Два мира, которым не суждено было пересечься. Два таких непохожих на первый взгляд мира, но…
Связь, которой пропитано это столкновение, уже нельзя игнорировать.
– Он назвал меня Мином, – говорит Мингю вдруг, когда они спускаются в метро.
– Что это значит? – Чонхо приподнимает брови в удивлении, бросает пустой стакан в одну из мусорок. – Что-то вроде прозвища?
Он стоит рядом, болтает в своем подтаявший лед и не знает, как правильнее будет ответить на этот вопрос.
– Я так… – Мингю бросает быстрый взгляд на Чонхо, – я так назвал твоего Мингю. Про себя, попав в этот мир. Хотел провести какую-то границу между нами. Не придумал ничего лучше, чем просто использовать первый слог своего имени. И то, что Санхён знает это прозвище… это… не знаю, – сбивается он в конце.
Чонхо явно хочет спросить что-то, но вместо этого забирает из его рук прохладный стакан, покрытый мелкими капельками, и бросает в мусорку.
– Там, где, как ты думаешь, схожести нет совсем, ее может оказаться больше всего, – говорят Мингю, а тому совершенно не хочется искать в этих словах смысл.
Дома он вытаскивает из холодильника маленькую банку какой-то кислотной газировки со вкусом персика, с удивлением обнаруживает в кислоте еще и градусы, садится на диване и смотрит точно перед собой с крайне глупым лицом. Точкой, с которой он не сводит глаз, оказывается черный экран телевизора. Мингю даже не помнит, включал ли его когда-нибудь сам – обычно это делал Чонхо, но чаще для того, чтобы чем-то заполнить тишину.
За окном начинает накрапывать дождь. В квартире нигде не горит свет, и становится довольно темно. Мингю хочет подняться с дивана, но его опережает Чонхо, который вместо того, чтобы щелкнуть выключателем, почему-то опускает жалюзи, погружая гостиную в еще большие потемки. Мингю смотрит на белые металлические пластинки, за которыми скрылось окно, и не понимает ничего.
– Как думаешь, – Чонхо оборачивается на него, – дождь до ночи идти будет?
– Не знаю, – честно отвечает он, – но будем надеяться, что да.
– Наверное.
– Наверное что?
Чонхо не отвечает – улыбается только, садясь рядом. Включает телевизор, и от неожиданности Мингю слепит глаза.
– Можно вопрос?
– Валяй. – Он промаргивается и отхлебывает из банки.
– Что будешь делать, когда вернешься домой? – Чонхо не смотрит на него – щелкает каналы один за другим.
Домой.
Мингю хочет отшутиться и сказать что-нибудь вроде «Но мы и так дома», хоть и понимает, что это будет совсем не к месту. Наверное, для него слово «дом» будет неуместным в любом контексте.
– Я не думал об этом, – он допивает содержимое банки и тянется вперед, чтобы поставить ее на журнальный столик, – и, честно говоря, не хочется.
– Почему? – Чонхо все-таки переводит на него взгляд, и в его глазах по какой-то причине ярким отражается надежда.
– Ты когда-нибудь сбегал от проблем? – Мингю усмехается. – Лично я от них сбежал аж в другой мир. И когда вернусь… придется разбираться с тем, что я там оставил.
– А. – Чонхо, явно ожидавший от него другого ответа, моргает и нервно облизывает губы. – Еще не захотелось остаться?
– Это уже второй вопрос, – на автомате выдает он и растерянно смотрит на него. – Это невозможно. – И сам не понимает, что именно невозможно: то, что он захочет остаться, или то, что он сможет остаться.
– Неужели ты ни разу не думал об этом?
– Чонхо, – как-то мрачно начинает Мингю, – не стоит.
– Что именно?
– Даже если бы я захотел, остаться я не смогу по многим причинам. Думаю, ты знаешь каждую из них.
– Нет, озвучь. – Чонхо продолжает высверливать взглядом дырки на его лице.
– Куда я такой пойду? Я в этом мире не существую. А там, откуда я пришел, у меня своя жизнь. Пускай она не такая классная, как я бы хотел, но все-таки жизнь. Там остались близкие мне люди. И, что самое главное, – он с усилием заставляет себя повернуться и посмотреть в глаза напротив, – я занял чужое место. А тот, чье место я занял, не сможет вернуться домой, пока я здесь.
– Но ты бы хотел остаться?
– Ты… – Мингю хмурится, – ты чего заладил с этим вопросом? А если я его тебе переадресую, что на это скажешь?
Чонхо немного подается вперед, но резко возвращается обратно, отворачивает голову так, что Мингю глядит на его затылок теперь. Молчит. Смотрит на закрытые жалюзи и молчит.
– Чего и следовало ожидать, – тихо говорит он и жалеет немного, что так быстро свою кислотную дрянь допил.
– Не хочу, – поворачивается обратно Чонхо, и он вздрагивает. – «Хочешь ли ты, чтобы я вернулся в свой мир», верно? Ты это имел в виду? Так вот, мой ответ: не хочу.
Теперь настала очередь Мингю молчать. Он сглатывает два раза подряд предательски громко, сжимает ладони на коленях и опускает взгляд. Думает, что неплохо бы спрятаться за чем-нибудь – хоть за диванной подушкой, – потому что Чонхо смотрит сейчас настолько прямо и открыто, что взгляд этот отзывается дрожью в тех же коленях, которые он стискивает пальцами все сильнее.
– Ты…
– Идиот? – усмехается Чонхо.
Мингю сжимает губы и упрямо глядит перед собой. Не знает, чем ответить на эту честность, которой лучше бы не было. Потому что она медленно, но верно начинает затягиваться в петлю на шее.
– Не спросишь, почему?
– Не хочу знать.
– А я все равно скажу, – настырно произносит Чонхо, наклоняясь к нему. – Я говорил, что с тобой сложно. Правда сложно. Но в то же время по непонятным причинам… хорошо? Не могу подобрать верного слова. Но… – он улыбается, – у меня такое чувство, что ты именно там, где должен быть.
– Иди на хуй, Чонхо, – вяло и совершенно без агрессии отзывается Мингю, у которого цветные пятна перед глазами в кляксы расплываются. У него мысли в голове в совершенный пиздец закручиваются. – Это не мое место, и ты это знаешь.
– С чего ты взял? Только потому, что ты родился по ту сторону зеркала? – упрямятся ему в ответ.
– Боже, слушай, – он прячет на пару секунд лицо в ладонях и трет глаза, – давай о чем-нибудь другом поговорим. Расскажи мне о своей маме, я там не знаю. О чем угодно.
Чонхо выпрямляется с разочарованным вздохом, который отзывается мурашками вдоль позвоночника, и не менее разочарованно выдает:
– Нет у меня мамы, чтобы о ней рассказывать.
– В смысле нет? То есть как нет? – От искреннего удивления Мингю даже перестает мучительно волноваться.
– Мои родители развелись лет пятнадцать назад, потому что мать нашла себе другого мужика. Я решил остаться с отцом. Сейчас у нее другая семья и уже двое детей, насколько я знаю.
– Она что, просто бросила тебя? – возмущается он.
– Да не то чтобы, – пожимает плечами Чонхо, – я виделся с ней пару раз, но, если честно, мне это не особо нужно.
– Знаешь, – серьезно начинает Мингю, – на твоем месте я бы так не шиковал. И не говори так, будто матери у тебя и правда нет, потому что она есть. Не надо от нее отказываться.
– Но она отказалась от меня.
– Ты правда думаешь, что именно это произошло?
Чонхо смотрит на него внимательно и как-то вкрадчиво. Не злится ни капли, хотя должен – именно это становится первой реакцией тех, кого кто-то решает жизни учить. Но Чонхо явно размышляет о чем-то, продолжая взглядом скользить по его лицу.
– Я знаю твою мать. То есть… не твою конкретно, а мелкого. Она очень классная, – продолжает Мингю. – И, если ты вспомнишь о моей ситуации… – давит он из себя силой, но продолжить не получается, поэтому он отрезает: – В общем, да, идиот ты.
– Ты хочешь, чтобы я ей позвонил?
– Ну, не прямо сейчас… И это не я должен хотеть, а ты, – смущается он от осознания, что кто-то вроде Чонхо вдруг решил прислушаться к его словам.
– Хорошо, – улыбаются ему, – я позвоню.
А у Мингю внутри что-то стремительно начинает идти ко дну – вместе с уверенностью, что этому миру он не принадлежит.
Он открывает глаза и щурится – включенный телевизор слепит до того сильно, что щиплет в уголках глаз. Тихие голоса из динамиков разбавляют тишину. Мингю немного ерзает, потому что подобранные под себя ноги страшно затекли. Ерзает, но сразу же замирает, боясь сделать еще какое-нибудь движение – осознает, что заснул на диване, и не просто на нем, а на плече Чонхо. Помнит, что вообще-то изначально далеко сидел и ни на кого не заваливался, но.
Он опускает взгляд вниз и видит свою руку, которая лежит на чужом бедре. Осторожно убирает ее, но сам убраться не может никак, не разбудив при этом Чонхо, который громко дышит сверху, потому что устроил свою голову поверх его. Мингю ненавидит себя до того остро, что того и гляди иглы во все стороны полезут, потому что сердце стучит быстро и громко – этим стуком можно разбудить не только весь этаж, но и весь чертов дом. Он начинает медленно отползать в сторону, но снова застывает, потому что Чонхо мычит что-то прямо в его ухо.
Пиздец, Мингю думает, как я до жизни такой дошел.
За окном все еще шумит дождь.
Он опять смотрит вниз, взглядом очерчивает ладонь Чонхо, которая совсем рядом – соприкасается с тканью его джинсов в районе колена. Мингю пока так посидит, наверное. Что в этом может быть плохого? Ведь… ничего совсем. Как и в том, что он может сейчас протянуть руку и дотронуться.
Мингю действительно дотрагивается – проводит пальцем по ребру чужой ладони. Еще раз. Чувствует яркое, надсадное смятение внутри, хочет перестать, но вместо этого ведет пальцами выше – к запястью. Сердце громко стучит под ребрами и начинает скачками взбираться вверх, пока не упирается в самое горло.
А потом у Мингю случается микроинфаркт, потому что раздается громкая трель будильника, и все, что он успевает сделать, – отдернуть руку. Даже глаза закрыть не успевает – так и смотрит перед собой с гулко колотящимся сердцем. Чонхо, вопреки его ожиданиям, не вздрагивает, не выпрямляется – только поднимает руку и засовывает ее в карман. Достает телефон и выключает будильник.