Мингю за это время уже успел понять, что Сонёль прямой, как рельсы, и всегда говорит именно то, что думает, но вопрос все равно приводит его в ступор. Они же не будут обсуждать это прямо сейчас, правда? Мингю знатно подустал от этого.
– Ладно, к черту учебу, давайте просто напьемся! – Сонёль поднимает обе руки вверх, растопыривая пальцы, а потом протискивается мимо всех в гостиную.
В принесенном пакете оказывается шесть бутылок сливового вина и четыре соджу. Мингю смотрит на все это и не может перестать хлопать глазами. Это они так должны были проект делать? Или в этом мире просто не принято учиться на трезвую голову? Как в принципе его путешествие в другой мир могло закончиться тем, что он будет напиваться на кухне, сидя в окружении совершенно чужих ему людей?
Почти чужих.
(Уже не чужих.)
Сонёль, кажется, не обращает внимания на неловкую атмосферу: помогает Чонхо доставать стаканы и убирать некоторые бутылки в холодильник, шуршит пакетом и чуть ли не шарик из него надувает, рассказывает какую-то ерунду, то и дело хлопает Тэёна по плечу, потому что он сидит к нему ближе всех.
– За встречу! – поднимает он стакан.
Мингю не уверен до конца, что все смогут расслабиться, не уверен, что сам перестанет напрягать плечи. Хочет даже пару раз сослаться на головную боль и уйти в комнату, потому что концентрация людей на квадратный метр в этой квартире превышает для него норму. Хочет, да, честно собирается, но на третьей бутылке передумывает, потому что Чонхо начинает смеяться очень заразительно и ярко – над Сонёлем, за которым и вправду интересно наблюдать сейчас. Почему-то Мингю даже не удивлен тому факту, что у него под алкоголем срывает последние тормоза.
Первые полчаса Юбин отказывается от того, чтобы ему подливали в стакан, но Сонёль наливает все равно – с ним невозможно спорить. Тэёну не наливает никто – он делает это сам. Без стакана и из горла прямиком в рот. Спустя какое-то время Мингю берет это за пример.
Каждую минуту – правда каждую – он бросает взгляд на Чонхо. Может, и чаще бы это делал, если бы не думал сам, что это странно как-то. Неуместно совсем. Чонхо на него смотрит тоже – спустя пару секунд после того, как чувствует взгляд Мингю на своем лице. Улыбается в ответ, светя забавной улыбкой так ярко, что зажмуриться хочется, но Мингю не жмурится – взгляд опускает только, кусая губы. Будто это как-то может помочь подавить в себе желание улыбаться тоже.
Они просто пьяны. Все дело в алкоголе. Ни в чем другом.
– Вы ведь помните, как мы с Мингю познакомились? – Сонёль бросает в мусорку пустую бутылку и возвращается на диван. Они переместились в гостиную. – У нас тогда церемония была для первокурсников, но ее задержали, потому что ректор застукала меня с сигаретой под окнами. – Он громко смеется. – Наверное, она бы так и отчитывала меня, если бы Мингю, который вышел на улицу, не поинтересовался вежливым тоном, в котором часу начнется церемония. Эта тетка сразу унеслась – ей надо было вступительную речь произносить. С тех пор я от нее по всем углам прячусь.
– Ты хотел сказать по кустам, – поправляет его Мингю.
– Ну да, они стали моим вторым домом.
Не то чтобы все сказанное было таким уж смешным, но Тэён почему-то ржет и всхлипывает почти, спрятав лицо на плече Юбина, у которого до того румяные щеки, что скоро под цвет красной рубашки будут.
На балконе впятером тесно, и они то и дело толкаются, задевая друг друга плечами, – все, кроме Мингю, который двигаться не хочет совсем. Только медленно подносить сигарету ко рту и смотреть в сторону Сеульской башни, слыша чужой смех, ощущая запах сливового вина, чувствуя на своей руке приятное тепло – в те моменты, когда Чонхо чуть перегибается через него, чтобы дотянуться до пепельницы.
Мингю улыбается. Мингю почему-то так хорошо, как очень давно не было. И пускай они все просто выпили слишком много, пусть в таком состоянии сложно себя контролировать и не смеяться над всем подряд, пусть все искажается и предстает перед тобой в преломленном свете. Ярче, ближе. Теснее. Пускай. Мингю все равно.
Он дышит полной грудью и чувствует вдруг, что живет. Не слышит хруста внутри больше, не хочет уйти, не хочет исчезнуть и чтобы его все забыли. Чтобы он сам себя забыл. Мингю просто стоит на этом балконе, окруженный со всех сторон уже знакомыми лицами, и дышит. Самым сердцем своим дышит. Когда это было в последний раз?..
В начале двенадцатого Сонёль уходит – пошатываясь, ведомый под руку Тэёном, на котором с другой стороны висит еще и Юбин. У этих двоих, кажется, крайне дерьмовая переносимость алкоголя. Они оставляют после себя море пустых бутылок, кучу упаковок из-под чипсов, которые откуда-то притащил Чонхо, и ощущение – невесомое, легкое запредельно, щекочущее легкие изнутри, – что жизнь все-таки продолжается. Продолжается же, правда?
Стоя на балконе и пытаясь разглядеть внизу три силуэта рядом с остановкой, Мингю думает неожиданно, что нет ничего плохо в том, что судьба свела его с этими людьми. Они никогда не станут близки, они даже не успеют попробовать это сделать, потому что совсем скоро Мингю вернется туда, откуда пришел. Но все в порядке.
Смысла никогда не было и не будет ноль.
Особенно в том, что он встретил взрослую версию ребенка, который столько лет напрашивался ему в младшие братья.
Мингю поворачивает голову и смотрит на Чонхо, взгляд которого устремлен вниз, как и у него мгновением раньше. Он, может, и взрослая версия того надоедливого школьника, что остался там, по другую сторону зеркала, под небом голубым, но…
(Но что?)
Мингю не может уснуть. Он медленно ворочается, переворачиваясь с одного бока на другой, хмурится с закрытыми глазами. В голове все еще вертолеты, она по-прежнему кружится, но сбежать в сон никак не выходит. Больше всего сейчас хочется просто проспаться, но все, что у Мингю выходит, – раз за разом прокручивать в голове одни и те же мысли. Как на пленочной кассете в старом магнитофоне. Порвалась бы уже эта пленка к чертовой матери.
Прекрасные мгновения приятного опьянения давно рассыпались в воздухе, ощутимо огрев прямо по затылку. Почему-то все не кажется уже настолько радужным. Кто бы сомневался. Мингю стонет в подушку и обещает себе, что больше не будет напиваться до такого эйфорийного состояния: так и заблудиться легко.
(Где? Посреди обманчивых надежд на жизнь, отличную от той, которой он жил последние несколько лет?)
Пару раз он встает: чтобы сначала открыть окно, а потом закрыть. Кондиционер в квартире работает на полную мощность, но Мингю все равно бросает то в жар, то в холод через каждые пять минут. Страшно почему-то становится. Как в ту ночь, когда он впервые почувствовал на себе чужой взгляд со стороны зеркала. Хорошо так было пару часов назад, а теперь страшно вот. Ужасно.
Мингю снимает рубашку, оставаясь в одной футболке, и бросает ее на пол, о чем жалеет спустя минуту, потому что опять становится холодно. Он переворачивается на другой бок и вытягивает шею так, чтобы взгляд падал на зеркало. Он не знает, что хочет там увидеть. В зеркале же нет ничего, кроме темноты комнаты и уже привычного интерьера. Там есть и он – расплывчатый силуэт на кровати, больше напоминающий безжизненное тело.
Хочется пить. И спать – спать хочется ужасно. Мингю сглатывает густую слюну и продолжает смотреть на зеркало сквозь полуопущенные веки. Где бы он был сейчас, если бы не оно? Все там же, в доме Санхёна? Или в другом месте? Как бы все сложилось, если бы он никогда не оказался в этом мире, не встретил Чонхо? Поменялось бы хоть что-нибудь?
Дождь ночью не идет вторые сутки подряд. Мингю уже не может сказать, плохо это или хорошо. Он не знает уже. Ничего не знает вообще. И чего стоят все эти прогнозы погоды?..
На какой-то миг ему кажется, что отражение в зеркале вновь смотрит на него в ответ. И это не Мин, не он сам. Это кто-то третий. У него красные глаза, взлохмаченные волосы и злая улыбка поперек белого лица. Взгляд ввинчивается в грудную клетку, до сердца добраться хочет. Выпивает душу через раны, которых нет.
Мингю подскакивает с кровати и быстрым шагом выходит из комнаты. Подпирает спиной закрытую дверь и склоняет голову, пытается сфокусировать взгляд на своих руках в темноте. Он просто все еще пьян. Ему просто нужно проспаться. Сжав и разжав ладони, Мингю моргает рассеянно и переводит взгляд на приоткрытую дверь в комнату Чонхо. Почему он перестал ее плотно закрывать? Из-за собаки, которая любит приходить спать к нему на кровать? Из-за чего-то еще?
Он медленно пересекает гостиную и останавливается перед дверью, заносит руку, чтобы открыть ее. Стоит так целую минуту – не может дверь толкнуть никак, не может ее до конца открыть, чтобы внутрь зайти. Зачем ему заходить? Что ему нужно? Ничего же. Мингю ничего не нужно – давно уже, много лет как.
А прямо сейчас?
(Почему сейчас?)
Он уверяет себя в том, что просто пьян, когда заходит в комнату, тихо прикрывая за собой дверь. Убеждает себя, что еще недостаточно протрезвел, когда садится на свободный край кровати и смотрит на Чонхо, который спит на правом боку спиной к окну прямо на покрывале, чуть свесив одну ногу вниз. Мингю хочет верить в то, что все дело в алкоголе, когда сам ложится на кровать и смотрит на темно-фиолетовое небо, которое видно сквозь приоткрытые шторы.
Мингю хочет и верит, потому что теперь больше ничего не остается – только верить в бессмысленные убеждения, за которые едва ли получается ухватиться скользкими пальцами. Они крошатся, расплываются серым на влажных пальцах, пропитывают собой кожу и исчезают. А Мингю – Мингю смотрит в окно на загазованное ночное небо и видит одну из пяти звезд безымянной Кассиопеи. Смотрит на нее и прикрывает глаза, двигаясь немного назад – так, чтобы его спина касалась чужой.
И так легко становится – внутри. Настолько легче, что не чувствуется больше липкой серости на пальцах, а в волосах не путается чужой взгляд из зеркала, которого на самом деле и не было никогда. Легче, спокойнее, теплее. И в дрожь не бросает больше. Мингю тихо выдыхает и вжимается щекой в подушку, а после – всем лицом, потому что кричать хочется. Из-за пустоты внутри и наполненности до самых краев. Из-за противоречий, которые день за днем легкие угарным газом забивают, оседают сажей на глотке. В Мингю противоречий правда – море. Оно плещется, бушует, пеной соленой в венах пузырится. А Мингю задыхается – сам от себя. Какой же он идиот.