– Каштановый человечек… Может, его допросить?
Хесс смотрит на Тули́н невинным взглядом. Полицейский юмор классического типа, по всей вероятности, высоко котируется в Европоле, и Найя предпочитает не отвечать. Они с Генцем обмениваются взглядами, но тут к нему подходит с вопросом один из его сотрудников. Хесс лезет в карман куртки за вновь зазвонившим мобильником. Со стороны дома доносится свист – это полицейский, которому стало плохо при виде трупа, подает знак Тули́н, чтобы она подошла. Найя поднимается. Оглядывает детскую площадку, окаймленную деревьями с медного цвета листьями. Взгляду ее открываются лишь мокрые качели, детская горка и площадка для паркура, представляющаяся печальной и заброшенной, несмотря на присутствие увязающих в размокшей почве оперов и криминалистов, обыскивающих местность. Тули́н возвращается к дому. Хесс продолжает говорить по телефону по-французски. А по железке с грохотом проносится очередная электричка.
11
По пути к центру города в салоне министерского авто Фогель обрисовал программу дня. Министры собираются в Кристиансборге[5], после чего они всей командой переходят за угол в дворцовую церковь для участия в традиционном богослужении. После службы Розе предстоит поприветствовать своих сотрудников в здании Министерства соцзащиты на улице Хольменс-Канал прямо напротив дворцовой площади Кристиансборга и затем успеть вернуться во дворец на официальное открытие сессии Фолькетинга.
Остаток дня тоже четко распланирован, однако Роза вносит в план некоторые поправки и отмечает их в календаре своего «Айфона». Хотя это вовсе не обязательно – ведь секретарь министра свое дело знает прекрасно, – она предпочитает действовать именно так. Это помогает ей вникнуть в детали, не терять связи с действительностью и чувствовать, что всё у нее под контролем. Тем более в такой день, как сегодня. Но когда автомобиль въезжает на двор Ригсдага, Роза уже больше не слушает Фогеля. На башне дворца развеваются национальные флаги, повсюду на площади паркуется журналистский транспорт, и она разглядывает стоящих под зонтами людей, готовящихся к интервью или делающих подводку к репортажу под осветительными приборами фотографов и телеоператоров.
– Асгер, мы едем дальше, к заднему входу.
Услышав Фогеля, новый водитель кивает, но Роза отвергает предложение своего советника.
– Нет, высадите меня здесь.
Удивленный Фогель поворачивается к ней, и шофер тоже смотрит на нее в зеркало заднего вида, и только теперь она замечает, какое у него серьезное лицо.
– Если я сейчас это не сделаю, они от меня весь день не отстанут. Подвезите меня к входу, и я там выйду.
– Роза, ты уверена?
– Да, уверена.
Машина плавно подъезжает к тротуару, водитель выскакивает из салона и открывает заднюю дверцу. Роза выходит и направляется к большой лестнице Фолькетинга, все вокруг приходит в движение, но словно бы в замедленной съемке: операторы оборачиваются, журналисты устремляются к ней. Она видит море лиц с открытыми ртами и слышит искаженную отрывистую речь.
– Роза Хартунг, минуточку!
Реальность настигает ее, толпа перед нею бурлит, камеры мелькают прямо перед глазами, и градом сыпятся вопросы журналистов. Роза успевает подняться на две ступени; она осматривает толпу, отмечая каждую деталь. Голоса, осветительные приборы, микрофоны, синюю шапочку, натянутую на морщинистый лоб, взмах рукой, пару темных глаз, старающихся следить за всем происходящим из заднего ряда.
– Хартунг, вы сделаете заявление?
– Что вы чувствуете, возвращаясь к работе?
– Можете уделить нам две минутки?
– Роза Хартунг, посмотрите сюда!
Розе прекрасно известно, что ее дела обсуждались на редакционных летучках самых разных средств массовой информации в течение многих месяцев, и уж тем паче в последние дни, но никто из них не ожидал, что им выпадет возможность задать ей вопросы сейчас, и именно поэтому она решила застать их врасплох.
– Отойдите назад!
Это Фогель, протиснувшийся сквозь строй репортеров, позаботился, чтобы толпа оказалась на некотором расстоянии от Розы. Большинство подчиняются. Хартунг всматривается в лица журналистов, многие из которых ей знакомы.
– Как всем вам известно, это был очень тяжелый для меня период. Я и моя семья благодарны всем за поддержку, которую нам оказывали все это время. Сегодня начинается новая сессия парламента, и настала пора двигаться дальше. Я хочу поблагодарить премьер-министра за оказанное мне доверие. Собираюсь сразу же погрузиться в решение стоящих перед нами политических задач. И, надеюсь, все вы с уважением отнесетесь к моему выбору. Спасибо!
Роза Хартунг начинает подниматься по лестнице вслед за прокладывающим ей дорогу в толпе Фогелем.
– Но, Хартунг, вы готовы к возвращению?
– Как ваше самочувствие?
– Как вы думаете, почему преступник не указал те места, где ваша дочь…
Фогелю удается провести Розу к тяжелым дверям, и когда стоящая на пороге секретарь министра протягивает ей руку, Хакртунг представляется, будто она ступила на сушу с борта едва не погибшего в бушующем море судна.
12
– Мы тут немножко изменили обстановку, потому что нам новые диванчики поставили, но если ты хочешь сделать по-старому…
– Нет, мне так нравится.
Роза только что вошла в свой кабинет на пятом этаже Министерства соцзащиты. Побывав в Кристиансборге и на последующей службе, она встретила много знакомых, и сейчас ей приятно ощущать отсутствие такого пристального внимания к собственной персоне. Коллеги по кабинету обнимали ее, другие кивали дружески и сочувственно, и она старалась все время двигаться. Только в церкви сосредоточилась на словах епископа. После службы Фогелю пришлось кое с кем переговорить по поводу предстоящих министру встреч, а Роза вместе с ожидавшими ее секретарем и несколькими помощниками перешла через Дворцовую площадь в серо-коричневое здание Министерства соцзащиты. Отсутствие Фогеля никаких неудобств Розе не доставляет, поскольку теперь ей надо сконцентрировать все внимание на встрече с сотрудниками и беседе с секретарем.
– Роза, не знаю даже, как и начать… В общем, придется спросить прямо: как ты себя чувствуешь?
Вот и настало время для этого разговора, но Хартунг прекрасно знает своего секретаря и понимает, что та искренне желает ей только всего самого хорошего. Лю, китаянка по происхождению, замужем за датчанином, у них двое детей, и она, пожалуй, самый добрый человек, с кем Розу когда-либо сводила судьба. И все же Хартунг вновь уклоняется от прямого ответа – так же, как и в Кристиансборге, и в церкви.
– Да нет, ничего. Для моей ситуации чувствую я себя хорошо и собираюсь поскорее включиться в работу. А у вас как дела?
– Замечательно. У младшего вот только колики. А старший… В общем, все о’кей.
– А что это у нас стена такая голая?
Роза замечает, что Лю корит себя за сделанное без согласования с нею.
– Здесь фотографии висели. Но, конечно, тебе самой решать. Вон там некоторые лежат – на них вы все вместе, и я не знала, захочешь ли ты видеть их…
Роза подходит к стоящей у стены коробке, откуда выглядывает краешек фото Кристине.
– Ладно, посмотрю позже. Скажи-ка пока, много ли у меня сегодня времени? Надо кое с кем встретиться.
– Не очень. Тебе предстоит поприветствовать сотрудников, потом речь премьера на официальном открытии, а затем…
– Отлично. Но я хотела бы провести эти встречи сегодня. Накоротке. В перерывах. И совершенно неформально. По пути сюда я пыталась кое-кому написать по электронке, да почта у меня зависла.
– Ну у нас она, к сожалению, частенько зависает…
– Хорошо, позови Энгелльса, я скажу ему, с кем мне хотелось бы встретиться.
– Энгелльса, к сожалению, нет на месте, он уехал по одному делу.
– Сейчас?
Роза смотрит на своего секретаря, и у нее мелькает мысль о том, что, наверное, есть и еще одна причина нервозности Лю. Первый заместитель министра соцзащиты в такой день, как сегодня, обычно в полной боевой готовности ожидает Розу на рабочем месте, и неожиданное его отсутствие представляется ей зловещим знаком.
– Да. Ему пришлось уйти, потому… Ну он сам тебе все расскажет, когда вернется.
– Вернется откуда? Что у вас тут происходит?
– Я точно не знаю. И наверняка все уладится, но я уже сказала…
– Лю, что происходит?
Секретарь министра с несчастным видом отвечает, чуть помедлив:
– Меня это так расстроило… Столько людей прислали тебе такие теплые письма, поддержали тебя, передали самые добрые пожелания, и я не понимаю, как некоторые могут позволить себе такое…
– Позволить что?
– Я сама не видела. Но, думаю, это письмо с угрозами. Я так поняла Энгелльса, что речь идет о твоей дочери.
13
– Но я говорил с ней по телефону вчера вечером… Я позвонил ей после ужина, и все было как обычно.
Сорокатрехлетний сожитель Лауры Кьер Ханс Хенрик Хауге сидит в кухне на стуле в промокшем пальто и все так же сжимает в руке ключи от машины. Глаза у него красные, заплаканные, он растерянно глядит через окно на одетые в белое фигуры в саду и у живой изгороди, а потом снова переводит взгляд на Тули́н.
– Как это произошло?
– Нам пока ничего неизвестно. О чем вы говорили по телефону?
На кухне раздается грохот. Тули́н косится в сторону сыщика из Европола, который осматривает шкафчики и ящички, и приходит к выводу, что тот обладает способностью раздражать ее, даже не произнося ни слова.
– Да ни о чем особенном. А что говорит Магнус? Я хочу увидеть его.
– Увидите позже. Она говорила что-нибудь, что вас удивило бы? Может, она была чем-то озабочена или…
– Нет, мы говорили только о Магнусе, а потом она сказала, что устала и хочет лечь спать.
Голос Ханса Хенрика Хауге срывается, он плачет. Да, он высок, мощного телосложения, хорошо одет, но вместе с тем производит впечатление человека слабохарактерного, и Тули́н понимает, что с допросом следует поторопиться, иначе клиент совсем размякнет.