е, следовательно, никто не мог нам помешать, — а моя роль сводилась к тому, чтобы привести туда дядю.
— Хм-м-м… — Дядя огляделся по сторонам в поисках выхода из щекотливой ситуации. Кабинет Сергея Алексеевича, квадратная комнатушка со старинной мебелью, чучелами на подставках и картинами на стенах, обстановкой напоминала музей. В ней было, на что посмотреть, но дверь в нее вела единственная, и эту дверь с хмурым видом перегораживал Вовчик. Кабинет когда-то оборудовали из кладовки, так что в нем не было даже окна — вместо него за шторой скрывались фотообои с линялым голубым небом. Деваться дяде было некуда. Он с укоризной взглянул на меня, но я, для солидности нахмурив брови, встала рядом с Вовчиком.
— Думаете, понравится ему ваше шоу с отклеивающимися усами? — Димка перешел в решительное наступление. — Настоящему Деду Морозу?
— Он добрый, не обидится, — пробормотал дядя, пытаясь приладить ус на место.
— Откуда знаете?
— Эм-м…
— Эм-м — на завтрак ем! — Димка упер руки в бока. — Правду и только правду! И без отмазок про Лапландию.
— Ну вы даете, молодежь. У кого только научились? — Дядя вздохнул. — Раз такие хваткие — сами должны понимать: не бывает дедморозов и сантаклаусов. Выдумки это все, — подтвердил дядя вывод, к которому мы и в самом деле уже пришли самостоятельно.
— Спасибо, — с вежливой улыбкой поблагодарил Димка. — А бог — тоже выдумка?
— Рот закрой! Мал пока о таких вещах болтать. — Дядя начал сердиться, и на этом мы оставили его в покое.
Праздник продолжался — с мишурой, хлопушками и всем положенным. Передавая украдкой дяде клей для усов, я подумала, что, раз Деда Мороза не существует — то не существует и других сказочных существ, и каштановый человек тоже — как и убеждали меня взрослые — выдумка. И домовые — выдумка, и русалки, и все-все-все…
Стало даже немного грустно.
В морозном феврале мы играли в снежный бой и катались с ледяных горок. Не футбол, конечно, но тоже неплохо: Вовчик, просидевший две недели дома из-за бронхита, по-страшному нам завидовал. За холодным февралем последовал солнечный март, в котором Вовчиков папа привез из командировки мешок прошлогодних грецких орехов. Они чуть горчили, но нас это мало заботило. Мы запускали по ручьям скорлупки и строили планы, как и где летом угнать настоящую лодку — отчаянные планы, которым, увы, не суждено было сбыться: в июне все разъехались кто куда до самого конца августа.
Не успели мы по возвращении обменяться накопившимися новостями, как наступило первое сентября. В жизнь вторглись ранние подъемы и домашние задания…
В остальном же сентябрь оказался месяцем, богатым на приятные вещи: начало школьного футбольного турнира, «тихая» грибная охота по выходным и шумная каштановая охота — ежевечерне. Я с большим удовольствием участвовала в ней, хоть и с оглядкой — то есть, всякий раз, уходя из парка, говорила «извините» и «я больше не буду». На всякий случай.
Кроме прочего, сентябрь был примечателен Вовчиковым Днем Рождения. Начинался он обычно совместным походом в луна-парк, а заканчивался большим тортом у Вовчика дома: обе части программы неизменно приходились нам с Димкой и еще полудюжине Вовчиковых приятелей по душе, как и самому Вовчику. Однако в ту субботу Вовчик показался мне каким-то кислым, хотя гостей было больше обычного.
— Батя уехал? — обеспокоенно спросил Димка. У него отца не было, и потому — или вопреки этому? — он относился к отлучкам Вовчикова родителя с особенным сочувствием.
— Не уехал, — буркнул Вовчик. — Вечером дома будет.
Димка опешил, как будто никакой другой причины кукситься у Вовчика и быть не могло.
— А где на этот раз был? — растеряно спросил он, пытаясь поддержать разговор.
— В Африке где-то, — ответил Вовчик таким тоном, что стало ясно — развивать тему не следует. Я промолчала, про себя гадая, что за муха его укусила.
В луна-парке все прошло неплохо, несмотря на холодную дождливую погоду. Разве что, за прошедший год американские горки стали казаться маленькими и совсем не страшными. А вечером выяснилась причина Вовчикова дурного настроения. Она висела на стене у окна в гостиной комнате: Сергей Алексеевич привез из Африки очередной сувенир — круглое бронзовое блюдо.
У моей бабушки в деревне хранилась в шкафчике замечательная тарелка, с большим голубым цветком на дне и кругами узоров по стенкам: круг красных цветочков, круг желтых цветочков, и так далее. Когда я была совсем маленькой, бабушка вместо заунывной присказки про «ложечку за маму, ложечку за папу» просила меня «показать» сначала одни цветочки, затем другие, и, обязательно, самый главный цветок; бабушка всегда мимоходом упоминала, что он может менять цвет. Я догадывалась, что меня дурят, но игра захватывала, потому я быстро расправлялась с ненавистными кашами до последней ложки.
Так вот: если б вместо замечательной бабушкиной тарелки мне пришлось иметь дело с тем блюдом, что украшало стену у Вовчика дома — даже мои любимые кукурузные звездочки остались бы нетронутыми.
По кайме блюда шел сложный узор: по-видимому, он означал ветви и плоды на них, но мне эта вязь в первую секунду показалась множеством червей и жуков, пытающихся пожрать друг друга. Среди изображенных на дне блюда животных я узнала только змею, льва и антилопу, тогда как всего их было гораздо больше. Одни из них скалились на себе подобных, другие смотрели в середину блюда — на существо с человеческим лицом, но с антилопьими рогами.
— Божок-оборотень, вождь духов Бужоаф, рожденный от человеческой женщины — поэтому тело его смертно, — с улыбкой стал рассказывать Сергей Алексеевич моей маме, помогавшей тете Жене расставлять на столе блюдца для торта. — Смешной культ. Этот черт рогатый, вроде бы, защищает общину, но может и напакостить, если что-то ему не нравиться. Над охотниками подшутить мастак. Кто из общины пропадает — того не ищут, говорят — «Бужоаф взял себе на смену». Раз один такой пришел назад — так его камнями забили, чтоб Бужоафа умилостивить. И чем, думаете, кончилось дело? Это сам Бужоаф оказался — и спалил всю деревню! У них там все божества, простите за выражение, с прибабахом: сами из себя не пойми какие, и вытворяют не пойми что. — Сергей Алексевич развел руками, давая понять, что не несет за «прибабахи» африканских божков никакой ответственности.
Мама рассеяно кивала, слушая вполуха: африканские божки и уродливые сувениры ее не интересовали.
Я присмотрелась к существу на блюде повнимательней.
Назвать его человеком язык не поворачивался: обтягивающий тело костюм выглядел, как шкура, руки свободно изгибались, словно в них не было ни единой кости. Чудовище сидело расслабленно, скрестив ноги и прикрыв глаза; в одной руке оно сжимало змею, в другой — замкнутую в кольцо веревку, такую же, какая обвивала его шею.
Что бы это ни значило — мне это не нравилось. А Вовчик… Вовчик вышел из комнаты, когда Сергей Алексеевич начал говорить о блюде; вернувшись, сел к блюду спиной, но то и дело украдкой оглядывался. Он боялся. Это было чрезвычайно странно и необычно до чрезвычайности — чтобы наш Вовчик чего-то боялся, и все же я была уверена, что не ошиблась: он боялся африканского сувенира до дрожи в коленках. Заметил, конечно, и Димка — не мог не заметить.
— Ты чего?! — припер он Вовчика к стенке сразу после торта.
Вовчик отнекивался недолго.
— Оно будто на меня смотрит… И снится, — добавил он неохотно. — Третий день выспаться не могу.
На Димкином лице читались раздумья — рассмеяться или разозлиться.
— А что снится? — уточнила я. — Что он с тобой делает?
— Да ничего такого… Ничего не делает. То ходит за мной, то сидит где-нибудь.
— Ну… ты… это, Вовчик, — Глубоко озадаченному Димке изменило красноречие. — Даже Машка больше этого своего, каштанчека, не боится! Ты чё как маленький?
— Хотя каштанчек не просто ходил за мной, между прочим, — напомнила я. Блюдо мне не понравилось — но напугать оно меня не напугало.
— Сами вы маленькие! Все я понимаю. Но… — Вовчик совсем смутился и расстроился. Пора было уже расходиться по домам, но мы посчитали своим долгом его развеселить.
— Он не страшный, он смешной! — заявил Димка. — Щас мы тебе покажем этого Бужо… Бужа… Тьфу, имечко — и то не выговоришь!
В День Рождения Вовчику разрешалось все, даже играть в отцовском кабинете, на что Димка и рассчитывал. Мы с ним принялись по очереди изображать Бужоафа, всячески кривлялись и дурачились; Вовчик присоединился к нам неохотно, однако затем вошел во вкус. Сохранилась сделанная Сергеем Алексеевичем фотография, где Вовчик стоит в кабинете с «божественной» гримасой на лице. К голове у него приставлены оленьи рога, а на стуле рядом — чучело черной вороны, которое Сергей Алексеевич разрешил нам взять.
Это последняя фотография Вовчика.
Как я упомнила раньше, погода стояла дождливая и холодная, но гостей было больше обычного — потому форточек не закрывали. Вовчик, прячась от блюда, сел к окну спиной, и, должно быть, его сильно продуло. День Рождения праздновали в субботу; в понедельник Вовчик не пришел в школу, а в четверг умер в больнице от скоротечной двухсторонней пневмонии.
Родители не хотели, чтобы я шла на похороны, но я настояла на своем; Димка пришел, не спрашиваясь у матери. Все выглядело каким-то ненастоящим: ненастоящий Вовчик с лентой на холодном лбу, ненастоящие цветы в большом венке, ненастоящие разговоры шепотом, ненастоящие Сергей Алексеевич и тетя Женя, изменившиеся за прошедшую неделю до неузнаваемости. Я долго хотела заплакать и не могла, а, когда заплакала — слезы тоже получились ненастоящими.
Гроб заколотили и опустили в землю. Как бы что ни выглядело — произошло все по-настоящему, и умер Вовчик по-настоящему. Его место в классе две недели оставалось не занятым, а потом туда пересел из последнего ряда мальчишка, у которого портилось зрение.