— Да, она совершится этой ночью, — подтвердил Гавриил.
— Вспомним тогда прежде всего жертвоприношение Авраама. Чтобы испытать Авраама, Господь приказал ему заклать единственного сына — Исаака. Авраам повиновался. Он поднялся с сыном на одну из гор в земле Мориа. Мальчик удивился: они захватили дрова для костра, огонь и нож — но где же жертвенное животное? Дрова, огонь и нож… Вот, господин, проклятые принадлежности удела человеческого!
— Будут еще и другие, — мрачно сказал Гавриил, думая о гвоздях, молотке и о терновом венце.
— Потом Авраам приготовил костер и, связав Исаака, положил его на плоский камень, который служил алтарем. И занес нож над белой шеей ребенка…
— И тогда, — перебил его Гавриил, — явился ангел и отвел его руку. Это был я!
— Это правда, добрый ангел, — продолжал Сила. — Но Исаак так никогда и не оправился от ужаса, который испытал, видя, как его собственный отец занес над ним нож. Голубоватый блеск лезвия ослепил его настолько, что он всю свою жизнь плохо видел, а под конец и вовсе лишился зрения, что позволило его сыну Иакову обмануть отца, выдав себя за своего брата Исава. Но не это тревожит меня. Почему не могли вы ограничиться этим предотвращенным детоубийством? Неужто было необходимо все-таки пролить кровь? Это ты, Гавриил, доставил Аврааму агнца, что был принесен во всесожжение. Неужто Бог не мог обойтись в то утро без искупительной жертвы?
— Согласен, жертвоприношение Авраама — это революция, потерпевшая неудачу, — сказал Гавриил. — Но мы совершим ее заново.
— Впрочем, мы можем продолжить наш путь дальше в глубь Священной Истории, — упорствовал Сила, — и обнаружить там как бы самый источник тайной страсти Иеговы. Вспомни Каина и Авеля. Братья молились Господу, и каждый приносил ему в жертву плоды своего труда. Каин был земледельцем, он возлагал на алтарь фрукты и зерна, а пастух Авель — мясо и сало ягнят. Но Иегова отворачивался от приношений Каина и принимал дары Авеля. Почему? По какой причине? Я вижу только одну: Иегова терпеть не может овощи и обожает мясо. Нет сомнения, Бог, которому мы поклоняемся, хищник!
Как таковому мы и воздаем ему дань. Вот и иерусалимский Храм, прекрасный и величественный, высшая обитель лучезарной божественной власти… знаешь ли ты, что в иные дни из Храма, словно с бойни, дымясь, струится свежая кровь? Жертвенник, громадная глыба, сложенная из неотесанных камней с чем-то вроде рогов по углам, весь изрезан желобками, чтобы стекала кровь животных. Отправляя некоторые обряды, священники, преобразившиеся в живодеров, режут целые стада. Быки, бараны, козлы и даже стаи голубей содрогаются в этих местах в предсмертных конвульсиях. Их разделывают на мраморных столах, а внутренности бросают в огонь, дым от которого отравляет воздух в городе. Сказать ли тебе, что в иные дни, когда дует северный ветер, этот смрад доносится даже до вершины моей горы, сея ужас среди моих стад?
— Ты хорошо сделал, что пришел в эту ночь поклониться Младенцу, Сила-самарянин, — сказал Гавриил. — Вопль твоего сердца, друг животных, будет услышан. Я сказал тебе, что жертвоприношение Авраама оказалось революцией, потерпевшей неудачу. Но скоро Сын снова будет принесен в искупительную жертву Отцом. И клянусь тебе, на этот раз ангел не отведет Его руку. Отныне везде и всюду, вплоть до самого крохотного островка, выступившего из воды, и до скончания времен ежечасно на всех алтарях во спасение человечества будет проливаться кровь Сына. Видишь Младенца, который спит на соломе и которого вол с ослом вправе согреть своим дыханием, ибо он и впрямь агнец, — он и будет отныне единственным жертвенным агнцем, агнцем Божьим, он один и будет приносим в жертву отныне и во веки веков.
Ступай с миром, Сила, и как символ жизни можешь унести с собой молодого ягненка, которого ты положил у ног Младенца. Этому ягненку повезло больше, чем тому, которого заклал Авраам, — он может засвидетельствовать твоему стаду, что отныне алтари Господни не будут обагрены кровью животных.
После этой речи архангела настало благоговейное молчание — как бы провал перед наступлением страшного и прекрасного переворота, который оно возвестило. Каждый на свой лад и по мере своих сил пытался представить, каковыми будут новые времена. Вот тут-то и раздался скрежет цепей, ржавых болтов и смех навзрыд, нелепый и гротескный, — это был я, это было громовое «Ии-аа!» осла, стоящего в яслях. Да, это был я, что вы хотите, терпение мое истощилось, пора было положить этому конец. Ведь, ясное дело, нас снова, в который уже раз, забыли. Я не пропустил ни слова из разговора, но не услышал, чтобы помянули про ослов.
Все засмеялись — Иосиф, Мария, Гавриил, пастухи, мудрый Сила и вол, который ничего не понял, и даже Младенец весело заколотил ручонками и ножонками в своей соломенной колыбели.
— Само собой, — сказал Гавриил, — ослы тоже не будут забыты. Конечно, всесожжения их не касаются. На памяти священнослужителей еще не бывало, чтобы на алтаре заклали осла. Слишком много чести для вас, смиренные ослики! А между тем заслуги ваши велики — на вас взваливают непосильные ноши, вас бьют, оскорбляют, держа впроголодь. Но не думайте, что ваши беды ускользнули от глаз архангела. Вот, например, я отлично вижу глубокую гноящуюся ранку за твоим левым ухом, Кадишуйя, и страдаю вместе с тобой, бедный мученик, когда твой хозяин день за днем ковыряет ее заостренной палкой, чтобы боль подстегнула твои угасающие силы…
И архангел протянул свой лучезарный палец к моему левому уху, и тотчас глубокая гнойная ранка, не ускользнувшая от его внимания, затянулась, более того — она покрылась жесткой и плотной мозолью, которую никогда уже не сможет проколоть никакое острие. Я тотчас восторженно затряс своей гривой, издав победное «Ии-аа!».
— Да, добрые и скромные помощники человека в его повседневных трудах, — продолжал Гавриил, — вы будете вознаграждены Великой Историей, которая начинается нынче ночью, и награда послужит вашей вящей славе.
Однажды в воскресенье — это воскресенье назовут впоследствии Вербным — Господь отвяжет в деревне Вифании неподалеку от Масличной горы ослицу с осленком. Апостолы положат плащ на спину молодого осла, на котором никто еще не ездил, и Иисус сядет на него. И Господь совершит свой торжественный въезд в Иерусалим через Золотые Ворота, красивейшие ворота в городе. Ликующая толпа будет встречать пророка из Назарета криками: «Осанна сыну Давидову!», и ослик будет ступать по ковру из пальмовых ветвей и цветов, которыми жители города выстелют мостовую. А ослица будет следовать за ними, крича: «Ии-аа! Ии-аа!», чтобы объяснить всем: «Это мой осленок! Мой сынок!», потому что такой гордости не довелось испытать ни одной ослице в мире.
Вот каким образом кто-то наконец впервые подумал о нас, ослах, о наших нынешних бедах и грядущих радостях. Но для этого понадобилось, чтобы на землю прямо с небес спустился архангел. И я сразу почувствовал, что меня приняли в большую Рождественскую семью. Я больше не был непонятым одиночкой. Какую чудесную ночь могли бы мы провести все вместе в уюте нашей общей, святой бедности! И после скоромного утра полакомиться вкусным обедом!
Увы! Богатые всегда вмешиваются во все. Они в самом деле ненасытны, они хотят завладеть всем, даже бедностью! Кто бы мог вообразить, что эта обездоленная, устроившаяся между волом и ослом семья привлечет к себе царя? Я сказал — царя; какое там! Трех царей, да вдобавок настоящих восточных владык с роскошной и шумной свитой, с верховыми животными и балдахинами!
Пастухи успели удалиться, и безмолвие снова окутало эту удивительную ночь, как вдруг деревенские улочки наполнились громкими звуками. Бряцали удила, шпоры, оружие, в свете факелов сверкали пурпур и золото, раздавались приказы и возгласы на диковинных языках, и главное — показались странные силуэты животных, прибывших с другого конца света, — тут были нильские соколы, собаки, зеленые попугаи, красавцы кони, верблюды с крайнего юга. Недоставало только слонов.
Сначала любопытство собрало большую толпу. В деревнях Палестины отродясь не видали такого зрелища. Можно сказать, богачи не пожалели денег, чтобы украсть у нас наше Рождество! Но, в конце концов, что слишком, то слишком. Люди стали расходиться и попрятались по домам, в полях и среди холмов. Нам, мелкой сошке, от великих мира сего хорошего ждать не приходится. Лучше держаться от них подальше. Может, бедному сельчанину и подадут когда-нибудь грошовую милостыню, но сколько раз его высекут при этом хлыстом, как и бедного осла, случайно оказавшегося на дороге у властителя.
Так рассуждал мой хозяин. Разбуженный шумом, он собрал свои пожитки, и я увидел, как он прокладывает себе путь в нашем импровизированном хлеву. Мой хозяин — человек решительный, но неразговорчивый. Он молча отвязал меня, и мы покинули охваченную волнением деревню еще до того, как в нее вошли цари.
Таор, принц Мангалурский
Сладкие годы
Вручая принцу Таору коробочку из сандала, инкрустированную перламутром, Сири Акбар улыбался своей обычной двусмысленной улыбкой, вкрадчивой и иронической.
— Вот, принц, последний дар, который посылает тебе Запад. Чтобы добраться до тебя, ему понадобилось три месяца.
Таор взял коробочку, взвесил на ладони, рассмотрел, потом понюхал.
— Легкая, но пахнет приятно, — заметил он.
Потом, повертев коробочку в руках, обнаружил, что она запечатана большой восковой печатью.
— Открой ее, — приказал он, протянув коробочку Сири Акбару.
Молодой человек легонько ударил раз-другой по печати рукояткой меча, печать раскрошилась и рассыпалась пылью. После чего Сири без труда поднял крышку. Коробочка снова перекочевала в руки принца. Она была почти пуста — только в квадратном гнездышке притаился кубик мягкого зеленоватого вещества, присыпанного белой пудрой. Принц осторожно взял его большим и указательным пальцами, рассмотрел на свет, поднес к ноздрям.
— Пахнет сандалом, как и коробочка. Порошок — это сахарная пудра, зеленоватый цвет напоминает фисташки. А что, если попробовать на вкус?