Каспер приподнял голову. На него смотрели желтые, без зрачков, глаза цербера. Из открытой пасти (зубов было столько, что казалось удивительным, как такая пасть вообще захлопывается) тонкой струйкой текла слюна. Она проникала сквозь Каспера, будто не встретив на пути никакого препятствия, и собиралась на полу лужицей. Морда пса чем-то напоминала человеческое лицо, по которому хорошенько прошлись бейсбольной битой. Сходство было бы более полным, если бы не жесткая черная шерсть, покрывающая физиономию цербера.
– Я... я... я...
Малыш был так напуган, что не мог связно выговорить ни слова. Когда он понял это, его чуть не разобрал истерический хохот.
«Лежи. Не шевелись.» – вдруг вспыхнула в голове Каспера яркая надпись.
Он недоуменно покрутил головой.
«Лежи. Не шевелись. Гаденыш.» – снова засверкали неоновые буквы.
Цербер наклонился ближе. Страшные клыки щелкнули возле самого лица Каспера. Мальчишка замер, словно изваяние на крышке саркофага... Пасть отодвинулась.
«Гаденыш...»
Два других пса наводили порядок среди остальных обитателей камеры. Всех, кроме Гуччи и Уджо, загнали на нары. Уджо вопил, что он – «привидение в законе», и поэтому его должны уважать все, вплоть до тюремного начальства. Цербер врезал ему лапой по шее, отчего Гаечный-Болт улетел в дальний угол и затих. Гуччи схватили зубами за ухо и встряхнули так, что от него полетели в стороны маленькие клочки, словно пух от подушки... Юджин с ужасом наблюдал с нар, как вершат расправу над его боссом, но не решался даже пикнуть.
Зубило обмяк в пасти цербера и в самом деле стал похож на какую-то постельную принадлежность. Но его крохотные глазки горели лихорадочным красным огнем. Они смотрели на Каспера.
Глава 5
По правде говоря, ночи как таковой на Постылом холме не бывает. Источник тусклого сумеречного сияния в отличие от этого (нашего с вами) Света, где солнце и луна сменяют друг друга – вечен и неизменен. Это сам воздух. Он не знает закатов и восходов.
Для Неживых, которым не нужен сон и отдых, такое положение вещей как нельзя более кстати. Хотя многие из них тоскуют по настоящей, без примесей, тьме. Земной, яркий свет вызывает чувство ностальгии лишь у какой-то ничтожной части заключенных Аббада. Да и то – лишь по слухам.
Ночью здесь зовут время, когда церберы особенно раздражительны и могут взбелениться от любого шума – что и случилось только что в камере двести сорок пять. Этот период длится около восьми земных часов. Все остальное время заключенные по привычке называют днем. Ну и, конечно, роль хронометра здесь выполняют ежедневные проверки, которые, опять-таки по аналогии с земными понятиями, подразделяются на утренние и вечерние.
«Ночь лучше, чем прошедший день, а день лучше, чем прошедшая ночь», – частенько бормотал себе под нос Китаец Фынь.
«А почему вы так говорите?» – спросил его однажды Каспер.
«Потому что срок выписки приближается – усек, салага?» – ответил Фынь.
Что верно, то верно. Если думать иначе, то можно и концы отдать. Рассказывали, что одно привидение из камеры напротив нашло у себя на теле какой-то узелок и развязало его. Через секунду оно с испуганным возгласом «братва, помогите!» растворилось в воздухе, словно его никогда и не было в Аббаде... «Развязаться» – это единственный способ самоубийства у призраков. Только его сначала нужно найти, этот чертов узелок (именно так его чаще всего называют сами привидения). Где он? Кто его знает... Каспер тысячу раз искал, но не нашел ничего даже отдаленно похожего. Тот же всезнающий Китаец Фынь говорил: пока где-то Наверху не решат, что ты не годишься даже для загробной жизни, можешь хоть под микроскопом себя рассматривать – узелок все равно не покажется на глаза.
«А жаль», – думал Каспер, пялясь из своих нар на выщербленный пол камеры.
Ему было жаль, что церберы не утащили его из камеры неведомо куда, как Гуччи. И не врезали хорошенько, как Уджо. Гаечный-Болт к утру успел немного опомниться, но Каспер был уверен, что сам он после такого удара точно отдал бы концы.
После того, как церберы убрались из камеры, Каспера пока что никто даже пальцем не тронул. Во-первых – из-за опасений, что псы вернутся. Во-вторых – из-за того, что Гуччи объявил Каспера своей личной жертвой. До тех пор, пока не прояснится окончательно вопрос о развоплощении бутлегера и вымогателя (а вдруг церберы пожалели его и не стали разрывать на части?), малыш должен находиться «в форме».
Вряд ли это можно считать везением. Юджин той же ночью долго шептался о чем- то с Гаечным-Болтом, а потом припорхнул к Касперу и зловещим голосом произнес:
– Мы ждем Гуччи ровно три дня – до послезавтрашней вечерней проверки. Если же он не объявится... – Кислый многозначительно помолчал, – тогда Уджо раздобудет дюжину щелбанов. И все они будут твои, Чистюля. Твои, и больше ничьи.
Каспер еще ни разу не наблюдал щелбаны «живьем». Тем более – в действии. Но слышал предостаточно. Главный Смотритель Аббада держит их для усмирения особо буйных заключенных. По слухам, на складе, что находится по соседству с двести сорок пятой камерой, имеется до восьмидесяти восьми различных видов щелбанов – на любой вкус.
Одни говорили, что их вводят привидениям при помощи огромных шприцев, после чего наказуемые начинают створ сживаться, словно молоко, если в него капнуть лимонной кислоты. Другие говорили, что щелбаны – это такие маленькие долбежные штучки, которые, если их достать из упаковки, начинают летать по всей камере и долбить, долбить, долбить... Все «щелбановеды» из двести сорок пятой, несмотря на сильные расхождения относительно внешнего вида щелбанов и способа их употребления, сходились в одном: они способны вызывать острую боль даже у самого отмороженного привидения.
Этого было достаточно, чтобы все обитатели Аббада панически боялись даже смотреть в сторону знаменитого склада на девятом уровне. Привидения настолько отвыкли от боли (они даже считали свою нечувствительность единственной привилегией, дарованной им природой), что страх вновь испытать это забытое чувство вызывал у них какое-то подобие физических страданий...
Умеренная доза щелбанов, по свидетельству знатоков, составляла от двух до четырех штук за один раз. Привидение через пару суток восстанавливало способность двигаться и даже проходить через стены, не обработанные, конечно, мирроидным составом. Шесть-восемь щелбанов чаще всего вызывали необратимые изменения в химическом составе наказуемого, но он после этого еще мог висеть под потолком и слегка шевелить конечностями. Но только молча. Речь и способность что-либо соображать начисто отнимались.
Ну а десять-двенадцать щелбанов...
– Ты будешь медленно и мучительно подыхать все семьсот девяносто девять лет, которые тебе осталось провести в Аббаде, – с готовностью просветил Каспера Кислый Юджин. – И окончательно развоплотишься в день выписки – тютелька в тютельку. Фирма гарантирует.
Каспер, подождав секунду-другую, пока энергия перекачается в левую ногу, врезал ею Юджину в лоб. Все равно хуже уже не будет.
Привидения в Аббадской тюрьме не сидели (точнее – не висели и не летали) сложа руки. Более того – если у заключенных в обычных, земных тюрьмах иногда случаются праздники и выходные, то каждый день сине-полосатых узников Аббада был рабочим. Даже Хэллоуин – международный праздник всех привидений – не являлся исключением.
Каждое утро в сопровождении своры церберов они строем спускались в подземелье. В этом огромном зале (точнее будет сказать – цехе) при желании можно было бы развернуть целую моторизованную дивизию – если, конечно убрать отсюда все механизмы... Каспер не раз ловил себя на мысли, что подземный цех Аббада напоминает ему внутренности гигантской музыкальной шкатулки: ни на минуту не останавливаясь, здесь крутились, вертелись и ходили ходуном рычаги, шатуны, поршни и валы. Самая миниатюрная из этих деталей достигала размеров трехэтажной школы, в которой когда-то учился Каспер.
Цех походил также на одно из циклопических сооружений, которые в старых фантастических фильмах изображали заводы далекого (и безрадостного) будущего. Он смотрелся бы довольно наивно, если бы не являлся, в отличие от киношных декораций, чем-то всамделишным и непрерывно функционирующим.
Что же это было такое?
Каспер не знал и даже не занимался всерьез построением каких-то гипотез. Ему было не до того. Ну, вертятся, стучат всякие замысловатые железные штуковины – и пусть себе вертятся и стучат. Живую заинтересованность малыша вызывал, пожалуй, только громадный котел, внутри которого и находилось рабочее место заключенных. Интерес, правда, заключался в том, чтобы выяснить, как эту штуковину можно разбабахать к собачьим чертям.
Они выстраивались гуськом и, по очереди спускались в пустое железное чрево. Церберы придирчиво следили, чтобы никто из привидений не мешал равномерному движению очереди и не улизнул в сторону. Провинившегося развоплощали на месте.
Крышка автоматически захлопывалась за последним из узников, и тут начиналось самое неприятное. В нижней части котла открывалось отверстие, из которого доносился вкрадчивый свистящий звук. Отверстие работало как пылесос. Если кто-то имел неосторожность оказаться рядом – его тут же засасывало внутрь, и несчастный никогда уж больше не возникал на горизонте.
Привидения, естественно, старались отлететь подальше от опасного места. На первых порах это было сравнительно нетрудно даже для Каспера. Нужно только взлететь повыше и смотреть в оба... Но спустя минуту-другую всех, кто находился в котле, начинал кружить сильный вихрь (или смерч? – Каспер точно не знал) – что-то вроде воронки, которая появляется, когда сливаешь воду из ванны.
Вихрь стремился распластать Каспера по стенам котла и затянуть вниз. Он уже не играл, а воевал с ним. Чтобы удержаться на безопасном от отверстия расстоянии, нужно было уметь не только парить, как бумажный самолетик, но и вовсю работать руками и ногами...