Но когда Гриша отбыл на Север и стал исправно посылать деньги, обнаружилось ранее не замеченное свойство смешливой Горгоны — она любила выпить. Поначалу это были просто чьи-то дни рождения, сабантуи и гулянки — она, будучи компанейской, быстро сошлась с емельяновской молодежью. Потом Людмила с матушкой незаметно для себя стали все больше и больше проводить с детьми то время, когда их родительница пропадала невесть где. Времена были тяжелые, учителям безбожно задерживали зарплату, матушка с грустью смотрела на дочь-бедолагу, которая, пылая своим жертвенным призванием, приходила с практики. Уставшая, но довольная. А дома еще два чада! Но что скажешь энтузиастке? Что в труде и в нищете она быстро выдохнется, потухнет, а ей лучше бы поскорее выйти замуж, пока ее хронь в ремиссии. И ведь в любой момент — в любой! — страдания могут вернуться. От тягот этой проклятой жизни. Но какова альтернатива?! Ведь Мила не сможет мотаться в Польшу, таская битком набитые сумки челнока. Так что пускай пока радуется цветам жизни, пока карета не превратилась в тыкву… Потому что замужество тоже не сахар.
Но пока тыквой обернулась братова женитьба. Гришина супруга постепенно превращалась в то чудовище, благодаря которому и заслужила свое прозвище. К тому моменту, когда Людмила с матерью признали горькую правду о невестке, она уже окончательно спилась. И начался ад…
Самые ядреные подробности ада Людмила Гавриловна вынесла за скобки, и дальнейшее развитие событий осталось в Сонином сознании лаконичной цепочкой событий. К тому времени, как Гриша приехал в отпуск, Горгона коварно завязала с пьянкой. И с тех пор Григорий с опаской смотрел в сторону матери и сестры: дескать, уж не наговариваете ли вы на Марью-искусницу? А Горгона и впрямь была мастерицей на все руки — и шила, и вязала, и даже пыталась зарабатывать своим рукоделием. И когда она погружалась в свое ремесло, сущим кощунством казалось поминать ее темную сторону. Нет никого на свете хитрее алкоголика…
Гриша уехал обратно на Север, а у матери в горле застряли горькие слова: дескать, сынок, если мы наговариваем, то спаси свою благоверную от нас, злыдней. Забери ее к себе на Север! Но не могла она такого сказать из-за внуков. Не отправлять же детей вместе с Горгоной, которая могла ворваться в дом с ножом и требовать деньги на выпивку…
«Лукавил Гриша. Знал он, конечно, про недуг. Потому и не забрал жену к себе. Мама все строила планы — мол, пускай она едет, а детей мы здесь оставим. Но пьяница наша, когда ей было на руку, поднимала такой вой о чадах своих, что было слышно в ближайшем отделении милиции. Потому как „моих кровиночек отбирают, какое право имеют!". А потом могла неделями к кровиночкам не подходить. И само собой, она не хотела ехать на Север — здесь у нее собутыльники, а там муж со спортивной хваткой. Против него не попрешь. Нас-то с матушкой она совсем не боялась. И вот чем все закончилось…»
Но то, чем все закончилось, было роковым образом связано с тем, когда оно закончилось. Увы! Как раз в это время маленький Савва отдыхал в Емельянове второй сезон. Он уже привык к своей дачной няне. Няня, в свою очередь, была довольна такой подработкой. После того как весной Горгону удалось сдать на три недели в дурдом, она вернулась, пришибленная транквилизаторами, тихая и заторможенная. Как примерная мать, начала готовить двойняшек к школе. Пока не случилась другая беда — Горгона влюбилась.
И разумеется, снова запила. И начала приворовывать. Но… в целом ситуация шатко обнадежила домашних. Тем, кто не жил с буйным алкашом, не понять, а Горгона как раз была буйной, вводя своим хмельным рыком в ступор. Ведь поначалу от нее никто не ждал зла. Люди каменели — как и положено при взгляде на змееволосую пришелицу из мифа… И вот теперь появилась надежда, что у нее появится другой объект гнева. Подальше от детей и от измученной родни. Любовь зла. Пусть любит себе кого угодно — только бы от нас отстала! Так наивно думали Мила с матушкой. Но объект любви оказался не промах. В его планы не входило страдать, тем более за других. И в конце концов разведка донесла, что этот залетный молодец — криминальный элемент, который специализируется на одиноких женщинах. Горгона, конечно, не его уровень, но почему бы не воспользоваться влюбленным чудовищем, которое готово ради него грабануть ликеро-водочный ларек.
И вот однажды Горгона почуяла, что предмет любви вовсе не намерен обращаться в камень и выскальзывает из ее цепких хозяйственных лап. Она решила принести ему щедрую жертву — тещины фамильные драгоценности. Что оказались мифом, как и подарившая ей кликуху жертва Посейдона и Афины Паллады. Обнаружив в бережно хранимой Гришиной матушкой палехской шкатулке пуговицы вместо бриллиантов, разъяренная Горгона решила покуситься на самое дорогое — сделать вид, что она забирает детей к любовнику. Она принадлежала к тому типу пьянчуг, что всегда готовы пойти на шантаж. Видно, она не без основания смекнула, что ради внуков бабка, испугавшись бредовой угрозы, пойдет на все и откроет тайные закрома родины. Анюта и Сема, привыкшие к кошмарам, уже спрятались за диван. А Мила поняла, что нынче им с матушкой самостоятельно не справиться. Милиция? Не смешите. Они уже знали этот адрес и не реагировали на бытовуху. Советовали вызывать дурдом, раз уж те взяли на учет. Но легко сказать — вызывать! Ведь мобильный телефон тогда еще был богатой игрушкой, а всем, кто приближался к домашнему телефону, грозила страшная месть.
Тогда Людмила в отчаянии совершила роковую ошибку — пала в ноги своим нанимателям. И отчим Саввы, которого Людмила Гавриловна по сей день считала родным отцом ребенка, протянул руку помощи. Дальше все случилось молниеносно. Папа-отчим, фатально недооценивая противника, решил вышвырнуть Горгону из квартиры, но он не учел, с кем имеет дело. Подкрепление противной стороны в лице хлипкого интеллигента мужского пола пробудило в Горгоне дикую злобу. Людмила надеялась, что подкрепление ее обездвижит и в этот момент все же удастся вызвать скорую, но все пошло совсем по другому сценарию. Горгона вырвалась, вцепилась Саввиному папеньке в горло, тот не ожидал такого и сильно оттолкнул ее ногой. Сбитая с ног, она ударилась затылком об острый угол письменного стола, но, словно терминатор-зомби, медленно поднялась, и в глазах у нее застыла мрачная решимость открыть «огонь на поражение». Людмила решила, что это уже пьяная агония и Горгона сейчас свалится в тяжелый хмельной сон, но, подняв трубку, чтобы набрать номер скорой, с ужасом поняла, что телефон отключен. Так часто бывало в Емельянове во время грозы…
В следующий момент она уже видела, как Горгона как будто уже побрела прочь, к входной двери, — но через секунду она метнулась из кухни, и в руке ее блеснуло страшное оружие — сечка для грибов. Люда не могла допустить, чтобы отец Саввы получил увечье. Поэтому она схватила другое страшное оружие, оставшееся еще от бабушки, — чугунный пестик, для того чтобы толочь… воду в ступе! Да, как ни странно, на доли секунды ей стало смешно: ну что за деревенские бои с Брюнхильдой?! И когда можно будет наконец вспоминать об этом кошмаре с хохотом… Ведь должно же это когда-нибудь закончиться, ведь все это дикость, абсурд, Хичкок!
И это закончилось. Даже слишком быстро. И столь же дико и абсурдно. Только не смешно. Нет, Людмиле не пришлось воспользоваться бабушкиным орудием — ее опередила маменька. Чем она засветила Горгоне, Люда так и не поняла. Но у злодейки по совокупности травм случилось кровоизлияние в мозг. Она внезапно начала кричать, потом ее рвало, потом матушка своим ходом бежала до больницы. Пока суть да дело, Горгона потеряла сознание… Очнулась она на короткое время уже в скорой, где и сообщила санитарам, что «Милка сжила меня со свету». Их показания впоследствии стали решающими для того, чтобы Людмилу Гавриловну Марченко обвинили в непреднамеренном убийстве.
Семья Лёвшиных на следующий день после кошмара спешно покинула Емельяново И никогда больше здесь не появлялась. Тем временем Людмила с мамой обнаружили, что даже их давние соседи не особенно жаждут светиться как свидетели. Полдеревни знало, что представляла собой Горгона в последние два года своей жизни, и многие вздохнули спокойно после ее кончины — но дать официальные показания о том, что действия Милы были самообороной, никто не спешил. Принцип сторониться чужой семейной вражды на сей раз оказался сильнее нравственного закона.
— И сколько же вы сидели? — выдохнула шепотом Соня.
— Два с половиной года. Гришаня все же помог. Приехал и добился пересмотра дела. Так бы лет пять на зоне гнила да там бы и сдохла. Но меня оправдали. Я потом заочно окончила пединститут и в нашей школе работала, насколько мне здоровье позволило. Учителем мировой художественной культуры. Кроме меня, ее тут было некому преподавать — учитель музыки, бессменный Пал Петрович, умер, вот меня и взяли с судимостью. Такие дела. И все же… зачем они вас прислали? — грустно улыбнулась отмотавшая срок Фея. — Я ведь папе Лёвшину всегда буду благодарна. И не обязан он был меня спасать. И попадать в уголовное дело даже свидетелем ему тоже незачем. Я его втянула — сама и ответила по всей строгости. Но мне непонятно…
— Я теперь сама ничего не понимаю! — отозвалась ошарашенная гостья. — И… это не они, не родители, насколько я понимаю. Это вроде как сам Савва внес вас в список тех, с кем я должна встретиться. Он, конечно, не знает вашей жуткой истории. А вспоминает вас с теплом. Соня сочиняла на ходу. И какой вздор она несла! «Вспоминает с теплом»… Это тип может вспоминать с теплом разве что полнокадровую матрицу или седьмой айкор. С чего она решила, что Савва не ведал, что творил?! Может, все это — какая-то непостижимая подстава? Может, Соне тоже надо срочно уезжать отсюда, не оглядываясь?
— Неужели вы обо мне напишете после того, как все узнали?! — усмехнулась Людмила Гавриловна. — Тогда это будет книга обо мне.
Соня вдруг вспомнила слова молодого гения о том, что книга предписана стать хорошим подарком родителям, — и тут же поперхнулась воздухом от адской иронии происходящего. Но, взяв себя в руки, она все же осмелилась повторить свой изначальный вопрос: