– Да, именно так, если я могу побеспокоить вас на минуточку…
– У меня весь день свободен. Хотите, я вас кофе угощу? Тогда и сможете потолковать со мной о Боге, или что у вас там… Как вам такое?
– Отлично; спасибо. – Он, кажется, перестал смущаться и прошел за ней в дом.
– Вы, наверное, видели, что я в саду? Могли бы позвать меня, а не терзать звонок. Или вы такой деликатный? – Мужчина пробормотал что-то, но Ката не расслышала. Он раздражал ее: мялся, мямлил, был чересчур застенчивым для своих лет и до ужаса вежливым. – Когда вы себя так держите, я чувствую себя старухой. А разве я старая? Я не намного старше вас.
– Конечно, нет. Извините.
– Да что же вы все время извиняетесь! – Ката выдавила смешок и усадила мужчину на стул в гостиной. – Как вас зовут? – наконец спросила она, когда ей показалось, что он в ближайшее время не собирается открывать рот.
– Йоун.
– А по отчеству?
– Йоун Свейнссон… Как писатель, который написал книжки про Нонни и Манни[19]. – Эта острота (если это была острота) была настолько неожиданной, что Ката рассмеялась громче, чем собиралась, а Йоун подхватил. Он сказал, что все зовут его Нонни[20].
– Ну ладно, Нонни… А почему ты решил со мной поговорить?
– Я вас недавно видел.
– Видел?
Нонни кивнул.
– Да, но вы меня не видели. Это вечером было.
– А почему ты тогда со мной не заговорил? Может, пьян был?
– Ну, не знаю… Я следил за делом Валы, вашей дочери, и хотел выразить вам соболезнование; увидел вас и вспомнил, что хотел это сделать.
– Вспомнил? Значит, пока меня не увидел, ты успел про это забыть?
– Нет, нет, что вы… Извините, я неудачно выразился. Просто я только сейчас решился сюда прийти, хотя собирался гораздо раньше…
Ката перевела взгляд с него на окно, и ее голова сделалась пустой. Далеко-далеко в бледной лазури она увидела очертания птицы – широко раскинутые крылья бездвижны, безупречны.
– Я все откладывал это на потом, а вчера прочел новость об этом деле и решил с вами поговорить.
– А где ты ее прочел?
– В Интернете.
– И что там было написано?
– Даже не знаю, надо ли об этом говорить…
– Ты думаешь, я знаю об этом деле больше, чем ты?
Выражение лица у него стало такое, как будто ему хотелось спастись бегством.
– Мне просто было так тяжело это читать, такая ужасная несправедливость… – Его глаза заблестели.
Ката подошла к шкафу, где хранилось вино, налила из бутылки в два бокала, села напротив Нонни и предложила выпить.
– За этот вечер, – сказала она и подмигнула.
– Я непьющий, – улыбаясь, сказал Нонни, приняв бокал, который она сунула ему в руки.
– А сейчас выпьешь, а то что же я одна буду! С этого даже не запьянеешь.
Они чокнулись и пригубили. Попробовав вино, Нонни слегка поморщился – впрочем, кажется, немного наигранно.
– Я тут смотрел на этот дом, – сказал он после затянувшейся скучной паузы. Ката предложила ему закурить, он отказался.
– Ну, смотрел на дом. И что?
– Чей он?
– В смысле, чей? А как, по-твоему?
– Вашей дочери?
– Дочери? Да что ты ерунду городишь! Разве непонятно, что мой с мужем?
Нонни смутился, сказал, что имел в виду не тот дом, и она увидела, как его взгляд смещается в сторону стола, на котором стоял кукольный домик.
– Ах, этот… Ну да, моей дочери. Ты там трогал что-нибудь?
– Нет, что вы!
– Я хочу, чтобы в нем все было в точности так, как при ней. Она вложила в него столько труда…
Ката подвинула к Нонни через стол пачку сигарет, велела ему курить и представлять себе то, что он видит и какие выводы может из этого сделать о ней. На столе между ними лежала книга Йоуна Кальмана; отпечатки бокалов виднелись на столешнице, мебели, полках, лампах, а над диваном висели на стене гипсовые слепки ее сосков и беременного пуза. Ката помнила, что в последний раз видела их в подвале, но, видимо, повесила на стену, когда после отъезда Тоумаса ходила во сне.
– Мы никогда ни с кем не знакомились, – сказала она и подумала о Тоумасе. Все эти годы… – Нет, Нонни, милый, мы все такие сложные. Никто не в силах постичь нашей глубины. – Вдруг резко замолчала и попыталась понять, всерьез ли говорит это. – А это подводит нас к комодскому дракону. Нонни, ты знаешь, что это за божья тварь?
– Нет.
– Это самая крупная на земле рептилия. Ящерица – хищник, падальщик, ест все. И эти твари никогда не слышали об Иисусе. А ты знаешь, почему они по утрам ложатся на берегу? Помотай головой! Хорошо… Нет, причина в том, что так они согревают свою кровь и заставляют пищеварительный тракт работать. А иначе корм у них в желудке начнет гнить, и это убьет их. Понимаешь, они за полчаса способны съесть до двух третей собственного веса. А со стороны можно подумать, что они там загорают, прямо как люди: щурятся на солнце при просыпающемся бризе и наслаждаются тишиной, настроившись на философский лад… А это доказывает, что я права! Нельзя судить ни одно живое существо по внешним проявлениям. И уж тем более – людей.
Нонни продолжал молчать. Ката увидела, что его взгляд упал на гипсовое пузо и соски, – и решила немножко подтрунить над ним.
– Руками не трогать, – озорным тоном сказала она, и он тотчас потупил глаза. – А у меня сегодня ночью были приключения, – добавила Ката и намекнула, что они были эротического характера, одновременно безудержные, страстные и необычные – так она представляла себе половую жизнь «телки», кого-нибудь из тех, кто мечтает устроить так, чтобы порнофильм про них слили в СМИ, и тогда они стали бы знаменитостью.
Но как слить порнофильм в СМИ? Многим ли удавалось сделать это, не привлекая внимания? Когда человек доходит до такой кондиции, когда следующий логичный шаг – слить свое фото с фаллосом во рту?
У Каты отвисла челюсть, и она представила себе, как у нее сводит мышцы после того, как она всю ночь мусолила во рту стоящий, прижималась к волосатому «гаражу» и «хлеву» (и откуда только словечки такие?) – или просто заднице, навозной дыре…
Не успела она оглянуться, как вскочила, поднялась на верхний этаж и там проглотила одну из тех таблеток – замаскированных под лекарство от аллергии. Затем уставилась на себя в зеркале и поморгала глазами. Уже в гостиной она подлила вина в бокал Нонни и снова села. Его глаза блестели, по губам бродила слабая усмешка. Ката распечатала новую пачку сигарет и закурила.
– Выразить соболезнование, говоришь? Ну ты даешь… А что ты о ней думал – о моей дочери?
– Она была такая красивая, – начал Нонни и кивнул; он уже явно опьянел. – Так что я подумал…
– Что-нибудь про секс подумал? Ну, разумеется. Ты с ней хотел потрахаться? И где же? В церкви? В ризнице? Или в ее детской комнатке? И чтобы, пока ты ее охаживаешь, ее голова билась о плакат с Рангхейд Грёндаль?
Нонни перестал улыбаться. Ката засунула в рот еще одну конфетку «Опал». Из кухни поплыл дым; он тянулся вдоль стен и по потолку, и когда Ката моргнула, она заметила, что в гостиной все было в дымке.
– Да я и сама не ангел. Не ангел, – говорила она, жуя лакрицу. – Я недавно мужу изменила. С поляком в автомастерской. Он умел не только машины чинить. А ты что-нибудь умеешь, кроме как на органе играть? – добавила Ката как можно развязнее.
Туман сгустился уже настолько, что она с трудом различала окружающее; в глазах поселилась резь, увидеть стены было трудно. Ката начала опускаться на диван, пока подбородок не уперся в грудь. Она подтянула юбку повыше, покачала бедрами, чтобы стянуть ее с них, и закатала ее. Ее щеки горели, в голове ощущались тяжелые ритмичные удары, от которых ее мутило. Чем дальше она жевала конфету, тем, казалось, больше та разбухала во рту. Изо рта что-то вытекло, потянулось по подбородку и закапало на грудь. Ката засунула в рот палец, чтобы вынуть конфету, но обнаружила, что в ротовой полости все онемело, а рука оказалась вся в крови.
На другом конце стола сидел Нонни, закрыв глаза, словно спал. Ката встала, протянула к нему руку и принялась трясти, пока не разбудила.
– Я хочу, чтобы ты ушел, сейчас же, – сказала она, поднимая его на ноги. Вытолкала его из гостиной и распахнула дверь в прихожей. – Убирайся, слабак несчастный! – Пихнула его за порог, выкинула следом его обувь и захлопнула дверь.
В гостиной по-прежнему стоял туман. Ката прошагала к столу, выплюнула кусок «Опала», занимавший весь рот, и рассмотрела его на ладони. Затем опустилась на стул, пощупала у себя во рту и обнаружила, что зубы исчезли. В нажеванной лакричной каше она заметила посверкивающие белые шарики, стала выковыривать их и выкладывать в ряд на стол перед кукольным домиком; на некоторых из них были красноватые мясные волокна и пломбы, поблескивавшие при электрическом свете. Ката взяла один зуб и постучала им по столу: один раз, потом два раза, – а затем медленно повела его по столу в домик.
Она нерешительно шагнула вперед. Доски затрещали и заскрипели: домик привыкал к ее весу. Постепенно стали отчетливо видны стены, пол, потолок, и Ката догадалась, что она в прихожей.
Первым, что увидела Ката, была физиономия человека, которого она прозвала Носорогом. Он стоял, расставив руки, и, кажется, злился. Рядом с ним стояла женщина, имевшая виноватый вид; глаза у нее были круглые, вытаращенные, а рот слегка приоткрыт, что придавало ее лицу выражение постоянного удивления, а может, возмущения. Лицо у нее было бледное, почти прозрачное; под кожей виднелась сеть тончайших сосудов, ветвящихся, словно корни жухлой травы под дерном. Кате пришло на ум слово «анемичная» – и тут женщина подала ей руку и представилась как Мия.
– Ката, – ответила Ката.
– Девчонка исчезла, – сказала Мия и, дрожа, посмотрела ей в лицо.
– Эта свистанутая ваще больше не соображает, что для нее лучше, – сказал Носорог, и Ката не поняла, кого он имел в виду.