<…> Все вопросы обсуждаются, никакие решения не исходят от меня одного.
В итоге нас хвалили за то, что изначально мы хотели исправить. <…> В здании, где мы снимали «Тени», у нас над головой репетировали танцоры Боба Фосса. <…> Звук фильма меня никогда особо не заботил. У нас просто не было денег, чтобы печатать рабочие материалы со звуком, и мы даже не знали, насколько он плохой. Прямо над нами пел Синатра, гремела музыка, топали танцоры – это и был наш звук. Мы потратили кучу времени, пытаясь убрать лишние шумы, но это оказалось невозможным, и мы оставили все как есть. Когда фильм показали в Лондоне, все стали восхищаться: «Какой новаторский ход!» Ничего себе новаторство! Мы из кожи вон лезли, чтобы убить это «новаторство»!
Я и сам вижу недостатки «Теней». Это чисто интеллектуальный и поэтому недостаточно человечный фильм. Я влюбился в камеру, операторские приемы, красивые кадры. Это были эксперименты ради экспериментов. Я увлекся киношными приемами, внутрикадровым ритмом, длиннофокусной оптикой, снимал через ветви деревьев и окна. В фильме есть свой ритм, но совсем нет ничего о людях.
Большинство людей не знает, что такое «склейка», «наплыв» или «затемнение», и я уверен, что эти вещи их нисколько не волнуют. Простым зрителям нет дела до того, что киношник назвал бы выдающимся кадром; они смотрят на людей. И поэтому режиссерам пора понять, что самое главное в кино – это хороший актер.
С точки зрения технического оснащения снимать кино в Голливуде, наверное, проще, но <…> там действуют определенные правила, направленные на то, чтобы погубить актера, заставить его чувствовать себя ущербным. Весь механизм кинопроизводства кажется настолько важным, что актер думает, что ошибившись хоть в одной реплике, он совершит нечто чудовищное и больше никогда не сможет найти работу. <…> Не понимаю, как можно делать фильмы о людях, не заботясь о тех, кто эти фильмы делает.
Режиссер – как хозяин дома, который устраивает вечеринку.
[Когда я работал актером], то узнал, что из-за того, что свет на площадке поставлен определенным образом, двигаться внутри декорации нужно согласно специальным меткам на полу. Получается, что актер должен разыграть драматичную сцену, не заступая за пределы разметки, а если он хоть на полдюйма выйдет из освещенной зоны, съемка останавливается, делается новый дубль. В результате актер скорее думает об осветительных приборах, чем о человеке, с которым по сценарию должен заниматься любовью или ругаться. Поэтому на съемках «Теней» мы решили поступить иначе: актеры могли импровизировать не только в диалогах, но и в движениях. Оператору тоже приходилось импровизировать, довольствуясь общим освещением и следуя за актерами: благодаря этому они могли перемещаться куда и когда угодно. И случилось что-то необычное: движение следящей за актерами камеры стало гладким и красивым просто потому, что сами люди двигались в естественном ритме. Когда актеры репетируют сцену в соответствии с разметкой, они становятся неуклюжими и неестественными, и как бы талантливы они ни были, камере нелегко следовать за ними.
Многие режиссеры любят делать тайну из своей работы. Рассказывают актеру о характере его персонажа и его ответственности за общее дело. Чушь собачья. <…> Режиссер должен давать свободу и подкидывать идеи.
Играя определенного персонажа, актер, даже если ему очень захочется, не может внезапно взять и отказаться от какой-то части самого себя. Нельзя просить кого-то забыть себя и стать другим человеком. Если бы тебя, например, попросили сыграть Наполеона, ты не смог бы испытывать его чувства и думать его мысли – только свои. Актер не может сделаться Наполеоном, он может быть только самим собой, играющим Наполеона. Мне никогда не хотелось кого-то играть. Правда, никогда!
Проблема в том, что в кино все слишком идеальные. Идеальный злодей. Идеальный хороший парень. Это так скучно. Я призываю актеров не казаться лучше, чем они есть на самом деле.
Больше всего я боюсь заглянуть внутрь себя, разобраться искренне и до конца. Работая над фильмом [ «Мужья»], я через силу задавал себе вопросы, которые раньше никогда не задавал. То же самое должны были делать Бен [Газзара] и Питер [Фальк]. <…> Втроем мы садились, разговаривали и импровизировали, представляли себя в каких-то реальных обстоятельствах, обсуждали возникающие в них проблемы и искали честные ответы.
Знаете, кто такие актеры? Они «профессиональные люди». Им платят за то, что они ведут себя как люди.
Все, что происходит в нашей жизни, определяется тем влиянием, которое один пол оказывает на другой. Конечно, мы живем в разгар политического кризиса, упадка и нестабильности, но это не так интересно – наше восприятие подобных обстоятельств основано на умозаключениях и в конечном итоге зависит от объема доступной информации. Основа отношений между мужчинами и женщинами – в наших инстинктах, а не в мышлении.
Настоящими жертвами оказываются мужчины, ими движет растерянность. Они носятся по кругу: деловой обед, быстрое приключение с проституткой, дружеская попойка… увлекательная жизнь, полная риска и отваги, да? Пустые, бессмысленные мелочи, заполняющие день. С женщинами проще. Женщина может существовать, если жизнь хоть как-то упорядочена, и ее мечты хоть отчасти реализуются. Если знаешь эмоциональные потребности женщины, ты на правильном пути.
Когда любишь женщину, не думаешь, что брак изменит ваши отношения. И испытываешь шок, когда отношения меняются. Иногда к лучшему, иногда к худшему – зависит от женщины. И все равно проблемы возникают. Когда женщина выходит замуж, она свыкается со своим новым ответственным положением, но сохраняет умение развлекаться. А мужчина обычно не знает, как уравновесить эти крайности, и поэтому либо из последних сил старается веселиться, либо со смертельной серьезностью старается вести себя по-взрослому. Мужчина обычно не может заниматься и тем и другим одновременно.
Люблю мужиков, мы такие тупые.
О своей холостяцкой жизни я помню три вещи: чувство одиночества, постоянную усталость и недосып. И еще особый дух товарищества – источник которого в нашем общем одиночестве, – дружбу с такими же одинокими парнями, каким был я. Сейчас я бы не смог к этому вернуться. <…> Я не считаю наш дом тюрьмой и с радостью туда возвращаюсь.
Меня беспокоит изображение женщин на экране. Они представлены как шлюхи или любовницы высшего или низшего класса, и вопрос только в одном: когда, где, с кем или со сколькими она ляжет в постель. В таких фильмах не говорится о женских мечтах, ни слова нет о женских причудах, нет женщины-мечты.
Я никому не сказал. Никто не знал. Перед съемками [ «Потоков любви»] врачи сказали, что мне осталось жить полгода. Это фильм, полный нежности. Если я умру, это будет добрый последний фильм.
Как я отношусь к высшей мере, к который нас всех приговорили? Ну, я думаю, жизнь и смерть – основа хорошей драмы. Если речь не идет о жизни и смерти, то получается комедия. Все, что исполнено страсти, любви и ненависти, все, что для нас важно, можно делать со словами: «Эй, это в последний раз. Есть только сейчас и сегодня, время, когда мы живем».
Победу команды «Нью-Йорк джайентс» над «Бруклин доджерс» в матче за кубок Национальной бейсбольной лиги 1951 года спортивные комментаторы назвали «чудом Куганз-Блафф» (The Miracle of Coogan’s Bluff). Когда Бобби Томсон выбил небывалый хоум-ран и принес своей команде победу над «Доджерс», это было настоящим чудом. В те времена эта победа и для меня стала чудом. Так я тогда жил. Фильмы – тоже чудеса в моей жизни. Джина стала моим чудом, и наши дети были чудом. Это чудо – чувствовать навернувшиеся на глаза слезы во время какого-нибудь глупого разговора. И после стольких лет, когда жизнь порой казалась неимоверно трудной, отвратительной и шла наперекосяк, я понимаю, что не разучиться любить – это тоже чудо.
Конечно, фильм «Женщина под влиянием» мог бы стать более успешным, если бы мы показали жизнь Мэйбл в более суровых, мрачных тонах, и если бы в картине были четче сформулированы те или иные положения, чтобы зритель мог принять ту или иную сторону. Но тогда в процессе съемок мне пришлось бы признать: «Ну вот нам и удалось принести в мир еще немного ужасного». Я не знаю никого, чье существование было бы настолько ужасным, что он бы ни разу не улыбнулся, что ему бы не хватало времени любить, не было бы времени оглянуться вокруг и задуматься о жизни. Что-то [волшебное] всегда происходит, даже на пике трагедии.
Я уверен, что существует множество прекрасных вещей, о которых можно и нужно писать сегодня, в век разочарования, страха и неотвратимого конца. В кинематографе необходимо более позитивное мировосприятие, немного больше смеха и немного больше надежды, чем в прошлом. <…> Люди не теряют надежды, они всегда во что-то верят. Я верю в людей.
Мне кажется, человек не может жить без философии. По-гречески φιλία означает «дружба» или «любовь» («дружба» и «любовь» – синонимы). А σοφία означает «мудрость», «знание». Иметь свою философию значит знать, как любить, и куда свою любовь направить. Нельзя любить весь мир, для этого надо быть проповедником или священником, который говорит: «Да, сын мой. Да, дочь моя. Благослови тебя Бог». Обычные люди так не живут. Они злятся и враждуют, сталкиваются с проблемами, остаются без денег, разочаровываются. Поэтому им нужна философия. <…> В наших фильмах мы пытались изобрести для персонажей философию. Поэтому мне были нужны персонажи, которые по-настоящему анализируют любовь, обсуждают, убивают и уничтожают ее, ранят друг друга и делают массу других вещей – все, что входит в понятие полемики. Они нужны мне, чтобы показать спор о том, что такое жизнь. <…> У меня все извилины повернуты в одну сторону, меня интересует любовь.
Кассаветис в театре
Пьеса любви и ненависти
Пьесы Джона Кассаветиса ставят до сих пор. Те самые пьесы, которые при жизни автора были малоинтересны критике и широкой публике. Ставят и переделанные в пьесы сценарии фильмов – тех самых, которые считались невыразительными и едва ли не случайными. Но все эти проявления запоздалого внимания (не слишком частые и в основном негромкие) никак не складываются в историю про «посмертное признание» и «возвращение авторского наследия на театральную сцену». Как всегда в случае персонажей Кассаветиса, драматургических ходов Кассаветиса и самого Кассаветиса, решением одной проблемы становится появление другой. Он может дать счастье, но не комфорт и не покой, о нет.