– Серьезно? Вас отлучат от церкви и, скорее всего, сожгут прямо перед окнами вашего же дома.
– Пусть попробует обнародовать эти знания. Обвинить губернатора в еретичестве – что может быть соблазнительнее?.. Однако я преподнес это как бред некого больного человека. Сославшись на то, что эти знания шокируют и смущают, я предоставил проверить их истинность ему самому. Так что я всего лишь добрый человек, заботящийся о ближнем.
– Опасно потерять вашу дружбу, – пошутил Лумеарис.
– Отчего же вы ее собрались терять? К этому нет причин. Всем нужно отдохнуть. Хаким, друг мой, надеюсь на тебя, – закончил разговор губернатор и обратился уже к Лумеарису: – Вам есть где остановиться в городе?
– Еще не думал об этом.
– Располагайтесь в моем доме. Комнат больше, чем я мог бы использовать.
– Вы очень любезны. Пожалуй, я воспользуюсь приглашением и ненадолго остановлюсь у вас.
Хаким, видя, что сегодня от него больше ничего не ожидают, вышел из библиотеки и, спускаясь вниз, нашел под лестницей двоих детей, которые неотрывно смотрят друг другу в глаза.
«Закрутила мама прялку», – подумал Хаким и свистнул Титу.
Они вышли на улицу, щурясь от яркого солнца. Хаким потрепал мальчика по голове.
– Хорошая девочка?
– Ана. Ее зовут Ана.
– Значит, Ана… Понравилась?
– Чего? – Мальчишка прыснул со смеху. – Нет, не так. Она помощь предложила.
– В чём?
– Ну… как бы это, в общем… Она поет в церковном хоре.
– А ты не промах, – рассмеялся Хаким, всё больше тревожась.
Возвратившись в таверну, он принялся с усердием переставлять бутылки и стаканы на полках, усилием воли стараясь прекратить поток мыслей, которые, всё убыстряясь, бежали по кругу, ни на секунду не оставляя его в покое.
Была смутная надежда, что двое детей не просто так появились здесь и сейчас, что, возможно, он прервет порочный круг и схватит мелкого беса. Но тут же он возвращался к мысли: и что тогда? Что случится, когда он сожмет в руке пучеглазое нечто? Как он его уничтожит? И, при благом исходе, какой вариант небытия ждет его самого? Исчезнуть, словно дым, найти покой в забвенье? Эти вопросы одолевали Хакима параллельно с размышлениями, чем же быстро снять лак с картины, не испортив шедевр, которому почти двести лет. За это время слой масляной краски высох и укрепился. Картина сильно потемнела. Если краску можно растворить, то лак, покрывающий ее, будет стереть сложнее.
Таверна постепенно наполнялась посетителями, шумом, дымом. Дамы смеялись над пошлыми шутками кавалеров.
Хаким отослал Тита в маленькую мансарду под самой крышей и приказал запереться изнутри. Он видел, что мальчишка нервничает.
Можно было бы проникнуть в храм с помощью подземного лаза, но это ни к чему не приведет. Комната, где висела картина, запиралась, а в остальное время там всегда находился кто-то из служителей церкви. Как девочка, поющая в хоре, может помочь, он еще не придумал. Хоровод бесконечных мыслей измотал Хакима.
Утром Хаким решил проверить, как дела у Тита, но того не оказалось в комнате. По несмятой постели он понял, что шельмец куда-то упылил.
Навалилась усталость. Кажется, Хаким не спал вечность. Он принялся вспоминать, когда ему удалось более или менее выспаться – понял, что это было дня три назад. Недолго думая, прямо в комнатке под крышей провалился в глубокий сон.
Ему снился Николас Боррес. Высокий, красивый, с первой проседью на смоляной голове, с горящими итальянскими глазами. Хаким сразу понял, что это он, хотя и видел со спины. Во сне всё происходит с разной скоростью. Можно, как ветер, мгновенно переместиться в другой город, а можно миллиметр за миллиметром преодолевать часами расстояние в пару метров. В этом сне он двигался рывками, то ускоряясь, то замирая, созерцая. Полумрак мастерской художника освещали масляные лампы. Кто-то вошел. Хаким силился увидеть лицо посетителя.
Тихий неразборчивый шепот. Хаким понимал, что очутился в этом месте неспроста. Он внимательно присматривался к деталям. На огромном подрамнике стояла почти законченная картина. «Страшный суд». Николас что-то быстро сказал пришедшему и вышел в соседнее помещение. Человек в капюшоне огляделся, взял самую тонкую кисть из тех, что были разложены на маленьком столике, и, обмакнув в темную краску, быстро написал что-то в нижнем правом углу картины. Хаким увидел руку, писавшую цифры. На указательном пальце было кольцо с узнаваемым символом – крестом тамплиеров.
Закончив работу, посетитель быстро вернул кисточку на место и оглянулся. Хаким увидел мельком его лицо. Сразу же за этим послышался громкий шум ругающихся голосов, и Хаким проснулся.
Голоса на самом деле звучали. Потирая затекшие плечи, Хаким встал и, прислушиваясь, подошел к окну. За окном на тускнеющем небе зажглись первые звезды. Поднялся сильный ветер. Когда приходит южный, горячий ветер из Африки, окна домов плотно закрываются. Воздух наполняется жаром, обжигающим легкие, и песком, что скрипит на зубах, застревает в волосах, оседает везде, где только можно представить. Обычно ветер не задерживается дольше двух дней, но в такие дни жители сидят по домам, а в таверну приходят только самые стойкие завсегдатаи.
– Да пустите меня! – донесся крик. Тонкий детский голосок почти визжал.
Вздохнув, Хаким спустился вниз. Перед ним открылась забавная картина. Посередине таверны стояла растрепанная, возбужденная девочка, которую давеча Хаким видел в доме губернатора. Ее крепко держала за руку одна из девиц. Две другие продавщицы легкой любви преграждали ей проход. Ана выглядела крайне решительно. Сдвинув светлые бровки и поджав губки, она всё еще не оставляла надежды выдернуть руку. Все четверо тяжело дышали.
– Доброе утро, дамы! – смеясь, поприветствовал всех Хаким.
– Дядюшка! – Ана обрадовалась его появлению. – Скажите им, чего они. У меня есть кое-что важное для вас!
– Хаким, ты ее знаешь? – растерянно спросила та, что держала руку девочки.
– Да успокойтесь, это просто ребенок, поющий в церковном хоре. Ана, ну какой я дядюшка?
Ану отпустили и уже с интересом стали рассматривать.
– А вы чего раскудахтались? – Хаким посмотрел на всех строго.
– Э-э, ну тут такое дело… – замялись девицы.
– И?
– Мы подумали, что ты решил, так сказать, добавить свежей крови, что ли… Ну и взбесились. Что, теперь и детей брать на работу? У нее ни кожи ни рожи. И наглая такая.
– Фу-у! – Хаким не знал, смеяться ему или плакать. – Ну, в самом деле… Какие дурные бабы. У губернатора она прислуживает, поняли? Записку принесла, наверное.
– А ты чего сразу не сказала? – набросилась пышная Кармен на Ану.
– Как будто вы мне слово дали сказать, – проворчала девочка. Тут же оживилась: – А где Тит?
– С утра не видели, – ответила тощая девица с мелкими кудрями и немного вздорным лицом.
– Так что у тебя, Ана? – Хаким посмотрел на девочку, вновь чувствуя нарастающее волнение. Видеть до боли знакомые глаза для него было пыткой.
– При них не скажу, – она исподлобья глянула на девиц, которые уже сделали вид, что страшно заняты, как бы переставляя несуществующие предметы на столах.
– Ну хорошо, пойдем, – Хаким подтолкнул Ану к комнате, в которой до этого говорил с губернатором.
Войдя внутрь, Ана присела в вежливом книксене и протянула Хакиму скомканный платок. Развернув, Хаким увидел цифры.
– Сударь, Тит рассказал мне о картине… И что надо поискать цифры. Так случилось, что этим вечером мы пели, готовясь к празднику. Падре не очень хорошо себя чувствует, кашлял тяжело весь вечер. Он послал меня принести теплой воды с лимоном. Чтобы попасть в помещение, где отдыхают священники, нужно пройти через придел, где висит картина. Там всегда царит полумрак, и я испросила разрешение зажечь свечу. Осветив полотно, ничего поначалу не увидела. Но потом я подумала, что можно было бы взглянуть на него через просвет. Когда мы подносим к окну какой-то предмет, он становится прозрачным.
– Ты очень сообразительная, Ана.
– Спасибо, сударь. Так вот. Картина очень тяжелая, мне пришлось ее отодвинуть от стены, придерживая изнутри коленом. Но когда я осветила пространство между стеной и холстом, то проявились вот эти цифры.
– Ты очень храбрая, Ана. Какую награду просишь?
– Мне ничего не надо.
Немного замявшись, Ана добавила: – У меня странное чувство. Как будто это то, что на самом деле может спасти мою жизнь…
Хаким поднял руку, подумав погладить ее по светлой голове, но, так и не решившись, вздохнул:
– Тебя, наверное, ждут дома, поздно уже. Спасибо большое. Тебя проводить?
– Не стоит затрудняться, я живу недалеко. До свидания, – Ана поспешно выбежала из комнаты.
Хаким смотрел на цифры. В том, что они связаны с местом нахождения тамплиерского тайника, он не сомневался. Но как их расшифровать? Вряд ли во времена написания этих цифр существовал секстан и точные механические часы. Если эти цифры указывают на истинное расположение следующей подсказки или клада, то какова погрешность? И где черти носят несносного мальчишку? Эти двое заставляли его нервничать больше, чем хотелось бы.
За окнами уже бушевал настоящий ураган.
Хаким редко видел сны, но если они снились, то всегда к чему-то. Он понимал, что разгадка кроется во времени создания картины. В 1574 году папа римский Григорий VIII уже реформировал календарь. Были придуманы навигационные морские карты… Хорошо, с широтой нет проблем, а вот определяя долготу, можно прилично промахнуться. Каким способом вычислял равные промежутки времени человек, написавший эти цифры?
Все эти рассуждения не давали четкой картины. Хаким, выйдя в общий зал, понял, что сегодня вряд ли кто-то придет. Мельком глянув в зеркало у входа, он заметил, что гладкая поверхность покрылась тонкой рябью. Как в тот день… Бр-р-р… Хаким потряс головой, отгоняя воспоминания.
Но игнорировать заколдованный предмет нет смысла. В этот раз изображение выглядела пристойно. Во весь рост зеркало демонстрировало картину Николаса Борреса Фалько «Страшный суд». Хаким присмотрелся: в середине крупными буквами на латыни было написано: Venite benedicti Patris mei – «Придите благословенные Отцом моим».