ся от одного поколения к другому. Таким же образом зачастую определённому народу или его самостоятельной части приписывается миролюбие просто потому, что у них нет причин вести войны, или они не в состоянии это делать, или потому что они воюют только с «цветными народами» и так далее; но заблуждениям такого рода нет конца.
Что касается этнических менталитетов внутри Европы, не будет преувеличением сказать о латинской рациональности и германской художественности: говоря в общем, аргумент может быть обращён или главным образом к рассудку, или к воображению в соответствии с тем, предназначен он для французской или немецкой аудитории. Эти черты могут быть хорошими качествами — действи-тельно, было бы невежливо упрекать какого-нибудь рейнского мистика за его спиритуализированное воображение — как они могут быть и недостатками, и в последнем случае мы говорим, что рационализм, как чувственный и лишённый воображения, или, другими словами, деспотический и стерильный, имеет не бульшую ценность, чем несдержанное и чувственное воображение; нас подмывает сказать, что если для среднего француза роскошь — это безрассудство, то для немца безрассудство — это роскошь. Лафонтен отличал французов от испанцев, говоря о гордости так: «наша гордость намного глупее, а их гордость — намного безумнее». Что касается языка, то известно, что латинские слова «обозначают», в то время как слова германских языков «воссоздают», так что в последнем случае часта ономатопея: латинский различает, разделяет и изолирует, в то время как германские языки, «бытийные» и символичные, заново воссоздают вещи и говорят о качествах. Дальнейший пример ментальных различий предоставляет немецкий или готический шрифт, хорошо выражающий то, что германский, и особенно немецкий гений имеет из художественных, «растительных», тёплых и душевных качеств (как демонстрируют такие слова, как traut, heimatlich и geborgen), в то время как латинские буквы в своей минеральной холодности и геометрической простоте выражают ясность и в чём-то лишённую воображения точность римлян. Важность готических символов в Средние века идёт рука об руку с германским влиянием, с которым боролось Возрождение и которое заново утвердила Реформация в своём стиле. Средневековые города северной Европы с их узкими домами, часто неправильные по форме с отделкой, похожим образом выражают то, что в одно и то же время является интимным и воображаемым в германской душе.
В искусстве белый человек, или в любом случае человек Запада, склонен отделять человека от природы, даже противопоставлять его ей; жёлтый человек остаётся в природе, которую он одухотворяет и уничтожает, так что его жилища всегда сохраняют что-то от духа леса, и это верно даже для индуизиро-ванных индокитайцев, у которых индусская перспектива оказалась интегрирована в монгольский способ рассмотрения и чувства. В общем можно сказать, что материальная цивилизация жёлтой расы остаётся основанной главным образом на «бессознательном» и на природе, будучи связанной с деревом, бамбуком и гончарными изделиями, а не с камнем, которому жёлтый человек, видимо, не доверяет, считая его слишком мёртвым и тяжёлым в качестве материала77. С другой стороны, ничего не является настолько далёким от гения жёлтой расы, чем мускулистая и драматичная нагота людей Запада78; жёлтый человек видит изначальную и небесную возвышенность не в человеческом теле, а в девственной природе: божества жёлтой расы подобны цветам, их лица — как полная луна или лотус; даже небесные нимфы буддизма сочетают свою наготу, остающуюся полностью индуистской по её выраженной сексуальности и ритму, с подобной цветам изяществом, приобретённой ими у духа жёлтого человека. В искусстве жёлтого человека безмятежность Будд и полупрозрачность ландшафта обозначают качества выражения, которых не найти в той же степени нигде больше; качества, противоположные мучительному гению белых народов Европы. Дальневосточная живопись обладает воздушной изысканностью, неповторимым очарованием незаметного и изощрённого взгляда; но, в качестве компенсации, присутствие драконов, духов и демонов добавляет в искусство Дальнего Востока динамичный и яркий элемент.
Несмотря на прямые или зависящие от обстоятельств аналогии с западным рыцарем, японский герой79 сохраняет лаконичное качество монголоидной души, но это компенсируется лирическим качеством, которое определённо активное, хотя оно остаётся скорее видимым, нежели звуковым по своему характеру, и всегда черпает вдохновение из природы. Самурай немногословен и проницателен, он не забывает, даже в самые возвышенные моменты, ни о практическом смысле, ни о любезности; у него есть импульсивность, холодная дисциплина и утончённость как художника, так и созерцателя дзен; классический театр представляет его как своего рода небесного насекомого, чьи ошеломляющие прыжки и иерархическая жёсткость действительно далеки от героя греческой или шекспировской драмы. В душе жёлтого человека, которой дано мало красноречия, малейшая вещь раскрывает её тайное величие: цветок, чашка чая, ценное и искреннее прикосновение; величие как бы заранее существует (preexists) в вещах, в их изначальной истине. Это также выражено в музыке Дальнего Востока: пронзительные звуки, создающие капли, как пена одинокого водопада в своего рода утренней меланхолии; удары гонга, как дрожь медной горы; ритмичные мелодии, поднимающиеся из глубины природы, но также и из священного источника, из могилы и золотого танца богов.
Хотя и с оговорками, нам, возможно, стоит здесь вернуться к аналогии, установленной выше между тремя основными или «абсолютными» расами и тремя видимыми элементами80, соотнеся их с индийской теорией о трёх космических тенденциях — гунах. Индусы относят огонь, поднимающийся и порождающий свет, к восходящей тенденции — саттва; воду, прозрачную и распространяющуюся вертикально — к расширяющей тенденции — раджас; и землю, тяжёлую и тёмную, к нисходящей или застывающей тенденции — тамас. Нестабильная природа восходящей тенденции объясняет как греко-римские, так и современные отклонения: то, что является интеллектуальным проникновением и созерцательностью среди индусов, стало ментальной гипертрофией и изобретательностью у людей Запада; в обоих случаях акцентируется мысль в широком смысле, но результаты диаметрально противоположны. Белая раса умозрительна (speculative) как в истинном, так и в ложном смысле: она сильно повлияла на дух других рас — не только при помощи брахманизма, буддизма, ислама и христианства, но также и при помощи современных отклонений, хотя и не испытала обратного влияния, за исключением, возможно, самого лёгкого. Жёлтая раса созерцательна (contemplative), но она не подчёркивает диалектические элементы, не имеет необходимости в облечении своей мудрости в сложные и весьма изменчивые умственные процессы: эта раса дала жизнь даосизму, конфуцианству и синтоизму; она создала письменность, уникальную в своем роде и оригинальное, глубокое и мощное искусство, но она не определила жизнь ни одной чуждой цивилизации; она получила сильный толчок от буддизма, мудрости по происхождению не жёлтой — хотя, конечно, расовой бывает не сама мудрость, а человеческий посредник Откровения, — наложив на эту традицию отметку собственного мощного и утончённого гения81. Завоевания жёлтых народов смывали всё на своём пути, как прилив, но не преображали своих жертв, как завоевания белых людей82; жёлтые расы, какова бы ни была их порывистость, «сохраняют», как вода, а не «преображают», как огонь; в качестве завоевателей они позволили растворить себя в покорённых народах чуждых цивилизаций. Что касается чёрной расы, она, как уже было сказано, «экзистенциальна», и это объясняет её пассивность и отсутствие склонности распространяться, даже в рамках ислама; но эта характеристика становится качественной и духовной из-за вмешательства созерцательного элемента, глубоко укоренённого в каждом человеке, устанавливающем ценность всякому естественному решению.
Также можно сказать, что белая и жёлтая расы, насколько они соответствуют огню и воде, встречаются в воздухе. У воздуха есть качества лёгкости (саттва) и подвижности (раджас), в то время как огонь характеризуется яркостью (саттва) и жаром (раджас), а вода — текучестью (раджас) и весом или пассивностью (тамас); но в огне также есть разрушающее действие (тамас), а в воде — прозрачность (саттва). Таким образом, в какой степени в жёлтой расе господствует «прозрачность» (в её созерцательности и искусстве, в котором это качество материализуется), она становится «ближе к Небесам», чем белая раса, которая в такой же степени принимает аспект разрушительной силы (тамас). У земли два аспекта — тяжесть или неподвижность (тамас) и плодородие (раджас), но также при помощи минералов к ним добавляется светоносная возможность, которую можно назвать «кристалличностью» (саттва): духовность чёрных людей часто имеет статичную чистоту и обращает к своей выгоде всё, что чёрная ментальность содержит из стабильного, простого и конкретного. То, что является инертностью (земля) в чёрном человеке, становится равновесием (водой) в жёлтом человеке, и одна из наиболее поразительных черт этой расы — способность балансировать между крайностями. Что касается нестабильности (огонь) белого человека, то значительно то, что индусы нейтрализовали её при помощи кастовой системы, чтобы избегнуть возникновения опасности отклонения, наследственной в огненном космической качестве (саттва)83. Среди семитов и европейцев, на которых повлиял семитский дух, эта нестабильность компенсирована религиозным догматизмом