– Ну и что это было? – недовольно уточняет Мингю.
– Ты бы на звонок не ответил в любом случае. А этот долбоклюй не перестал бы названивать до тех пор, пока бы не убедился, что тебя не сожрали монстры, так что я выбрал из двух зол меньшее. – Тэён мнет пустую банку обеими руками и кидает ее в мусорку. Феерично мажет мимо и разочарованно вздыхает. А Мингю сжимает в руке телефон с уже давно потухшим экраном и почему-то до смерти хочет, чтобы ему сообщение в катоке пришло. Не приходит ничего, разумеется.
Тэён стелет ему на полу рядом со своей кроватью, потому что Мингю наотрез отказывается занимать его кровать, хоть тот и кудахтает долго. «Гостям уступают лучшие места! – возмущается Тэён, обнимая одеяло руками и ногами и разворачиваясь лицом к Мингю, которого не видит даже, потому что тот на полу лежит, – если бы я к тебе в гости пришел, ты бы мне тоже кровать уступил». «Ага, конечно, – Мингю думает, – и кровать, и весь дом сразу, мечтатель».
Они молча лежат минут пятнадцать, и когда он начинает засыпать, Тэён громко ворочается, случайно сбивая свою подушку прямо ему на лицо. Мингю швыряет ее обратно, получая в ответ сдавленное бурчание и непонятное слово на иностранном языке, которое явно означало какой-то мат. Он крепко стискивает губы, но все равно не выдерживает – начинает яростно хохотать, давясь этим приступом так, словно потонуть собирается. Над кроватью показывается взъерошенная голова Тэёна.
– Совсем ку-ку, да?
– Нет, просто… – Мингю утыкается лицом в свою подушку и орет – хоть так, хоть сейчас. Ведь хотелось настолько сильно и так давно. – Просто вы похожи чем-то.
– Кто? – Тэён хлопает сонными глазами.
– Ты и… Ты и Тэён из моего мира.
– А, – мудро изрекает он, – ну, что поделать. Дерьмо случается.
Мингю снова смеется, но смех свой резко обрывает, чуть задирая голову в попытке отыскать в темноте чужие глаза. Они, несмотря на скользящую вдоль радужки сонливость, ярко блестят в темноте.
– Мне жаль, что так вышло.
– Вышло как?
– Что ты не смог полюбить в ответ.
Тэён смотрит на него какое-то время, щекоча воздух своей длинной челкой, а после пропадает из поля зрения, откидываясь на свою подушку.
– Посоветовал бы тебе не повторять моих ошибок, – слышит Мингю, – но не могу, потому что то не ошибка была. Просто выбор. И невозможность накинуть петлю на сердце, как бы сильно ни хотелось.
Мингю молчит. Возится немного и поворачивается к кровати спиной.
Не ошибка. Выбор – твой собственный.
(Он не знает, что выбрать.)
Они едут в университет вместе. Тэён – довольный и выспавшийся, Мингю – мрачный и взъерошенный, потому что опять ворочался до самого утра. Недосып уже бьется на шее встревоженной артерией – хочется просто лечь и не вставать в ближайшие пару столетий.
Он слишком увлекается рукой Сонёля, которая выводит в тетради последние сказанные преподавателям слова, поэтому не сразу замечает Чонхо, что стоит на выходе из аудитории. Он выглядит настолько злым, что Мингю неожиданно для самого себя тушуется и растерянно смотрит на Тэёна парой рядов ниже. Тот пожимает плечами, а после показывает большой палец. Здорово помог, спасибо.
Он даже не успевает толком к выходу подойти, как его хватают за руку и тащат дальше по коридору. Мингю приходит в себя, когда спотыкается на ступеньках, которые ведут наружу из здания, и вырывает руку.
– Дебил? – уточняет он, не удосужившись углубиться в контекст еще не произнесенных фраз.
Чонхо облизывает губы и снова хватает его за рубашку, дергает на себя и приближает лицо.
– Больше никогда, – он сужает глаза, – так не делай.
– Да пошел ты, – Мингю пихает его, – чем ты недоволен?
– Да ничем, – сухо отзывается Чонхо и идет в сторону ворот, не оборачиваясь больше – знает просто, что за ним следом пойдут.
Они доезжают до нужной станции, не посмотрев друг на друга ни разу, и Мингю чувствует эту искрящуюся недосказанность, которая шипит и извивается в воздухе оголенным проводом. Трогать голыми руками не хочет – знает, что закоротит так, что никто не откачает.
Заискриться следом Мингю вдруг хочется совершенно неожиданно – как только они переступают порог квартиры. Принюхивается к дыму пока несостоявшегося пожара, ухмыляется со злостью и сбрасывает мятные кеды, которые летят по непредсказуемой траектории. Даже не думает поправить потом. Врезается взглядом в Чонхо, что эти самые кеды ставит у стены рядышком и кривит губы так, что верхние зубы видно.
– Что одно, что другое, – едва не рычит Мингю, проходя мимо и нарочно задевая плечом. – Все одна хуйня.
У него напротив сердца извивается желание просто исчезнуть. Просто уйти в никуда, как делал всегда, слиться с вереницей уходящих дней и стать лишь сомнительным воспоминанием. О нем помнят немногие, и лишь единицы держат цветные расплывшиеся картинки с его участием поближе к сердцу. Мингю достаточно и этого. Мингю больше не нужно. Мингю не хочет барахтаться в тине чужих сомнений. Ему бы уйти только, правда. Уйти, не оборачиваться, не разбираться.
Сбегают многие. Каждый – по-своему.
У Мингю это «по-своему» глотку подпирает молчанием и скребется изнутри. Так больно скребется, что откашляться хочется, выплюнуть, а потом заорать. Потому что не по-своему.
– Нет, – хватает его за локоть Чонхо. И черт его поймет, к чему и о чем это «нет» вообще.
– Я устал, – дергается Мингю вперед, – хочу поспать.
– Ты можешь просто выслушать меня? – на повышенных тонах спрашивают его, а он замирает в удивлении. Смотрит на Чонхо так, словно не видел никогда до этого. Хмурит брови до глубоких ломаных морщин на лбу, одергивает рубашку и поправляет рукава, за которые всем так нравится хвататься.
– Вперед.
– Когда я проснулся в десятом часу вечера, – Чонхо проверяет показатели кондиционера с безразличным лицом, – я подумал, что мне все приснилось. Этот обмен, эти две прошедшие недели… что мне ты приснился. – Он глядит на Мингю темными глазами, и тот против воли ежится, хочет отмахнуться от взгляда этого. – Мне показалось, что я все выдумал.
Он раздувает ноздри, идет внутрь квартиры, складывая руки на груди. Не хочет совсем начинать задумываться над сказанным.
– Мне страшно стало, – произносит Чонхо за его спиной.
Мингю оборачивается. Теряет уже давно потерянное, вонзается острыми ломанными мыслями вовнутрь себя.
– Ты… ты совсем сцепление с реальностью потерял? – неверяще спрашивает он. – Какое страшно? Ты о чем вообще? У тебя самый близкий друг черт знает где, а ты говоришь мне, что тебе страшно стало от того, что показалось, будто… – Мингю проглатывает оставшиеся слова, растворить их в себе хочет, но не выходит – он кружат по накатанной внутри.
– Просто больше никогда, – Чонхо смотрит ему в глаза, – так не делай, – повторяет во второй раз.
– Я не делай? – сужает глаза Мингю. – Позволь напомнить, что ты первый начал. А потом в лицо мне плюнул, что не можешь смотреть на меня.
– И ты побежал жаловаться Тэёну? – У Чонхо краснеет лицо – от злости, без сомнений.
– Да при чем здесь Тэён? Он, блядь, самый адекватный в этом мире. И даже не спорь со мной, ты и так это прекрасно знаешь. Всегда знал. Но тебе же важнее свою жопу прикрыть, чем признать очевидное. – Еще немного, и начнется не просто война, а атомная война, после которой не выживет никто. – Что сейчас происходит, объясни мне, будь добр, а? Я отношения даже со своей девушкой в универе не выяснял, но почему-то делаю это сейчас с тобой. Ты чего доебался до меня? Хотел побыть один – я дал тебе это, а теперь вот опять. – Мингю едва не сплевывает прямо на пол, но удерживается.
Чонхо смотрит на него все с таким же красным лицом, дышит медленно и глубоко – наверняка чтобы успокоиться и не начать орать в ответ.
– Скажи, – просит он, – тебя что разозлило больше всего? То, что я ушел, оставив тебя одного, или то, что я ушел, так и не поцеловав тебя?
У Мингю от неожиданности вся злость мыльным пузырем лопается. На смену приходит звон в голове, который от одного уха к другому переходит, туда-сюда. Он, так и не моргнув ни разу, медленно разворачивается и идет на балкон; подумал бы, что стоит на кухне покурить и больше не соваться на эту территорию, но звон в башке за него решает – он мысли перекрикивает, он перекрывает все вообще.
(Только у окна он понимает, что звенят цепи – по рукам и ногам.)
Мингю не реагирует никак, когда Чонхо встает на балконе рядом с ним. Он вообще ни на что не реагирует – ни на руки дрожащие, которые едва ли позволяют прикурить со второй попытки, ни на все тот же звон цепей в голове, ни на собственное звонко колотящееся сердце, которое никак не соответствует полному отсутствию целостных мыслей в голове. Потому что разорвало их, мысли эти, – по кускам. Они покрошились в мусор какой-то, который не вымести даже, забили тромбами все кровотоки. И ни одну из них по ошметкам не собрать. Да и нужно ли. Мингю нравится, когда пусто и без мыслей.
(Вранье.)
– Мне стало страшно, – тихо повторяет свои недавние слова Чонхо, а Мингю чувствует, что тот взглядом ему в щеку упирается, – по многим причинам. Страшно, что тебя в моей жизни не было. Страшно, что я просил тебя не уходить, но в то же время понимал, что ты все равно уйдешь. Страшно, что потом я осознал, почему хочу, чтобы ты остался. Страшно, что… все это – оно никому не нужно. Ни тебе, ни мне.
Мингю затягивается, прикрывая глаза, чтобы спрятаться от яркой Сеульской башни вдали и взгляда Чонхо, скользящего по коже сожалением. Ему бы помолчать. Ему бы побыть одному тоже. Потому что нет. Нет, нет-
нет.
– Что «это»? – Голос хрипит и звучит задушенным.
– Это.
Чонхо забирает из его рук недокуренную сигарету, тушит ее о пепельницу под растерянным взглядом Мингю. Разворачивается обратно и в глаза заглядывает. Мингю там многое видит, но больше всего – страх, который никак не вяжется с тем, насколько решительно Чонхо кладет ладонь на его затылок, наклоняясь вперед.