Сыщик отвел хозяина в сторону, познакомил с Лыковым и сказал:
— Нас интересует некий Яшка Гицель. Он замешан в нехороших делах. Проще говоря, состоит наводчиком при шайке Безшкурного, главного бандита в Никольской слободе.
— Яшка? А не мои песики?
— Сегодня до песиков нам нет никакого дела. А вот парня отдайте. Это в ваших же интересах.
— Ай, зачем я буду его покрывать? Вовсе не для чего. Он мне не родня.
— Значит, есть у вас такой человек?
— Господин околоточный надзиратель, прошу зачесть, как я добровольно и со всей душой помогаю полиции…
— Обязательно запомню это, Наум Маркович. Так что с Яшкой? Он сейчас не в заводе?
— У меня работает двадцать гицелей, и среди них только один Яков. Фамилия его Бурвасер. И таки вы правы, он темный человек. Я не желаю знать, чем он занимается, но собак Бурвасер привозит меньше всех. А денег у него почему-то больше всех.
— Он связан с Никольской слободой?
— Рассказывал как-то. Это ведь там Петровский парк и ресторан «Венеция»?
— Там. А что именно рассказывал Бурвасер?
— Ай, он хвастун. Знаете, есть маленькие люди, которым хочется казаться значительными. Яков болтал, какой он там важный гость, все с ним здороваются, официанты обращаются по имени-отчеству…
— Понятно. Как нам его найти?
— В конторе у меня лежат письменные условия[33], в них есть домашний адрес. Соблаговолите подождать?
— Соблаговолим.
— Может быть, пока чаю? Или горилки?
— Запах у вас здесь, Наум Маркович, такой, что не располагает. Ни к чаю, ни к горилке. Давайте адрес, и мы уедем.
Блювштейн ушел и через минуту вернулся с листом бумаги. Там было написано: «Шулявка, Дачная улица, усадьба Гоаны Регоревской».
Сыщики ринулись в Шулявку. Обоих уже охватил азарт преследования. Темный человек, хвалился знакомствами в ресторане, принадлежавшем Созонту Безшкурному. Он, Яшка Гицель! Если парень сейчас подтвердит, что «иван» приказал не трогать оценщика, вся официальная версия летит псу под хвост. Асланов не обрадуется…
Пролетка спустилась в овраг, который прорыл Сырец. Когда она въехала на мост, Лыков краем глаза увидел какое-то движение в кустах. Он не раздумывал ни секунды: схватил Красовского за шею и сильно пригнул. Наклонился и сам, крикнув вознице:
— Гони!
Тут же раздался выстрел, и пуля просвистела у них над головами. Извозчик не растерялся и огрел лошадь сильным ударом. Пролетка рванула наверх и помчалась что есть мочи по шоссе.
— Однако… — выдохнул надзиратель, распрямляясь. — На мосту шалят иногда по ночам. Но до стрельбы еще не доходило. А чтобы вот так, засветло…
Они обогнули Кирилловские богоугодные заведения и покатили на юг. Фурман, когда понял, что обошлось, попросил у господ добавки. Смыть страх, как он выразился. Лыков тут же выдал ему трешницу:
— На-кось. Скажешь в кабаке, что под пулями побывал.
— А що ж! Просвистіла, зараза, начебто комар. Другий раз вже, ваше благородіє, в мене стріляють, І обидва рази Бог оберігає.
— Так сходи в храм, поставь свечку. А ты в кабак собрался.
Понизив голос, питерец спросил киевлянина:
— А вы как думаете, за кем охотились? Не в извозчика же целили.
— Может, солдатики озоруют? Там их целый лагерь, всякие люди найдутся, в том числе и разбойного нрава.
— Может, — согласился Лыков. — К тому же стреляли из винтовки. Но у меня все не идет из головы развозчик мяса. Кажется, это был «хвост». Увидел, что мы остановились. Понял, что заподозрили неладное. Проехал мимо. А потом вернулся и предупредил засаду. Ведь другого пути в город нет?
— Можно обогнуть Куреневку и стрельбище тридцать третьей дивизии. Выехать на Старо-Житомирскую почтовую дорогу или на Брест-Литовское шоссе. Но так никто не ездит, особенно в сумерках.
— Значит, высока была вероятность, что мы поедем обратно тем же путем. Уже темнеет, на спуске лошадь сбавит ход. Идеальное место для засады.
— Но кому понадобилось нас убивать? — чуть не закричал Красовский.
— Тише, не пугайте фурмана, а то мы от него не откупимся. Но вопрос хороший.
В темноте они подъехали к усадьбе Регоревской. Собака у калитки пробовала гавкнуть, но учуяла Лыкова и сбежала в глубь сада. Там угадывались бани и флигеля, но свет нигде не горел. Зато в доме была иллюминация.
Сыщики без стука вошли в сени, из них проникли в прихожую. Там одиноко висело мужское летнее конфекционное пальто. Красовский обнюхал его и сказал шепотом:
— Псиной пахнет. Здесь он.
Сыщики ворвались в гостиную. За столом сидели двое. Один был мужчина лет тридцати, семитской наружности, щуплый, в крикливом жилете по-домашнему. Рядом с ним — женщина его же возраста, очень полная и ярко накрашенная.
— Ах! — воскликнула она от неожиданности.
— Яков Бурвасер?
— Да. А в чем, собственно…
— Сыскная полиция. Выходи, поговорить надо.
Надворный советник без церемоний взял гицеля за ворот и вывел в соседнюю комнату. Сыщики обступили пленника.
— Признавайся, Созонт Безшкурный поручал тебе следить за оценщиком Афонасопуло?
— Какой Безшкурный, какой оценщик? — фальцетом ответил гицель. — Я ничего не знаю, мирно кушаю, тут ворвались и угрожают. Даже документы не показали.
— Документы надо предъявить, — кивнул Лыков. Николай Александрович полез было за сыскным значком, но питерец остановил его. Он вынул свой билет и протянул наводчику. Бурвасер прочел и не поверил своим глазам.
— Департамент полиции? Это который в Петербурге?
— Тот самый. Не сидел еще в Петропавловской крепости? Там есть равелин, очень холодный. Меня специально прислали за тобой, чтобы закатать в него на двадцать лет!
— Но за что?! Я ловлю бродячих собак. Да, это жестоко, но за что меня в Петропавловскую крепость?
— Вот, смотри. Это протокол допроса Безшкурного. Он тебя сдал: ты наводчик в его банде. Нам известно, что ты по поручению главаря узнавал про Афонасопуло, оценщика Киевского частного коммерческого банка. А потом того убили.
— Это не я! — взвизгнул ловец собак. — Хозяин приказал, я выяснил. Остального не знаю.
— «Иван» действительно велел своим не трогать оценщика?
Бурвасер замялся. Что-то мешало ему сказать правду.
— Я… можно, я отвечу вам позже?
— Почему не сейчас?
— Мне… я должен прийти в себя. Это так неожиданно. Голова кругом идет, я не знаю, не знаю!
— Что не знаешь?
— Как ответить правильно, чтобы не ошибиться. А потом, сегодня шабат, еврею ничего нельзя, ничего!
Алексей Николаевич приблизил свое лицо к лицу гицеля и произнес с расстановкой:
— Наплевать мне на твой шабат. Скажи только, да или нет. Без протокола. А протокол подпишешь потом. У тебя будет время подумать.
— Да, — ответил Бурвасер. — Созонт Егорович запретили трогать этого человека. Сын адъютанта генерал-губернатора… Мало ли что? Созонт Егорович сказали: пусть играет. Но я вам этого не говорил. Можно все остальное завтра?
— Конечно. Ты хочешь с кем-то посоветоваться? Советуйся. Завтра в два часа дня приходи в сыскную полицию с вещами. Возможно, запру тебя в тюрьме, если твои ответы мне не понравятся.
— Я приду, обязательно приду. Но можно не в полицию? И не днем, а вечером. Днем я не успею.
Лыков задумался. Гицель тянет время, хочет с кем-то переговорить. Дознание следователю еще не передали. Значит, сыщик может арестовать Яшку своей властью прямо сейчас. Но вдруг тот замкнется и не даст показаний? Бейся с ним… Давить, чтобы пришел завтра в два в полицию? А зачем? Если соврет, так все равно соврет. И откажется от своих слов насчет Безшкурного. Красовский — свидетель признания, но опытный адвокат на суде легко измажет его грязью. Мол, рука руку моет, один сыщик подыгрывает другому. Пусть Бурвасер посоветуется, с кем хочет. Завтра по тому, какую линию поведения он займет, многое станет ясно.
— Хорошо. Когда и где?
— В саду «Шато-де-Флер», в вокзале. Кабинет номер восемь.
— Ишь какой затейник. Думаешь, я стану тебя там поить шампанским «Анри Рёдерер»?
— Я думаю, что смогу доказать вам свою полезность, господин чиновник особых поручений, — очень серьезно ответил гицель. — Я много знаю, хотя еще больше не знаю. Вечером мне будет проще дать вам правильный ответ.
— Вечером?
— Да, в половине десятого. Если можно.
Лыков покосился на Красовского, тот кивнул.
— Ну хорошо. Завтра в восьмом кабинете вокзала, в половине десятого вечера. Только не вздумай меня обмануть.
— Ни боже мой!
Сыщики, не прощаясь с дамой, прошли через гостиную и оказались во дворе.
— Что вы об этом думаете? — спросил надворный советник, усаживаясь в пролетку.
— Самое главное Яшка подтвердил: Безшкурный не убивал оценщика. Это хорошо. Но он хочет с кем-то посоветоваться. Это плохо.
— Согласен. После разговора Яшка может отказаться от своих слов. Кто, по-вашему, у него в консультантах?
— Понятное дело, ребе. Но может быть и какой-нибудь присяжный поверенный. В Киеве у каждого еврея, даже гицеля, есть свой адвокат.
— Или кто-то из блатных, — предположил Лыков. — Но кто? Подручные Созонта? Мы их не найдем, они попрятались по притонам. А Яшка знает адреса. Взять бы его в проследку, а?
— Для этого придется рассказать все приставу Желязовскому, — развел руками надзиратель. — Я лицо подчиненное. Помогаю вам против воли начальства, мне же за это и достанется.
— Да, рассказывать пока рано.
— Вы вот что, Алексей Николаевич, за меня не переживайте. Пристава я не боюсь. Скажу, что выполнял ваши приказания после того, как вы предъявили мне открытый лист.
— Все равно по голове не погладят. Надо было поставить в известность начальство, а вы не поставили.
— Черт с ними! Давайте лучше о деле. В гостиницу вам сейчас идти нельзя.
— Вы так считаете, Николай Александрович?
— Нельзя. Мы же хотели вас завтра поутру загримировать и послать в Зверинец, помните?