эту трагедию. При этом классный был одним из противников участия учеников класса в траурной церемонии, состоявшейся, по понятным причинам, через несколько месяцев после исчезновения Кристине. По его мнению, это в большей степени повредило бы психике детей, нежели принесло пользу, так как разбередило бы уже начавшую затягиваться рану, о чем он и сообщил Стиину. Между тем руководство школы решило дать ученикам возможность самим решать, участвовать в церемонии или нет. И почти все одноклассники Кристине на ней появились.
– Нет, всё в порядке. Я уже ухожу.
Он возвращается к машине, и в этот момент звенит звонок с урока. Стиин закрывает дверцу и старается разглядеть фигуру Густава среди выходящих из школы детей. Однако сына все нет. Он уверен, что поступил правильно, но встреча с Матильде снова вызвала воспоминания о визите полицейских, и у него в голове всплыли слова последнего из пользовавших их психотерапевтов о том, что горе – это утратившая свой дом любовь, и нужно сжиться с этим горем и понуждать себя двигаться вперед.
Густав садится на переднее сиденье рядом с ним и рассказывает, что классный руководитель затащил их в школьную библиотеку, чтобы они выбрали себе книги для домашнего чтения, и поэтому он ненадолго опоздал. Стиин понимающе кивает, собирается включить двигатель и поворотник и отправиться в путь, но внезапно у него появляется ощущение, что ему необходимо вернуться в школу. Звенит звонок на урок, а он продолжает бороться с собой. Стиин понимает: то, что он собирается сделать сейчас, находится за чертой, которую, как он сам установил, переступать ему нельзя. Но знает и то, что если не сделает это сейчас, то, скорее всего, никогда уже не сможет задать Матильде вопрос, который для него столь важен, может быть, даже важнее всего в жизни.
– Что-то не так?
Стиин открывает дверцу.
– Мне надо… я сейчас. Подожди в машине.
Он захлопывает дверцу и идет к входу в школу под кружащимися над ним листьями.
38
– Вы что вытворяете, черт побери?! Я требую объяснений! – истерически кричит Эрик Сайер-Лассен.
Тули́н нажимает на иконку сообщений на мобильнике «Самсунг Гэлакси» и бегло просматривает эсэмэски, а Хесс тем временем вываливает содержимое его сумки на обтянутый белой кожей диван, какие обычно устанавливают в лаунж-кафе или в лаунж-зонах торгово-развлекательных комплексов. Все это происходит в офисе задержанного, на верхнем этаже торгового центра. Внизу тихо звучит фоновая музыка, а здесь фактически рай для офисных работников инвестиционной фирмы Сайер-Лассена. Дневной свет потихоньку иссякает, и перед стеклянной стенкой, отделяющей кабинет от коридора, теснятся сотрудники с озабоченными лицами и разглядывают своего директора, которого мгновения назад вывели из лифта способом, не оставлявшим сомнения в том, что он задержан полицией.
– Вы не имеете права! Что вы там делаете с моим мобильником?
Найя, не отвечая на его эскападу, обращается к Хессу, который разбирает содержимое сумки:
– Сообщения здесь нет.
– Возможно, он его стер. Эксперты говорят, что сигнал по-прежнему поступает отсюда.
Хесс достает из сумки белый пакет из «Севен-Илевен», а Эрик Сайер-Лассен делает шаг в сторону Тули́н.
– Я ни хрена такого не сделал. Или вы сейчас же уберетесь к чертовой матери, или скажете…
– В каких отношениях вы находитесь с Лаурой Кьер?
– С кем?
– С Лаурой Кьер. Ей тридцать семь лет, она ассистент зубоврачебной клиники. Вы только что отправили сообщение на ее мобильный телефон.
– Никогда о такой не слышал.
– Куда подевался другой ваш телефон?
– У меня только один.
– А что у вас в пакете?
Тули́н имеет в виду белую с подкладкой бандероль размером с лист А5, которую Хесс вытаскивает из пакета и показывает Эрику Сайер-Лассену.
– Понятия не имею, я его только что забрал. Я шел с совещания, мне позвонил курьер и сказал, что оставил для меня пакет в «Севен-Илевен»… Эй?! – Сайер-Лассен замечает, что Хесс начинает вскрывать упаковку. – Что вы делаете? Какого дьявола, что здесь происходит?
Хесс внезапно выпускает бандероль из рук, и она падает на белый кожаный диван. Он уже вскрыл упаковку настолько, чтобы Тули́н могла увидеть прозрачный пластиковый пакет с засохшими пятнами крови, а в нем – старый мобильник «Нокиа» с мигающим сигналом. Телефон прикреплен клейким тейпом к какому-то серому комку. Но когда Тули́н различает кольцо на пальце, до нее доходит, что перед ними, скорее всего, ампутированная кисть Лауры Кьер.
Эрик Сайер-Лассен поражен:
– Это еще что за хренотень?
Хесс и Тули́н обмениваются взглядами, и первый подходит к задержанному.
– Подумайте хорошенько. Лаура Кьер…
– Да не знаю я ничего!
– Кто прислал вам бандероль?
– Я только что получил ее. Я не знаю…
– Где вы были вечером в понедельник на прошлой неделе?
– В понедельник вечером?
Тули́н осматривается в кабинете задержанного и не слушает ни Хесса, ни Сайер-Лассена. Она интуитивно чувствует, что этот разговор ничего не даст. Ей представляется, что вся эта суматоха кем-то срежиссирована. Будто кто-то сейчас страшно веселится и насмехается над ними, наблюдая, как они безумно мечутся, точно насекомые в стеклянной банке. Найя пытается найти ответ на вопрос, почему они оказались здесь и почему ей кажется, что они правильно поступили, приехав сюда, и в то же время ее не покидает чувство, что это подстава.
Кто-то намеренно прислал эсэмэску, чтобы выманить их в торговый центр. Кто-то хотел, чтобы они следили за нокиевским сигналом и нашли правую кисть Лауры Кьер здесь, в офисе Эрика Сайер-Лассена. Но с какой целью? Нет, не для того, чтобы помочь им, и, по всей видимости, не потому, что Сайер-Лассен может пролить свет на какие-то детали, относящиеся к произошедшему. Но зачем тогда понадобилось наводить их именно на него?
Взгляд Тули́н останавливается на фото в красивой рамке на полке «монтановского»[19] стеллажа позади письменного стола. На нем изображены Эрик Сайер-Лассен, его жена и дети, и она только сейчас догадывается, какой коварный замысел привел их сюда.
– Где сейчас ваша жена?
Услышав вопрос Найи, Хесс и Сайер-Лассен замолкают и поворачиваются к ней.
– Ваша жена! Где она сейчас?
Эрик недоуменно покачивает головой, а Хесс переводит взгляд с Тули́н на семейное фото на стеллаже, и она понимает, что у него возникла схожая мысль. Эрик Сайер-Лассен пожимает плечами и выдавливает из себя нервный смешок:
– Да не знаю я, черт побери! Должно быть, дома. А с чего вопрос-то?
39
Дом этот самый большой в районе Клампенборга, и с той поры, как несколько месяцев назад Анне Сайер-Лассен, ее муж и двое их детей переехали сюда, у нее вошло в привычку заканчивать пробежку перед автоматическими воротами и идти оставшуюся часть пути по щебенке до дома медленным шагом, чтобы отдышаться и нормализовать пульс. Но сегодня она изменила привычке. Набравшись мужества и позвонив Эрику, Анне заторопилась домой и, не снижая скорости, пробежала по щебенке мимо аккуратно подстриженных кустов, алебастрового фонтана и «Лендровера». Ее не смущает, что ворота по-прежнему открыты, ведь совсем скоро она выедет через них в последний раз в своей жизни. Анне только что позвонила няне и сообщила ей, что сама заберет Лину из садика, а Софию – с продленки. Она подбегает к каменным ступеням, где ее игривым лаем встречает собака, быстрым движением треплет ее по загривку и отпирает дверь.
В доме уже сгущается темнота, она зажигает свет, а потом, переводя дыхание, отключает сигнализацию, нажав на кнопку возле видеодомофона. Быстро сбрасывает кроссовки и решительно поднимается по лестнице; собака следует за ней. Анне знает точно, что возьмет с собой, ведь мысленно она уже много раз собирала вещи в дорогу. В детской на втором этаже достает из глубины шкафа две стопки заранее приготовленного белья, из ванной берет зубные щетки и косметички. Увидев на экране мобильного телефона, что звонит муж, решает не отвечать на звонок. Если она сейчас поторопится, то вполне может позвонить ему позднее и сказать, что не могла ответить, так как была в машине, и тогда он составит картину произошедшего не ранее завтрашнего утра, когда выяснит, что они не ночевали у свекрови. Анне торопливо заталкивает одежду девочек в черную дорожную сумку, где уже уложены ее вещи, и три свекольного цвета паспорта из шкафа в спальне. Закрывает сумку, едва ли не бегом спускается по лестнице в гостиную с выходящим на лесопарк панорамным окном и тут вспоминает, что забыла две вещи, без которых им никак не обойтись. Она ставит сумку на пол посередине гостиной, кладет на нее сверху свой мобильник и опять же бегом возвращается на второй этаж. В детской, где уже совсем стемнело, лихорадочно ищет под перинами и кроватями, но только взглянув на подоко