(прыгает и хлопает в ладоши): Золото Приама! Отец привез нам золото Приама!
Электра: Совсем ума лишилась! А еще замуж просится.
Орест: Потому и просится, что лишилась.
Хрисофемида (не обращая на них внимания): Сейчас я попробую угадать! Мне, я думаю, достанутся серьги, золотые с каменьями, отец ведь знает, что сапфиры особенно подходят к моим голубым глазам… Электре браслет, а маме ожерелье. А что Орест получит? Перстень?
Орест: Не хочу я никакого перстня! Я не девочка! Отец сказал, что припас для меня другой подарок, кинжал с резной рукояткой. Вечером получу, после того, как он уладит все дела.
Хрисофемида: Какие дела?
Орест: Не знаю.
Электра: Отец собирается убить Эгисфа.
Хрисофемида: О боги! За что? Эгисф был так мил с нами. И с матерью.
Электра: Вот именно за это.
Орест: А как убивают человека? Ножом, как поросенка, или из лука, как вепря?
Хрисофемида: Орест! Какие ужасные ты говоришь вещи. Отец вовсе не собирается никого убивать. Он не жестокий, он добрый и великодушный.
Входят Менетий и Эгисф.
Менетий: Привет, молодые люди. А где отец?
Хрисофемида: Отдыхает. Он очень устал от войны.
Менетий(Эгисфу): Сейчас доложу, что ты пришел. Подожди здесь. (уходит)
Эгисф: Откуда у вас эти украшения?
Хрисофемида: Принесла рабыня-троянка.
Эгисф: А вы уверены, что вам разрешено ими играть?
Дети быстро убирают драгоценности в ларец.
Орест: Мы тут спорили, убьет тебя отец или нет.
Хрисофемида: Орест!
Эгисф: И к чему пришли?
Орест: Ни к чему. Мнения разделились.
Эгисф: Это, дети мои, и есть греческая демократия.
Входят Агамемнон и Менетий.
Агамемнон: Дети, я думаю, во дворе вам будет веселее.
Хрисофемида, Электра и Орест уходят.
Агамемнон: А ты, Менетий, выйди и подожди за дверью. Позову, когда понадобишься.
Менетий выходит.
Эгисф: С возвращением тебя, Агамемнон.
Агамемнон: Здравствуй, братец! Нелегко же тебя разыскать.
Эгисф: Не там искали, наверно. Я сидел с приятелями в харчевне. Тут, недалеко. Прибытие ваше обсуждали.
Агамемнон: Симпозиум, что ли, устроили?
Эгисф: Да просто чесали языком. Долго вы все же копались. Трофеи, надеюсь, приличные привезли? Хватит доблестным воинам на старость?
Агамемнон: Не златом единым жив человек. Семейный уют, любовь близких и счастье детей важнее побрякушек. А как вы тут без меня время коротали?
Эгисф: Так себе.
Агамемнон: Тебе-то, может, и так, а мне каково? Думал, вот приеду, найду Эгисфа в постели у своей жены, обниму обоих и обратно на войну — привык настолько, что иной жизни не мыслю. А приехал — и на тебе, все шиворот-навыворот, жена меня, как бога, встречает, всю дорогу пурпурными покрывалами выстлала, а любовничек в харчевне затаился. Чего, спрашивается, боитесь?
Эгисф: Во-первых, не затаился, а жажду утолял. А во-вторых, не любовничек.
Агамемнон: Кто же?
Эгисф: Опора.
Агамемнон: Опора? Чтобы усесться поудобнее? На коня вскочить? Или чтобы с кровати не свалиться, когда три тысячи зверей там схватились, визжат, кричат, кусаются да царапаются?
Эгисф: Не ревнуй, Агамемнон. Не ты ли отобрал у Ахилла Брисеиду, что послужило в итоге причиной гибели Патрокла, воителя, полного всяческих достоинств, кроме разве что одного — умения трезво оценивать свои силы, без чего он чуточку зарвался, вступив в заранее проигранный бой с Гектором… Так мне, во всяком случае, рассказали сегодня утром в харчевне.
Агамемнон: Ты сравниваешь короткие любовные утехи воина с откровенным наглым сожительством?
Эгисф: Упрек не по адресу, мы всячески соблюдали пристойность, ни дети, ни кто-либо другой меня в твоей спальне не видел.
Агамемнон: А на моем месте за обеденным столом?
Эгисф: Ну Агамемнон, сам подумай, можно ли в течение многих лет жить в одном доме и вкушать яства в разных углах.
Агамемнон: Вот именно, яства. Мы в стане нашем под Троей о чечевичной похлебке мечтали. Не разумеет гражданское лицо ратника.
Эгисф: Успокойся, Агамемнон. Мы с тобой люди немолодые, негоже нам из-за какой-то бабы ссориться. Хочешь, забирай ее обратно, нет — выгони из дому. Я на нее не претендую. И на хоромы твои тоже.
Агамемнон: Что же получается. Сначала ты убиваешь моего отца, потом забираешься в постель к моей жене, а я должен все это терпеть?
Эгисф: Ну знаешь, твоя манера подавать факты в выгодном только тебе свете поразительна. Твоего родителя я прикончил за дело. Кормить моего отца мясом его собственных детей — можно ли представить что-либо более отвратительное?
Агамемнон: А твой папочка — воплощенная невинность, да? Кто мою мать соблазнил ради какой-то паршивой овечки?
Эгисф: Не паршивой, а золотой. Вкупе с престолом.
Агамемнон: Ты, ублюдок, сын собственной сестры!..
Эгисф: Маму не трожь! Она лучше вас всех,
Агамемнон: Ага, так и у тебя есть что-то святое? А у меня нет? Моя жена обесчещена, мои дети унижены, мой очаг осквернен. Ты заплатишь за это, Эгисф! Менетий! (Входит Менетий). Принеси мне со двора топор, да побольше.
Менетий: Неужто холодно в доме? Так велите, я дров нарублю.
Агамемнон: Не дрова я собираюсь рубить, а дурную голову. Меч пачкать не хочу. Неси топор.
Менетий: Сейчас найду подходящий. Только не разумнее ли будет всем во двор выйти? Голова не полено, кровищи напустим, а кому убирать?
Агамемнон: Ничего, жена уберет.
Менетий: Тебе виднее, господин. (уходит)
Эгисф: Прости, брат! Не думал я, что так скверно все кончится. Вначале мне просто жалко было смотреть, как хозяйство твое рушится, как слуги дурака валяют вместо того, чтоб работать, да вовсю тебя обкрадывают, а этот шустрый потомок привратника закрывает глаза на все, кроме прелестей твоей жены, которую он, можно сказать, извел своим настырным ухаживанием, этому-то надо было положить конец? Потом я детишек твоих полюбил, такие они славные, особенно Электра. Электру все прочие в доме побаиваются, даже жена твоя, слишком она, Электра, серьезная, но мне она пришлась по душе, частенько мы с ней на стене крепостной сидели и философствовали, об атомах толковали, об идеях, о богах, есть ли они, нет ли… И только потом, позднее…
Агамемнон: Она тебя соблазнила?
Эгисф: Кто, Электра?
Агамемнон: Не дури! О Клитемнестре спрашиваю.
Эгисф: Нет, Агамемнон, как-то само собой это случилось. Привыкли друг к другу, подружились. Страсти особой между нами никогда не было.
Агамемнон: Правду говори.
Эгисф: Правду? Ну если уж всю правду… Сам подумай, стал бы я ее домогаться, если б она авансов мне не делала…
Врывается Клитемнестра.
Клитемнестра: Трус и подонок! Не ты ли пялился на меня похотливо, как фавн таращится на нимфу, подкараулив ее за утренним туалетом, не ты ли вымогал ласки, как нищий вымаливает объедки, не ты клялся в вечной верности, стихи не ты складывал, достоинства мои бесчисленные превознося, избито, конечно, но в рифму? Покоя мне от тебя не было ни на час, ни на минуту, ведь ты словно не мужчина, на кабана не ходишь, даже в виноградник не заглянешь присмотреть за лозой, тебе же, пьянице, дарующей груз спелых гроздей, все в доме да в доме околачиваешься, порывы сладострастия перемежая нытьем. Будь проклят день, когда тебе позволила я переступить порог дворца, и все от жалости, урод!
Агамемнон: Ну наконец-то что-то начинает вырисовываться.
Клитемнестра: А ты что тут корчишь из себя героя, несправедливо обиженного ближними? Вправду, что ли, считаешь себя ниспровергателем Илиона? Да если б не Одиссей со своим деревянным конем, идиотской, надо признать, выдумкой, на которую только такие безмозглые ослы, как троянцы, и могли клюнуть, разве ты когда-нибудь завоевал бы этот жалкий городишко? Бездарный ты полководец и не только. Царем был таким же неспособным, если б не я, давно бы власть свою растерял без остатка. Об остальном молчу. Но даже если признать твои мнимые заслуги, разве настоящий герой позволил бы, чтобы на его глазах зарезали его собственную дочь? И ради чего? Какого-то попутного ветерка! Никогда тебе этого не прощу. И потому делай, что хочешь, мне все равно. Предай меня смерти, как Ифигению, я не боюсь. Зачем жизнь женщине, убедившейся, что нет на свете мужчины, достойного ее любви.
Агамемнон: Успокойся. Твоя дочь жива.
Клитемнестра: Не верю.
Агамемнон: Клянусь благосклонностью богов олимпийских.
Клитемнестра: И где она?
Агамемнон: Не знаю в точности.
Клитемнестра: То есть сам ты ее живой не видел.
Агамемнон: Нет, мне сказали.
Клитемнестра: Кто же?
Агамемнон: Покойная Кассандра.
Клитемнестра: Врешь.
Агамемнон: Я ведь сказал, клянусь благосклонностью богов…
Клитемнестра: Что стоят клятвы, истинность которых проверить невозможно.
Агамемнон: Ладно! Эгисф, пойди и приведи сюда рабыню по имени Александра.
Эгисф: Иду. (уходит)
Агамемнон: Совсем недавно кто-то мне красочно расписывал, как верность соблюдал, чтобы не утратить молодость.
Клитемнестра: Так и есть. Душа моя безгрешна.
Агамемнон: А что, плоть это грязная посуда, которую с радостью дают помыть любому, кто пожелает?
Клитемнестра: Плоть моя взбунтовалась, узнав, что стало с той, кто столь долго, девять месяцев, была ее частицей. Ей захотелось отомстить за преступление.