— Преступление против меня! — завизжал Карьялан, брызгая ихором на занавес.
— Сэр, уверяю вас, комиссар Айверсон относится к этому делу…
— Молчи, ты, бездушная сучка! Или твой драгоценный хозяин не может говорить за себя? Что, прикусил язык, Айверсон? Ничего не скажешь в защиту братцев из глухомани? Или смелости не хватает…
Прозвучал влажный хлопок, и адмирал зашелся хриплым кашлем. Нечеткий силуэт приподнялся, и что-то судорожно зацарапало портьеру. Туда поспешил один из священников-санитаров.
— Мой благословенный владыка, не нужно волноваться так…
Нечто рванулось вперед и схватило его за горло, прервав увещевания. Айверсон и Рив в ужасе смотрели, как тень священника, лихорадочно содрогаясь, рухнула на колени. Двое летийцев наблюдали за удушением с чем-то вроде мистического экстаза на лицах.
— Это чудовищно, — прошептала Изабель, вставая.
Хольт поймал ее запястье, затем взгляд и уже не отпускал ни того ни другого.
— Это Федра, — сказал арканец.
Что-то с жутким треском разорвалось за портьерой, и на ткань вновь полетели капли. В этот раз — темные и вязкие.
День 9-й. Саргасово море
«Покаяние и боль»
Мы покинули «Могущество» но заре, но облегчение от бегства с порченого корабля смешивается во мне со стыдом. В реальности Морской Паук оказался намного хуже, чем самые мрачные слухи о нем: Вёдор Карьялаон мерзостен душой и телом. Долг требует, чтобы я лишил адмирала жизни, но он также велит пока что сохранять свою. Долг просто обожает заставлять людей плясать на раскаленных угольях! Но я отвлекся…
Как только «литургия» Карьялана закончилась, к нему вернулся рассудок, и летиец вспомнил что я — его последняя надежда выследить отступников. Со смесью враждебности и любезности адмирал удовлетворил мой запрос на судно типа «Тритон», канонерку-амфибию, способную вести боевые действия в обеих стихиях. Отличная вещь и большая редкость но Федре. Будь у нас больше таких кораблей, мы могли бы уже давно выиграть эту войну. Мне уже думается, что именно поэтому «Тритонов» здесь так мало…
По привычной летийской манере наша канонерка названа «Покаяние и боль». Не стану отрицать, имя подходящее.
— Я им не доверяю, — прорычала Рив, указывая на солдат в алой броне, которые рыскали по палубе внизу. — Ставленники порченого еретика!
— Еретика, что считает себя мучеником во имя Императора, — заметил Хольт. — Слушай, кадет, это не вопрос доверия. Корабль принадлежит летийцам, мне пришлось взять их экипаж. Кроме того, мы не смогли бы управлять канонеркой вдвоем.
Они стояли на верхней палубе и наблюдали за тем, как корсары-покаянники тяжелыми шагами перемещаются по кораблю, с жесткой целеустремленностью выполняя те или иные задачи. На борту было восемь здоровяков-фанатиков, бритоголовых, покрытых татуировками головорезов, увешанных благочестивыми оберегами и тотемами.
Айверсону эти парни больше напоминали ульевых бандитов на стероидах, чем профессиональных солдат, но их снаряжение свидетельствовало об обратном. Каждый корсар носил нательную броню с зубчатыми наплечниками и конический шлем с боковыми «плавниками», указывавшими на принадлежность владельца к морскому флоту. Вместо лазганов стандартного образца летийцы были вооружены мощными хеллганами, которые подсоединялись к гофрированным ранцам, похожим на раковины.
Корсары, по мнению Айверсона, соответствовали бойцам ударных отрядов более вменяемых полков, но элитные воины Летийских Мореходов имели склонность к лихорадочным молитвам и самобичеванию. По счастью, к боевой дисциплине они подходили так, словно сам Император дышал им в затылок: никогда не расслаблялись в дозоре и стояли на огневых позициях левого и правого борта, словно на службе в храме.
Более прозаичные заботы — управление кораблем и уход за двигателями — ложились на плечи смиренных мореходов-покаянников. Хольт точно не знал, сколько этих исхудалых матросов на борту канонерки, но думал, что не меньше двадцати. Все они, немытые архаровцы со спутанными волосами, почитали корсаров будто святых рыцарей. В ответ достопочтенные господа обращались с матросами как с рабами, постоянно шпыняли и избивали их. Такие проверенные на практике взаимоотношения Айверсон наблюдал бессчетное количество раз. Они могли оказаться прочными, как многослойная сталь, или ненадежными, как гнилая доска.
— Как они могут верить, что подобное отродье служит Богу-Императору? — усмехнулась Изабель.
— Сам Карьялан верит в это, — ответил Хольт, с любопытством глядя на девушку. — Кроме того, он ставленник Небесного Маршала, разве тебе этого мало?
Рив резко взглянула на него.
— Да, сэр, мало.
— Но значок, который ты носишь, утверждает обратное.
— Этот? — Изабель ткнула в серебряную вещицу на лацкане, и на ее лице проступило понимание. — Так вот почему вы не доверяете мне?
— Я такого не говорил, кадет Рив.
— А вам и не нужно было. — Девушка смотрела на Айверсона с горечью, похожей на настоящую. — Небесный Дозор для меня ничто, но, со всем уважением, сэр, вы же звездник.
— Семь Преисподних побери, ты о чем, кадет?
— Комиссар, вас направили на Федру из… из какого-то другого места. — Рив неопределенно указала в небо. — Вы прибыли сюда в высоком звании и с наградами, но я родилась в грязи и крови этой войны, еще одна соплячка среди тысяч детей Гвардии. Мне неизвестны другие миры. Здесь нет Схолы Прогениум, только академии Небесного Дозора, и это единственный путь наверх для таких, как я.
— Но тебя тренировала Ломакс?
— Только потому, что я из Небесного Дозора! — фыркнув, Изабель сорвала значок с лацкана. — Но если они убили верховного комиссара, мне с ними больше не по пути.
— Осторожнее, Рив.
— Хватит с меня осторожности.
Равнодушным движением она выбросила значок за борт и удалилась.
Айверсон, нахмурившись, смотрел Изабель в спину.
Ты почти поймала меня, девчонка, но снова переборщила в конце.
Гримаса на лице комиссара сменилась кислой улыбкой, когда он заметил Бирса, стоящего в дозоре на носу канонерки. Старый призрак не оборачивался к Хольту, внимательно наблюдая за мрачной береговой линией Долорозы Вермильоновой, которая проступала на горизонте. Семь долгих месяцев назад 19-й Арканский высадился здесь и угодил прямиком в ад.
Куда бы вы ни пропали, братья, знайте, что я последую за вами.
Улыбка вскоре пропала с лица комиссара: оказалось, аугментическую руку заклинило, и он намертво прицепился к бортовому лееру.
День 10-й. Вермильоновый пролив
Изуродованный человек
Я вернулся в Трясину, и призраки вернулись ко мне, один за другим прокрались обратно. Ни минуты не сомневался, что так и произойдет. Все правильно и неоспоримо, ведь командующий Приход Зимы жив, и мое покаяние еще не свершилось. К снастью, возвращение призраков даровало мне странную ясность понимания, и теперь я уверен, что охота на заблудших сородичей — часть более важного задания. Не может быть случайным, что наши дороги тянулись среди звезд и сплелись наконец в одну посреди Клубка Долорозы. Каким-то образом Энсор Катлер станет ключом к моему спасению. Каким-то образом он откроет дверь, за которой ждет Приход Зимы.
И все же, несмотря на эту убежденность, я не могу выкинуть из головы смерть — убийство верховного комиссара. Не сомневаюсь, Ломакс знала, что враги все ближе, и поместила в алую папку свое завещание, последнее свидетельство против них. Если не заняться им, женщина может восстать и мое трио призраков превратится в квартет. Я приветствовал возвращение теней; но не смирюсь с еще одним мертвецом в своем сознании. Нет уж, пора исполнить волю Ломакс.
Досье лежит передо мной, но что-то не удается собраться с мыслями. После наступления ночи в моей тесной каюте почти не продохнуть от затхлой вони Трясины…
Хольт вдруг замер и, держа перо над страницей, прислушался. Мгновением позже неожиданный звук повторился — это был низкий грубый хрип, словно кто-то дышал с превеликим трудом. Комиссар медленно обернулся, вглядываясь в полумрак каюты, а его рука тем временем тянулась к кобуре. Лампа на столе Айверсона слабо мерцала, ее свет почти не проницал темноту. Встав на ноги, арканец поднял фонарь над головой, пытаясь отогнать подступающие тени, и увидел нечто, притаившееся на пороге маленькой душевой.
— Все путем, пушку-то зачем трогать? — произнес посторонний. Он скорее не говорил, а придушенно сипел, но этот характерный картавый акцент Хольт узнал сразу же, пусть и услышал впервые за десятилетия. Арканец.
— Покажись! — потребовал Айверсон.
— Не проблема, но ты гляди, брат, видок у меня несимпатичный. — Силуэт содрогнулся, издав что-то среднее между кашлем и смешком. Звук до жути походил на хрип больного животного. Комиссар внезапно осознал, что ему знаком прогорклый, гнилостный запах, исходящий от незнакомца, — та же самая вонь пропитала каюту Карьялана.
— Ты мне не брат, — ответил Хольт.
— Я же слышал, как ты болтал на палубе, — влажно растягивая слова, возразила тень. — Понятно, ты давно покинул Провидение, но гнусавый говор-то никуда не делся. Ты — арканец, а раз так, то в этой адской дыре мы — братья.
После этого говоривший вышел из теней. Он оказался высоким грубым типом со скуластым лицом, и на нем не было почти ничего, кроме грязного медицинского халата. Покрытая пятнами кожа мешками свисала с костей, как будто всю плоть под ней высосали досуха.
— Звать меня Модин, рядовой третьего класса, Девятнадцатый полк Арканских Конфедератов, — представился незваный гость. — Если у тебя есть чего выпить, предлагай, не стесняйся.
День 11-й. Раковина и Пролом Долорозы
Спящий фронт
На рассвете мы проплыли через Раковину. В коралловом лабиринте ни души, имперские силы, пришедшие сюда по стопам Катлера, давно оставили город. Бойцы из Пролома Долорозы занимали некрополь меньше недели, после чего перебрались в Трясину с ее более безопасными и менее безумными ужасами. Мы нашли их в лиге вверх по реке, окопавшимися на просторном участке выжженных джунглей. Кадет Рив пришла в смятение при виде тамошнего хаоса, но разношерстная армия подонков оказалась не хуже, чем я ожидал. Благодаря усилиям Катлера наше наступление протащилось чуть дальше в глубь континента, но в итоге снова застопорилось. Подозреваю, что эти парни уже несколько месяцев сидят на одном месте.