2 марта
Всю жизнь, сама того не осознавая, я хотела, чтобы я была взрослая и одна. Возможность быть хозяином собственной жизни – и одиночество. Большинство моих воспоминаний окрашено одиночеством. Между мной и миром всегда была пропасть. Я пыталась навести через нее мост: посредством семьи, работы, бога и многого другого, но, наверное, мне это не нужно. Наверное, одиночество – это не так уж и плохо. По крайней мере, я никогда не бывала настолько одна, как сейчас.
4 марта
Пошла на встречу с кадровиком в больнице и сказала (как можно смиреннее), что хочу вернуться на работу. Я сама завела разговор о случившемся – все равно, по-моему, в больнице об этом уже все знают. Я сказала, что пока не решаюсь вернуться в онкологическое отделение, но готова работать в каком угодно другом. Хоть в отделении «Скорой помощи», хотя там дежурства бывают длинные и трудные. Я чуть было специально не попросила направить меня туда, а ведь для человека с таким опытом работы, как у меня, это ни в какие ворота. А они решили пока направить меня туда, чтобы проверить, можно ли мне доверять. Кадровик сказал, что он «подумает над этим», – это явно подразумевало, что он собирается позвонить Тоумасу и прозондировать почву. (Тоумас звонил мне, чтобы поболтать. Он признался, что дал мне хорошую рекомендацию, но только чтобы мы с ним не были в одном и том же отделении, а я продолжала лечиться. А то вдруг я опять наброшусь на него с зажимом для сосудов и попытаюсь заколоть им его в живот.) Но в нашей стране осталось так мало хороших медсестер, что вряд ли в больнице мою кандидатуру отвергнут.
Терапевт Г. прописал мне «Эсциталофарм», слабодействующий препарат СИОЗС, применяющийся против депрессии и навязчивых состояний. Самый тяжелый период адаптации уже прошел, и сейчас я ощущаю прилив энергии и чувствую, что стала не так зла и беспощадна к самой себе.
В последнее время мне несколько раз снился один и тот же сон. Будто я на площади Эйстюрвётль зимой, идет снег, и снежинки скапливаются на земле и на удивление медленно и красиво поднимаются к небесам. В ладони я держу обжигающую желтую точку и, когда смотрю на нее, как будто что-то вспоминаю.
10 марта
В последние дни много ездила в торговый центр «Крингла». А также заезжала в ИКЕА, «Хабитат» и магазин электротоваров «МАХ» – все это большие складские помещения за городом. В ИКЕА есть что-то такое, внушающее искреннее доверие: во всех этих отсеках, сделанных похожими на настоящие комнаты, эдакие куски идеальных жилищ. Ну, пусть не идеальных, но хотя бы таких, где царит безупречный порядок, где каждая вещь служит своему предназначению и находится строго на своем месте. И это странно, потому что многое из этого не выдерживает более детального рассмотрения. Если открыть холодильник, то там не зажигается лампочка, в кранах нет воды, цветы пластмассовые, а книги на полках, очевидно, ни разу не открывали. Они там только «для мебели», и авторы у них у всех совершенно неизвестные. Мне показалось, что там стояла одна книга Хайнесена[22], но когда я подошла поближе, это оказался какой-то Хайфенберг. Кто этот Хайфенберг? (Меня это так зацепило, что по приходу домой я стала искать его в Интернете, но не увидела никаких признаков того, что он вообще писал книги: ни на «Амазоне», нигде. Кажется, такого имени вовсе и не было. Нигде, кроме магазина ИКЕА.) По дороге домой купила сэндвич в кафе «драйв-ин». По вечерам – фитнес, а иногда и по утрам. Силы крепнут.
11 марта
Моя новая квартира – на верхнем этаже синего дома, обитого рифленым железом, стоящего на улице Бергсдатастрайти, недалеко от Скоулавёрдюстиг. Она всего 40 квадратных метров: кухонный уголок, крошечная гостиная, еще более крошечная спальня и ванная под скатом крыши. В гостиной двуспальный диван, в спальне односпальная кровать.
И чтобы закончить эту запись чем-нибудь веселым: я курила на заднем дворе и заметила, что он весь засыпан обгорелыми палочками от петард. Что это значит, не знаю.
13 марта
Заставила себя пролистать старый фотоальбом, чтобы найти фотографии себя. Лежала на полу и целый час ревела (просто диву даешься, как холодно это звучит сейчас, когда я пишу об этом). Мне еще никогда не было так плохо! И вот, я нашла снимки, на которых я:
А) ребенок;
Б) подросток;
В) взрослая.
Их надо было поставить на видное место и смотреть на каждую из них с позитивным настроем по пять минут в день. По предписанию Г. (Он еще велел мне вести этот дневник.) Я чувствовала себя дурой, зацикленной только на себе. Цель этого действия – чтобы я научилась любить себя. Или прощать, я точно не помню. Попыталась не смотреть на другие фотографии в альбоме. На всех них – люди, которых в моей жизни больше нет.
20 марта
Снова встречалась с кадровиком. Через неделю выхожу на работу в отделение «Скорой помощи». Он спросил, точно ли я хочу туда, и смотрел на меня, будто я не в себе. Я сказала, что больше никуда не хочу. Может, он хотел сперва испытать меня в каком-нибудь более спокойном отделении, проверить, можно ли мне доверять? Я могла бы пойти в «Анализ крови» или «Рентген», в больнице много где народу не хватает, – но мне хочется побольше экшна. Уж не знаю, что меня так влечет в это отделение. Наверное, ощущение, что круг замкнулся и будет какое-то новое начало: ведь в «Скорой помощи» я в последний раз работала, когда мы с Тоумасом жили в Америке.
23 марта
Наверное, не надо об этом писать – но иногда я вижу Валу, ее лицо и все вспоминаю; вижу ее одну, вдали от дома, в лесу на Эскьюхлид, вдали от защиты, любви и всего, что есть на свете хорошего. И тогда я плачу, пока лицо не краснеет и не опухает, как сейчас. Впадаю в отчаяние, что ничего так и не исправилось. Надо это бросать. Г. подчеркивал, что мне надо избегать мыслей о том, чего уже не изменишь, перестать замыкаться в своем личном аду неразрешимых проблем. Избегать плохих мыслей. А если не получается – то дать им волю, а затем переключиться на что-нибудь другое. Домыть посуду, сходить погулять…
С гневом все проще. Но иногда он не дает мне уснуть: жгучая ярость, которая что-то от меня требует. Я поговорила с Г., и он сказал, что гнев – это естественно. Но что в связи с ним есть кое-какие опасения. Что он бесполезен, что изводит человека. Что он – противоположность выздоровления и что питается сам собой, идя по такой темной спирали, в которой я теряю саму себя. Гнев – это другая крайность по отношению к печали, и одно питается от другого. И если я буду заигрывать с гневом – этот приступ перерастет в печаль.
А если заигрывать с печалью, спросила я, то гнев увеличится? Он подтвердил. Вот как все просто. Я пока не рассказывала ему про кукольный домик и таблетки. Наверное, и не буду.
27 марта
Отделение «Скорой помощи» оказалось таким, как я и думала. Светлое, окон нет, сотрудников не хватает. У них непомерная нагрузка – но другого и лучшего рода, чем то, к чему привыкла я. Это можно сравнить с рытьем траншеи на мощном экскаваторе. Онкологическое отделение – это, скорее, как археология: осторожненько вычищать щеточкой. А здесь контакт с врачами больше. Они ставят диагноз, назначают лечение, если есть какие-то трудности, а я забочусь о пациентах. Первые мои случаи (и врача, которому я ассистировала в промежутках между тем, как тот носился по другим местам) были: пожилая женщина, упавшая в душе; восьмилетний мальчик с парализующей болью в животе; подросток, который врезался в столб, когда убегал от какого-то своего мучителя. Их всех аккуратно обслужили и отправили домой, снабдив таблетками, мазями или пластырями. Или к другим специалистам на дальнейшее обследование. У мальчика боли в животе появились оттого, что яички опускались в мошонку, но опустились не туда или перевернулись. Это был самый сложный случай за день. Надеюсь, ему станет лучше. И ничего гнетущего или смертельного. И это меня не разочаровало! До чего же это хорошо – когда ты сделал что-то полезное и пообщался с людьми!
Апрель
1 апреля
Я уже целую неделю ничего не писала. Там, внутри, слишком много думать неудобно. До сих пор прихожу в себя после визита в психиатрическое отделение: я так боюсь, что опять сама попаду туда…
Г. задал мне домашнее задание: составить описание дня, в который исчезла Вала, как можно более подробное. Я думала, что не помню ничего, но вспомнила, когда начала писать.
2 апреля
Мне так тяжело, что у меня забрали мою жизнь… Думать бесполезно – и все же я думаю.
Светлые моменты: Кольбрун отвезла меня в «Уорлд класс» возле бассейна на Сельтьяртнарнесе, чтобы я купила туда абонемент на год. На обратном пути мы колесили по городу, лизали мороженое, глазели на парней. Кольбрун ведет переписку со своим парнем, который наполовину иностранец, и часами зависает в «Скайпе». Он хочет пригласить ее в гости в Монреаль и попутешествовать с ней по Южной Америке. Кольбрун ждет, пока на работе ей дадут годичный отпуск в связи с учебой, получить который у нее, как она утверждает, есть все шансы.
5 апреля
Г. обсуждал со мной гипноз: соглашусь ли я на него. Я пока что отказалась, но эта тема меня заинтересовала. Он объяснил, что терапевтический гипноз не имеет ничего общего с тем, который показывают по телевизору или на сцене. И что первый состоит только из расслабления, и никаких приказов гипнотизер не отдает, кроме приказа расслабиться еще больше, и это облегчает соприкосновение с тяжелыми воспоминаниями и чувствами, которые с ними связаны.
Когда пришла домой, я начала читать о гипнозе в Интернете. Он – своего рода mental block, ментальный тормоз, или стена, которую воздвигли внутри нас, и мы не видим, что за ней. И тогда в наш мозг не проникает ничего, кроме этого приказа: мы пьянеем в стельку по щелчку пальцев, воображаем себя жирафом, видим сквозь одежду, не находим своего носа или грудей и ищем их в зале…