— Начальство долго поощряло это, — продолжил надзиратель. — «Красный» отсидит срок и наведается в присмотренную квартирку, погромит ее… Пошли жалобы. Наконец решили: пусть лучше арестанты делают кирпичи. И тюремное ведомство год назад арендовало завод в Юрковице. Выстроило там казарму на сто двадцать человек. Арестанты — чернорабочие, а формовщики — вольнонаемные.
— Ясно. Нам туда зачем? Справку взять?
— Да. Начальником работ состоит мой товарищ Иван Иваныч Вздульский. Спросим, что слышно про его коллегу, лаврского арендатора. Он мужичков своих попытает. Вдруг что и всплывет?
Предложение Красовского дало неожиданный результат. Два сыщика приехали в Юрковицу на тюремный завод. Вздульский, живой общительный мужчина, сразу схватил суть дела.
— Сам я про Арешникова мало знаю. Серьезный, ничего не скажешь. Качество у него — дай бог нам такое. Но вот что. Главный формовщик у меня оттуда. Работал в Лавре, а теперь здесь. Надо полагать, не просто так с хорошего места ушел.
— А он словоохотливый? — насторожился Лыков.
— Сейчас и узнаем.
Явился жилистый мужик лет сорока, угрюмый и шмыгающий носом. Поглядел исподлобья на сыщиков, выслушал их вопрос и сказал:
— Арешников как Арешников, завод как завод.
— Ничего такого там не было?
— Смотря про што спрашиваете…
— Да ты уж понял, про что, — жестко ответил надворный советник. — Мы из сыскной полиции.
— А, про это… Ну был один случай.
— Не тяни кота за хвост, рассказывай.
— Дом строили на Малой Подвальной. Той осенью. Ну и эта… Подрядчик отказался от нашего кирпича. Вишь, другой нашел. Лучше-де нашего. Вот. У иного кирпичника.
— И что дальше было? Арешников не спустил?
— Ага. Он вообче… никому не спускает.
— Чем кончилось?
— Кирпичник тот в окошко выпал. С четвертого этажа. А строитель посля того уж только наш кирпич заказывал.
— Как фамилия кирпичника?
— Шнарбаховский вроде.
— Все?
— Все.
— А полиция дело дознавала?
— Нет.
— Почему?
— Выпал и выпал. Всякое на стройке бывает. Только, ваши благородия, я вам ничего не рассказывал. Яков Ильич за такие слова язык отрежет, коли узнает.
— А почему ты ушел оттуда?
— Не ушел, бегом убежал. Потому — боязно. Там, конечно, завод. Рабочие работают, печи горят. Но есть команда, при дирехторе, она кирпич не формует. Она для другого.
— Для чего? — быстро спросил Лыков.
Мужик посмотрел на него, как на дурачка, и промолчал.
Сыщики отпустили его, поблагодарили Вздульского и поехали назад. Всю дорогу они молчали, опасаясь говорить при фурмане. Когда снова оказались в чистой половине трактира, Алексей Николаевич пробормотал:
— Да… Вот тебе и Лавра…
— Что-то не вяжется, — возразил Красовский. — Мало двух случаев.
— Мало? Да тут не кирпичный завод, а притон!
— Надо проверить, — упрямо ответил надзиратель. — Я пойду туда завтра, понюхаю, чем пахнет.
— Вы сколько лет в киевском сыскном отделении служите?
— Девятый год пошел.
— Вот видите. Опасно вам идти, могут узнать. Я пойду.
— Вы? — удивился Красовский. — Чиновник особых поручений Департамента полиции в седьмом классе?
— Да. А что такого? Не бойтесь, Николай Александрович, я ведь не кабинетный деятель. Всю Россию до Забайкалья прошел по этапу под видом уголовного, когда начальство приказало. А тут кирпичный завод навестить.
— Но как?
— У вас найдется конспиративная квартира с гримерным депо?
— Найдется.
— Вот там и перелицуете меня в босяка, ищущего места.
— Ну что ж, резон в ваших словах есть, — согласился околоточный. — Давайте чайку попьем да и поедем.
— Куда? — не понял Лыков.
— А вы Яшку Гицеля разве искать не будете?
— Да… Уж из головы вылетело. Вы что, знаете этого человека?
— Никогда такой клички не слышал.
— И как мы его искать будем? Через вашу агентуру?
Красовский усмехнулся:
— Вам не сказали, что означает слово «гицель»? Так в Киеве называют ловцов бродячих собак.
Питерец лишь развел руками.
— Поэтому мы с вами сейчас поедем к даче Кинь-Грусть.
— Веселиться будем?
— Нет. Это за Приоркой, местность отдаленная и непрестижная. Там поля орошения и канализационные луга. Бывали в таких?
Поля орошения заведены в России всего в трех городах: Москве, Одессе и Киеве. Хотя в Европе они используются широко и постоянно, еще со времен Древнего Рима. Ассенизаторы вывозят нечистоты на поля и разливают их там равномерно, два-три раза за летний сезон. А осенью запахивают, чтобы весной засеять овощами или злаками. Главное — не употреблять их потом в сыром виде.
— Запашок вокруг них с ног валит, — продолжил Красовский, — но мы в сами поля не пойдем. Повозле есть усадьба Блювштейна. Это городской подрядчик, бродячих собак с улиц убирает. Или, как это зовется в Киеве, антрепренер. Четыре тысячи псов, между прочим, истребляет в год, живодер. Салотопка там у него своя, а шкуры продает… И люди по найму, те именно гицели, которые нам и нужны. Приедем и спросим у господина Блювштейна про Яшку.
— А он на месте будет? — усомнился Алексей Николаевич. — Вечереет.
— Как раз время выручку считать. Поехали?
Плоский полицейский участок самый большой в городе — чуть не половина территории. По бесконечной Кирилловской улице пролетка направилась прочь от киевских гор. Миновали богоугодные заведения. Переехали через ручей Сырец, на котором лагерем стоят в летнее время войска. Куреневка поразила однообразием строения, преимущественно деревянного. Открылась другая улица, еще длиннее — Вышегородская.
— Николай Александрович, а почему Кинь-Грусть? — поинтересовался Лыков.
— Есть предание. В Киев прибыли Екатерина с Потемкиным, а их встретили недостаточно важно. Ну и государыня удалилась в эту загородную местность, повеселиться. Неделю весь царский поезд жил в шатрах, пили-ели, пускали шутихи. Потемкину уж надоело, а государыне еще нет. И вот вытащила она его утром гулять, а тот злой с похмелья… Екатерина и говорит: «Григорий, кинь грусть!».
Сыщики посмеялись, затем питерец спросил уже серьезно:
— Что если Блювштейн не захочет нам помочь?
— Захочет, — уверенно ответил киевлянин. — Договор с управой подписан на шесть лет, он истекает осенью. А на антрепренера много жалоб. Его гицели давно уже ловят не бродячих собак, а домашних, причем дорогих пород. И потом ждут.
— Что явятся хозяева их выкупить?
— Да. И наживают на этом барыши. Знаете, есть такие чудаки, что за своего кобеля никаких денег не пожалеют. А он как унюхает сучку во время расходки, так срывается и бежит. И попадает в Кушелевский переулок, куда мы теперь направляемся.
— Думаете, Блювштейн накануне продления контракта не решится спорить с полицией?
— Уверен. Все расскажет.
Они ехали и ехали. Вдруг Лыков заметил:
— Вон та повозка тянется за нами с Кирилловской площади.
Околоточный не стал оборачиваться, а приказал извозчику:
— Встань и поправь упряжь. Так, не спеша.
Возница повиновался. Седоки сидели и ждали, пока колымажка поравняется с ними. Это оказалась фура с невысокими бортами, выкрашенными масляной краской. Такой же краской была пропитана и парусина фургона. На козлах сидел курчавый мужик, похожий на цыгана. Он мрачно покосился на сыщиков и проехал мимо.
— Развозчик мяса, — пояснил Красовский. — Им полагается доставлять его с боен в лавки вот в таких крашеных повозках.
— Что он тут делает вечером? — усомнился надворный советник.
— И здесь люди живут.
— Поглядим, куда он дальше.
Мясоторговец проехал еще саженей сто и свернул направо.
— Действительно странно, — пробормотал надзиратель. — В тех краях только ассенизационные станции. Жилья нет.
— Станции?
— Ну, большие ямы, куда золотари сливают говно. Потом оттуда его разливают по полям орошения.
— Золотари съезжаются туда ночью, — стал рассуждать Лыков. — Им тоже хочется есть. Это мы по ночам спим, а у них самая работа. Ну, наверное, там костер жгут и мясо жарят… Невзирая на ароматы.
— Может быть. Правда, людей там по ночам мало.
— Почему мало? — удивился питерец. — Разве у вас днем дерьмо вывозят? Это было бы забавно…
— Дерьмо у нас, Алексей Николаевич, преимущественно поступает по трубам. Кроме обычной домовой канализации, в Киеве имеется еще центральная, шоновская. Слышали о ней?
— Шоновская? Ни в Питере, ни в Москве такой нет.
— А у нас есть. Гидропневматическая система английского инженера Шона. Фекальные массы собираются в главный бассейн, а оттуда по кирпичным и чугунным трубам их перегоняют в поля ассенизации. Трубы тянутся через Подол и Куреневку на многие версты. А толкает дерьмо сжатый воздух.
— Ну и ну, Киев и здесь впереди всех! Стало быть, большая часть отходов поступает в поля из трубы? А золотари добирают с городских окраин, где канализация отсутствует?
— Именно. Поэтому по ночам они, конечно, ездят и воняют. Но не как в Москве.
— Однако рожа у возницы нехорошая, — завершил питерец.
Рассуждать дальше про дерьмо было некогда — они прибыли на живодерню.
Кушелевский переулок соединяет Старо-Заварскую улицу с Ново-Заварской. Место отдаленное и глухое. «Завод» Блювштейна представлял собой длинный деревянный сарай. В одном конце его находилась контора, все остальное пространство было забито клетками. Собачий вой не смолкал ни на секунду. В ряд стояли повозки с зарешеченными будками, куда гицели помещали свою добычу. За сараем притулилась постройка поменьше, с печью. Из трубы валил дым, смрадные запахи мешали дышать.
— Салотопня, — пояснил Красовский. — Как они тут живут?
Навстречу сыщикам выскочил антрепренер:
— Николай Александрович! Какая радость. Или опять что-то случилось и вместо удовольствия говорить с вами я буду страдать?
— Добрый вечер, Наум Маркович. Вот сейчас и выясним.
— Ай-яй! Тут ошибка. Никаких догов и терьеров мне не привозили. Если не верите, обойдите все клетки.