Но разве он не должен прислушаться к моим словам и вместе со мной подумать над тем, почему я тут оказался? Что значит «бессмысленный разговор»? Да ведь он меня ни во что не ставит…
– Почему вы мне не верите? Ах да, спросите Дохи, она свидетельница. Я умер из-за нее. – Я кивнул на свою спутницу.
Но, кажется, та сейчас была не в состоянии подтвердить мои слова и бессильно сидела, устремив взгляд полуприкрытых глаз в пустоту.
– Похоже, ей нечего сказать. – Мачон продолжил педантично сверять список: – Следующий…
Мне хотелось опять перебить его и вмешаться в перекличку, но я не решился под грозным взглядом Саби.
За все свои шестнадцать лет жизни я ни разу не задумывался о смерти. У меня не было времени думать о ней. Я составил себе жизненный план, довольно простой. Однако реализация даже этого плана так изматывала, что у меня не оставалось времени на размышления.
«Прожить день без происшествий» – может, кому-то это покажется странным, но именно таким было мое жизненное кредо.
Конечно, вы можете спросить: что сложного в том, чтобы просто жить день за днем? В моем случае прожить сутки без невероятных событий было действительно очень сложной задачей.
Дело в том, что у меня есть плохая примета. Не помню, с каких пор она появилась, полностью подчинив себе мою жизнь.
Мое утро всегда имело очень большое значение, потому что влияло на целый день. Если оно было неудачным, то и день становился таким же. Эта примета была точной, как математическая формула, и ни разу не дала осечки.
Если спозаранку происходило хоть что-нибудь, что портило мне настроение, то весь день шел наперекосяк. Именно поэтому я всячески старался, чтобы утром не произошло ничего неприятного. Но, к сожалению, это не всегда зависело от меня.
Обычно я не завтракаю. Мама считала это нормальным и не сердилась, но порой все же ворчала на меня. В таких случаях мне волей-неволей приходилось вступать с ней в перепалку. Удивительным образом это происходило именно в тот момент, когда я с облегчением думал: «Сегодняшнее утро обошлось без происшествий».
Еще у меня натянутые отношения с сестрой. Ее зовут Ильчу. Мы можем не разговаривать целый месяц, если только не случится что-нибудь из ряда вон выходящее. Хоть мы с ней брат и сестра, но я почти ничего не знаю о ней, а она – обо мне. Сталкиваясь дома, мы игнорируем друг друга, а если кто-то не дай бог нечаянно заденет другого, обмениваемся самыми злобными взглядами, но ни в коем случае не разговариваем. Иногда Ильчу ни с того ни с сего начинает провоцировать меня. Причем по всяким пустякам, например, почему я выдавливаю зубную пасту из середины тюбика. Как ни странно, это тоже случается в тот момент, когда я с облегчением думаю, что утро обошлось без происшествий.
Если бы не эта неизвестно когда появившаяся примета, моя жизнь была бы довольно спокойной и беззаботной. Однако я не жаловался. Я прекрасно знал, что не одарен особыми талантами. А такому ничем не примечательному парню, как я, вреден постоянный душевный комфорт. Поскольку он может сделать из меня равнодушного наблюдателя, который безответственно относится к собственнойжизни. Удивительно, но дурная примета, отравляющая мою жизнь, одновременно была движущей силой, которая поддерживала меня в постоянном напряжении, не давая расслабиться.
Двенадцатое июня тоже оказалось одним из таких дней.
С самого утра Ильчу начала ко мне придираться. Якобы я не смыл за собой в туалете, и она брезгует жить со мной в одном доме. Притом, что с момента пробуждения и до разговора с ней я вообще не ходил в туалет. Услышав об этом, Ильчу не поверила и начала спорить, утверждая, что это именно я насвинячил. Меня трясло от злости: разве моча в унитазе подписана моим именем?
Не имея более веских доказательств моей вины, она ушла в школу со словами, что ей стыдно быть моей родственницей. Я тоже вышел из дома, настороженно думая, что сегодня нужно быть предельно внимательным. Но мне было так чертовски обидно от несправедливых обвинений, что страшно захотелось курить. Мой стаж курильщика был мизерным, и я вполне мог обойтись без сигарет, но в то утро ощутил сильнейшую потребность затянуться. Только в этот момент я осознал, насколько унизительным дляшестнадцатилетнего парня было обвинение, связанное с туалетом.
Устроившись в укромном уголке за нашим многоквартирным домом, я вытащил вожделенную сигарету. Опасаясь, что меня кто-нибудь заметит, решил сделать всего три глубоких затяжки и затушить окурок. Я успел смачно затянуться в третий раз, когда кто-то хлопнул меня по плечу.
– Тебе так хочется курить в школьной форме? Да еще и возле дома? – Голос за спиной показался мне знакомым. – Урод несчастный! И как тебе только еда в горло лезет? – Та же рука стукнула меня по спине. На этот раз удар был таким сильным, что у меня чуть искры из глаз не посыпались.
Я резко повернулся:
– Да пошел ты! Тебе-то какое дело?
Передо мной стоял отец.
Понятия не имею, как он оказался здесь в это время, ведь ушел на работу на рассвете. Но тогда мне было не до вопросов, и я побежал без оглядки с места преступления. А в школе во время обеда произошло еще более нелепое происшествие. Я сидел в столовой, отрешенно уставившись в тарелку с едой, видимо потеряв всяческий аппетит при мысли о том, какая взбучка ждет меня дома. В этот момент мой одноклассник О Чжондо, проходивший мимо с полным подносом, внезапно растянулся на ровном месте. Я молча наблюдал за летящими во все стороны рисом и овощами, думая о том, как бедняга живет с такими слабыми ногами, когда раздался крик классного руководителя:
– На Ильхо, зачем ты это сделал?
– Я? Вы о чем?
– Зачем ты поставил подножку невиновному О Чжондо?
От такой вопиющей несправедливости я выругался вслух и саркастически рассмеялся – и сразу же превратился для всех в отпетого хулигана, который мало того что сбил с ног одноклассника, так еще и сцепился с учителем, послав его подальше. Но хуже классного, обвинившего меня без всякой причины, был сам засранец Чжондо. Только мы двое знали, ставил я ему подножку или нет. Стоило ему признаться, что он споткнулся, потому что у него слабые ноги, – и дело с концом. Однако он подло промолчал.
Я подумал, что раз утро и день выдались неудачными, мне придется быть осторожным до самого вечера. Возвращаясь из школы, твердо решил не перечить отцу, а в ответ на его крики, нравоучения и упреки покорно признать вину и кротко просить прощения.
Когда рынок остался позади и я вышел на короткий путь до дома, мне попалось на глаза старое здание в начале глухого переулка. Оно было таким ветхим, что от одного взгляда на облупившуюся вывеску и потускневшую краску на фасаде становилось тоскливо. На третьем этаже было малолюдное теперь интернет-кафе, в котором я когда-то зависал, а в цокольном – караоке-бар, где раньше тоже любил отрываться. Мысленно возвращаясь к сценам из прошлого, я разглядывал здание, как вдруг мое внимание привлек силуэт на крыше. Кто-то стоял на самом краю и смотрел в небо. Когда ветер трепал длинные волосы и подхватывал белую юбку, украшенную частым узором из черных сердечек, тонкая девичья фигурка опасно покачивалась. Я пристально всматривался в ее лицо и, узнав, сильно удивился. Это была На Дохи. «С ума сошла! Что она там делает? А вдруг упадет?» Я уже отвел от нее взгляд, когда меня словно стукнуло по голове чем-то тяжелым. А вдруг она решила умереть? Осененный внезапной догадкой, я бросился в здание и на одном дыхании взлетел вверх по ступенькам.
Когда с громким стуком открылась дверь, ведущая на крышу, Дохи уже взбиралась на парапет.
– Стой! – С быстротой молнии я кинулся к ней и успел схватить ее в охапку.
Кастинг для покойников
Я поднял руку:
– Минуточку, а можно вопрос? Что со мной будет? Мне правда очень обидно. Я не кончал жизнь самоубийством. Вот Дохи может подтвердить, когда очнется. Сейчас она не в состоянии говорить, но потом обязательно расскажет, как все было на самом деле.
– Что будет, что будет? Раз уж ты здесь, ничего не изменится. Придется тебе идти с нами. Разве ты можешь ожить, если уже умер? – Встрял в разговор очкарик. Звали его Хван Мёнсик.
– Я не хочу воскреснуть из мертвых, а просто хочу справедливости. Меня при жизни столько раз ни за что ни про что обижали, что терпеть несправедливость даже после смерти совсем невыносимо.
Если кого-нибудь несправедливо обижали чаще, чем меня, пусть поднимет руку. Вряд ли кому-то еще доводилось услышать, что неподписанная моча в унитазе принадлежит ему. А ведь меня обвиняли и в том, что я поставил подножку идущему мимо однокласснику, хоть я к нему и пальцем не притронулся. Рядом сидели и другие школьники, но классному нужно было наорать именно на меня. Обиднее всего было то, что теперь меня несправедливо обвиняли даже в собственной смерти.
Мачон слушал вполуха. Он равнодушно занимался другими делами с таким выражением лица, мол, чья там собака тявкает на Луну.
– Кажется, я случайно умер заодно с ней. Видимо, мы упали вместе, когда я пытался спасти ее. Не хочу беспокоить вас, дяденька, нет, дедушка, ой, нет, господин Мачон. Просто считаю, что вы обязаны знать правду.
– Умер при попытке спасти девчонку? Это где?
– На крыше здания.
Мачон подошел ко мне вплотную и приблизил свое лицо к моему. В тот же миг я почувствовал могильный холод и в замешательстве попятился.
– До сих пор ни разу не было таких ошибок. Поэтому тебе не на что обижаться.
– Простите, не понял.
– Я говорю, что до сих пор не было таких ошибок. Поэтому тебе не нужно обижаться.
Меня затрясло. Ведь я заявляю от собственного имени, что не кончал жизнь самоубийством, почему же мне никто не верит? Я с огромным трудом подавил желание схватить Мачона за грудки и как следует встряхнуть. Казалось, он ничего не слышал, словно в ушах у него были беруши.
– Не знаю, какие у вас тут правила, но можно побыстрее? Эй, школьник, ты слишком много болтаешь. Можешь помолчать? Раз ты здесь, значит, так надо. Думаешь, что попал сюда случайно? Говорят же тебе, что ошибки быть не может. А раз нет ошибки, то перестань спорить. Лучше поскорее уйти от этих невежливых людей, которые со всем