Заодно Асланов объяснил командированному, что такое эта слобода. Она расположена на левом берегу Днепра, напротив Николаевского цепного моста. Начиналась как предмостное укрепление, а потом стала крупным пригородом с разнородным населением.
— В чем ее соль? — спросил Лыков.
Надзиратель ответил:
— Административно это уже не Киев, а Черниговская губерния. Надеюсь, ваше высокоблагородие понимает…
Надворный советник, разумеется, понял. Уголовные с того берега делают налеты на город, а потом возвращаются к себе в слободу. И киевская полиция теряет их из виду. А черниговская пока получит от соседей запрос, пока сообразит, что ответить… Глядишь, еще кого-нибудь зарежут.
— Весь левый берег напротив Киева относится к Остёрскому уезду упомянутой губернии, — продолжил Асланов. — Слобод несколько: Поварская, Предмостная, Воскресенская и самая криминальная — Никольская. Силы полиции в уезде, сами знаете, невелики. А населения двадцать тысяч. Сообщение с Киевом обычно пароходами и по мосту. Но сейчас мост перестилают. Он висел на цепях, а теперь будет находиться на новом прочном основании. Пешеходов и экипажи пускать запретили. Теперь лишь по воде. Вот наш герой и шастал туда-сюда чуть не каждый вечер.
— Как вы это выяснили? Нашли перевозчиков?
— Так точно, ваше высокоблагородие.
— Называйте меня Алексей Николаевич. А вы неужели по отчеству Федорович?
Татарин усмехнулся:
— Папашу моего звали Файзула. Но тут переделали по-своему. Я уж привык.
— Понял, Спиридон Федорович. Перевозчики опознали Афонасопуло?
— Да, я предъявил карточку. Билетеры судов в один голос сказали: был такой, часто ездил. Вечером в слободу, а ночью, на последнем пароходе — в Киев. Не любовь же он там крутил. Играл, понятное дело.
— Думаете, его там же в слободе и приткнули?
— Могли там, могли и в другом месте. Надо тело искать.
Надзиратель покосился на Желязовского. Пристав скривился:
— В этой точке мы со Спиридоном не сошлись. Я считаю — и полицмейстер вместе со мной — что рано хоронить Афонасопуло. Вдруг накопил карточных долгов да и ударился в бега? Нет тела, нет и дела.
— Знакомая песня, — мрачно прокомментировал Лыков. — Все время ее слышу. А вы, Спиридон Федорович, готовы спорить с начальством?
И тут татарин его удивил.
— Готов, — ответил он.
— Давайте аргументы.
— Доказательств, верно, нет. Пока труп не найдем, все догадки. Но ожидания у меня самые дурные. Думаю, здесь убийство. А тело надо искать в Днепре.
Коллежский асессор даже присвистнул.
— Почему именно в Днепре? — спросил он.
— Таков обычай у наших головорезов, — спокойно парировал надзиратель. — Концы в воду. Всегда оно эдак-то делалось.
— Опомнись, Спиридон! — повысил голос Желязовский. — Что приезжий человек об Киеве подумает? В прошлом году было девять убийств, и все наше отделение раскрыло. И правда, два тела в реке отыскали. Но еще семь — где попало, даже в Лавре жмурика нашли.
— Девять убийств — это по официальной отчетности, — как ни в чем не бывало возразил Асланов. — А сколько людей пропало без вести? Больше пятидесяти. И считаю, все они там, в Днепре.
— Да почему же?! Утопленники имеют привычку всплывать, если ты не знал. Нету в городе полста утопленников!
— В городе нет, потому что их течением вниз сносит.
— Что, прямо до Черного моря? Или только до днепровских порогов? Ну ты чудак, а еще сыскной надзиратель.
Асланов обратился к Лыкову:
— Напротив города Черкасы, это двести верст ниже Киева, тянется полоса из водяных мельниц. Там их множество. Вот под ними все наши пропавшие и покоятся.
— То есть? Их размалывает лопастями?
— Именно так, Алексей Николаевич. Много тел, конечно, всплывает раньше. На быках моста часто их находят, или в пароходных колесах. Еще место, куда часто выбрасывает утопленников, — это Святославов брод. Иначе его называют Рудиново-Стайковские мели, шестьдесят верст ниже Киева у села Витачева. А кто доплыл до Черкас, того уж не ищи. Мельницы там стоят по правому берегу, и течение такое, что выносит тела прямо к ним. Представьте себе больше ста мельниц в одну шеренгу. А тело уж того… раздулось и подгнило. Его рвет на куски, а что остается, падает на дно и съедается рыбами.
Лыкова передернуло:
— Вы очень живо это обрисовали…
— Что ж делать, если так оно и есть?
Пристав желчно прокомментировал:
— У надзирателя Асланова богатое воображение. Полицейское начальство не разделяет его страшилок.
— Мне его версия представляется вполне убедительной, — возразил надворный советник. — Вы осматривали береговую полосу?
— В черте города это ни к чему. Случись утопленник, его сразу заметят. Внизу ежели, там не знаю.
— Предлагаю проверить все сводки о найденных неопознанных телах ниже Киева, вплоть до Черкас.
Желязовский пожал плечами:
— Если вы считаете нужным…
— Считаю, Северин Янович. Распорядитесь, пожалуйста.
Догадка надзирателя неожиданно подтвердилась уже на следующее утро. В колесо парохода «Десна», проплывавшего мимо народных купален, угодило тело мужчины. Его отвезли в анатомический покой при Александровской больнице. Лыков с Аслановым приехали туда и осмотрели труп в присутствии врача. Околоточный по фотокарточке опознал в утопленнике Афонасопуло. Хотя тело сильно раздулось, характерные черты лица не изменились. Доктор отказался дать определенное заключение о причинах смерти. Тело было сильно помято лопастями колеса, руки и ноги сломаны, голова пробита. Алексей Николаевич потребовал вскрыть легкие, и выяснилось, что воды в них нет. Значит, оценщика в Днепр бросили уже бездыханным!
Полицейские, не откладывая дело в долгий ящик, поехали на Лабораторную. Оказалось, что квартиру Афонасопуло еще не обыскивали. Спиридон Федорович вызвал помощника пристава, взял в понятые дворника с коридорным и произвел досмотр. Ничего интересного обнаружить не удалось, кроме одной расписки. В ней незнакомым почерком было накарябано: «Дано мною, Гершко Кутиком, 200 (двести) рублей Платону Ивановичу Афонасопуло в счет оценки принадлежащего мне на праве собственности здания в Новом строении по улице Полицейской номер три. Указанный Афонасопуло согласен, что, в случае получения мною ссуды в Городском кредитном обществе менее двадцати тысяч рублей, он, Афонасопуло, возвращает мне уплаченную сумму в 200 (двести) рублей». Ниже другой рукой было дописано: «Я, Платон Афонасопуло, подтверждаю обязательство вернуть двести рублей Гершко Кутику, если он не получит в банке ссуду от двадцати тысяч рублей под залог своей недвижимости по Полицейской улице».
Лыков прочитал расписку и развел руками:
— И он еще писал кляузы? Ведь это же взятка!
— Конечно, — согласился надзиратель. — И заметьте вот что: банк другой, не тот, в котором служил покойный.
— Действительно, он числился в Киевском частном коммерческом, а тут какое-то кредитное общество. Что вы о нем скажете, Спиридон Федорович?
— Это второй из здешних банков, который широко ссужает жилищное строительство. А председатель правления там Шлейфер.
— Как? Тот самый? — удивился надворный советник. — Который с Мерингом состоит в одной лавочке?
— Тот самый, — усмехнулся татарин. — У вас в таких случаях говорят: рука руку моет.
— М-да… В письме министру внутренних дел Афонасопуло обвиняет Шлейфера в сговоре с Мерингом. А сам при этом берет деньги с клиентов за то, что завышает стоимость залога. Ведь две сотни ему дали именно за это.
— Конечно. В расписке прямо сказано: если ссуда будет маленькой, не такой, какую хочет Кутик, то деньги возвращаются.
— Вот только почему она оказалась у оценщика? — усомнился питерец. — Логичнее было бы найти ее у займодавца.
— Да просто написали в двух экземплярах, — предположил киевлянин. — Этот достался покойнику.
Лыков подумал и спросил о другом:
— Можно ли верить доносу такого человека?
Асланов пожал плечами:
— А это уж вам решать, Алексей Николаевич. По мне, так все они жулики, кто занимается жилищным строительством.
— Давайте разделимся, — принял решение Лыков. — Вы продолжайте дознание по факту смерти оценщика. Теперь ясно, что она была насильственной. Потормошите агентуру: чьих рук дело? А я пойду в банки, в оба. Там где-то другой конец, я потяну за него.
— Слушаюсь, ваше высокоблагородие Алексей Николаевич!
Глава 4. Киевские банки и все, что вокруг них
Прежде чем идти в кредитные учреждения, Лыков попросил полицмейстера о консультации. Цихоцкий свел сыщика с господином Подгайным, заведующим строительным отделением городской управы.
— Михаил Онуфриевич, — обратился к нему питерец. — Введите меня в курс дела. Говорят, здесь развиты махинации с оценкой заложенного имущества. Все в банках покупается, можно халупу заложить, как дворец, если дать взятку оценщику.
— Не верьте, — отмахнулся тот. — Болтовня это, досужие разговоры. Наша управа давно навела в городском имуществе порядок.
— Неужто?
— Именно так, и зря изволите иронизировать, — обиделся Подгайный. — Главная статья дохода городского бюджета — оценочный сбор с недвижимых имуществ. У нас все строго! Городская недвижимость ежегодно переоценивается. Существует тридцать шесть видов жилья. У каждого своя величина налога, в зависимости от месторасположения, сохранности и доходности. Вот такие простыни составляем! До пятнадцатого апреля каждый владелец должен сдать в управу специальную ведомость. Там все, вплоть до списков жильцов с размером квартирной платы. Стоимость имущества определяют присяжные ценовщики, работающие от управы. Как же вы тогда переоцените его для банка? Тот сам ничего и делать не станет, а попросит нашу ведомость. Мы охотно сотрудничаем с кредитными комитетами.
— Но как же махинации?
— Я же говорю: досужая болтовня. Только тот, кто не знает городских порядков, может сочинять такую глупость.
— Странно. Хорошо, пойдем дальше. Говорят, жилищным строительством в Киеве заправляют евреи и все построено на гешефтах.