уманной им легенде. Спектакль, однако, затягивается, и ей представляется, будто они находятся внутри ока урагана и болтают о какой-то жуткой ерунде, в то время как вокруг бушует разрушительный шторм. Но наконец-то Хесс добирается до дня убийства.
– Вы говорили, что у вас весьма туманные воспоминания о том дне. Что вы помните только отдельные эпизоды.
– Да, у меня в тот день были провалы в памяти. От болезни у меня кружилась голова, да я фактически и не спал. Наверное, переутомился, слишком много времени уделял работе с фотоархивом…
– Расскажите, почему вы этим занялись.
– Это в какой-то степени была мальчишеская мечта, если можно так выразиться. У меня просто было такое вот желание, а потом…
Беккер умолкает, и Тули́н думает, что лечение его болезни частично состоит в том, чтобы снизить накал его страстного садистского желания наслаждаться видом смерти.
– …в криминальной хронике я видел, что эксперты делают съемку в местах преступлений, только не знал, где эти фотографии хранятся. Пока не зашел на сервер экспертно-криминалистического отдела. Ну, а остальное было делом техники.
Да, Тули́н с удовольствием подписалась бы под этими его словами. Отсутствие серьезной системы безопасности в компьютерной системе архива экспертно-криминалистического отдела можно объяснить лишь полной уверенностью сотрудников в том, что никому и в голову не придет взламывать киберархив фотографий трупов с мест убийств. Пока этим не озаботился Линус Беккер.
– Вы кому-нибудь рассказывали, к каким материалам получили доступ?
– Нет, я ведь знал, что это противозаконно. Но… как уже сказано…
– Какое значение имели для вас эти фото?
– Я считал, что они мне фактически… помогали, что ли. Потому что, рассматривая их, я мог сдерживать свои желания. Но теперь вижу, что на самом деле все было совсем не так… Они возбуждали меня. Вынуждали зацикливаться только на одной вещи. Я, помнится, чувствовал, что мне необходимо подышать свежим воздухом. Вот и поехал проветриться. Ну, а что случилось потом – тут уж меня память подводит.
Тули́н перехватывает его извиняющийся взгляд, и хотя лицо у Беккера по-детски бесхитростное, по коже у нее бегут мурашки.
– Кто-нибудь из ваших знакомых знал, что у вас бывают провалы в памяти? Может быть, вы сами кому-нибудь рассказывали об этом?
– Нет, я в тот период вообще ни с кем не встречался. Время по большей части проводил дома. А если и выезжал куда, то только на места.
– Какие места?
– Места преступлений. Новых или старых. Например, в Оденсе или на Амагер Фэллед, где меня и задержали. Но и в другие места тоже.
– А в этих поездках тоже случались провалы в памяти?
– Возможно, но точно я не помню. Так оно с этими провалами и бывает.
– И что еще вы помните о дне убийства?
– Немногое. Ведь у меня все перемешалось: то, что я сам помню, и то, что мне потом рассказали.
– А помните, к примеру, как вы преследовали Кристине Хартунг в лесу?
– Нет. Ее не помню. Помню только, что был в лесу.
– Но если вы ее не помните, откуда же вам известно, что именно вы напали на нее, а потом и убили?
Вопрос ошарашил Линуса Беккера и, похоже, оказался неожиданным для человека, давным-давно признавшего свою вину.
– Так ведь они мне об этом рассказали. И, кстати, еще кое-что вспомнить помогли.
– Кто именно?
– Да те полицейские, что допрашивали меня. Они ведь и вещдоки нашли. Землю на кроссовках. И кровь на мачете, я им ее…
– Но тогда вы утверждали, что не делали этого. Вы сами-то помните мачете?
– Нет, сперва не помнил. Но потом все как-то стало складываться в общую картину.
– А ведь сначала, когда мачете обнаружили, вы утверждали, что ранее никогда его не видели. Что, наверное, кто-то подбросил его в ваш гараж на полку рядом с машиной. И только на одном из последующих допросов признались и заявили, что мачете принадлежит вам.
– Да, все верно, но врачи объяснили, что болезнь именно так и проявляется. Больной параноидальной шизофренией преобразует реальность.
– То есть у вас нет предположений, кто мог подбросить вам мачете, если его вообще кто-то подбрасывал?
– Да нет, никто его не подбрасывал… Я сам его туда положил. Нет, мне сложно отвечать на такие вопросы.
Беккер неуверенно смотрит в сторону двери, словно хочет улизнуть. Однако Хесс наклоняется к нему через стол и пытается поймать его взгляд:
– Линус, ваши ответы просто замечательны. Но мне хотелось бы знать, был ли кто-нибудь рядом с вами в тот период. Кто-нибудь, кто знал, какие чувства владели вами тогда. Кому вы доверились, кого вы случайно встретили или с кем переписывались в социальных сетях или…
– Да не было никого. Не понимаю, чего вы от меня хотите. Мне бы в палату вернуться…
– Не нервничайте, Линус, успокойтесь. Если вы мне хоть немножечко поможете, я думаю, мы сумеем выяснить, что же на самом деле произошло в тот день. И точно узнаем, что случилось с Кристине Хартунг.
Линус Беккер, уже было готовый подняться, неуверенно смотрит на Хесса.
– Вы так думаете?
– Да, я совершенно в этом уверен. Только расскажите, с кем вы тогда контактировали.
Хесс не спускает с него доверительного взгляда. И на миг на наивном испуганном лице Беккера вроде появляется выражение согласия, но внезапно оно расплывается в широченной улыбке.
Линус разражается хохотом. Хесс и Тули́н с недоумением смотрят на невысокого мужчину, безуспешно старающегося унять смех. Когда же Беккер возвращается к беседе, кажется, будто он сбросил маску: на лице его больше нет и следа неуверенности или беспокойства.
– Почему вы не спрашиваете меня о том, что на самом деле хотите узнать?
– Что вы имеете в виду?
– Что вы имеете в виду? – Широко раскрыв глаза и насмешливо ухмыляясь, Линус Беккер передразнивает Хесса. – Вам не терпится узнать, почему я дал признательные показания, хотя никакого преступления, по-вашему, не совершал.
Тули́н смотрит на Беккера: она поражена произошедшими с ним переменами. Он явно совсем сбрендил, и у нее даже возникает желание вызвать главврача – пусть посмотрит, какого прогресса в лечении пациента они на самом деле добились. Хесс старается сохранить хладнокровие.
– О’кей. Так почему же вы признались?
– Заткнись. Тебе за это бабки платят. Неужто они и вправду вызвали тебя домой из Европола, чтобы вытянуть из меня показания, или ты мне липовый жетон только что предъявлял?
– Линус, я не понимаю, о чем ты говоришь. Но если ты не имел отношения к делу Кристине Хартунг, еще не поздно заявить об этом. И тогда мы наверняка сможем помочь тебе и направить твое дело в суд на пересмотр.
– Но я не нуждаюсь в помощи. Если мы всё еще живем в правовом обществе, я вернусь домой не позднее Рождества. Или, в крайнем случае, когда Каштановый человек закончит свою жатву.
Эти слова прожигают мозг Тули́н. Хесс тоже будто окаменел.
– Каштановый человек?..
– Именно. Каштановый человек. Вы же из-за него сюда заявились. Малютка Хансен, ну тот квадратный дядечка, он, бедолага, забыл, что здесь в общей комнате отдыха по-прежнему можно смотреть текстовое ТВ на плазменной панели. Всего лишь тридцать восемь знаков в предложении, однако и в таком формате можно следить за событиями. Но почему вы заявились только сейчас? Не потому ли, что ваш начальник не желает копаться в так замечательно расследованном деле?
– Что вам известно о Каштановом человеке?
– Каштановый человечек, входи, входи, каштановый человечек… – Линус Беккер, не скрывая насмешки, продолжает напевать песенку. Хесс теряет терпение.
– Что тебе известно, я спрашиваю?
– Вы опоздали. Он далеко впереди вас. Вы ведь поэтому здесь и торчите и пытаетесь меня умаслить. Потому что он вас надул. Потому что вы понятия не имеете, что вам делать.
– Ты знаешь, кто он?
– Я знаю только, что́ он из себя представляет. Он – мастер. Он превратил меня в свое орудие. Иначе я не признался бы.
– Скажи нам, кто он, Линус?
– Скажи нам, кто он, Линус? – Беккер вновь передразнивает Хесса.
– А что с девочкой?
– А что с девочкой?
– Что тебе известно? Где она? Что с ней случилось?
– Да не все ли равно? Она небось не скучает…
Линус смотрит на них невинным взором, и губы его растягиваются в гаденькой ухмылочке. Хесс бросается на Беккера, а Тули́н не успевает ему помешать. Зато Беккер оказывается готов к такому повороту событий и мгновенно дергает тревожный шнурок. С оглушительным ревом срабатывает сигнализация. И ровно в тот миг, когда открывается тяжелая металлическая дверь и в помещение врываются здоровенные санитары, Линус Беккер превращается в робкого, неуверенного в себе школьника с испуганным взглядом.
86
Ворота поднимаются медленно, но Хесс не может ждать. И пока Тули́н получает у дежурного за пуленепробиваемым стеклом сданные ему при входе вещи, Марк протискивается сквозь довольно узкую щель в не до конца поднятых воротах и сразу же направляется к парковке. Тули́н следует за ним и на холодном мокром ветру ощущает себя пленницей, вышедшей на свободу. Она набирает полные легкие воздуха, чтобы таким образом отделаться от воспоминаний о встрече с Линусом Беккером.
Из «принудиловки» их в буквальном смысле слова вышвырнули пинком под зад. Срочно вызванный главврач Вайланд потребовал объяснить, что произошло в комнате для свиданий. И Линус Беккер сыграл свою роль блистательно. Он напустил на себя затравленный, испуганный вид и держался на почтительном расстоянии от Хесса и Тули́н, как будто те подвергли его психическому и физическому воздействию. Он пожаловался, что Хесс «схватил меня» и задавал странные вопросы о смерти и убийствах, и врач принял его сторону. Ни Марк, ни Найя не подумали о том, чтобы записать беседу с Беккером; впрочем, если б даже и подумали, все равно не смогли бы этого сделать, ведь их мобильные телефоны остались у охранника при входе. Поэтому было совершенно бесполезно опровергать утверждения Беккера. Да, поездка в «принудиловку» окончилась полной катастрофой, и пока Тули́н под дождем шла к машине и прослушивала свой автоответчик, настроение ее отнюдь не улучшилось. Выяснилось, что за время, проведенное в спецбольнице, ей звонили семь раз, и ознакомившись с первым же сообщением, она ускорила темп.