отделение в больнице. Сломается нога – наложат шину, сломаются нервы – дадут успокоительное, пару недель полежишь под наблюдением – и выйдешь здоровеньким.
Я узнала женщину, открывшую мне дверь, – Сиггу. В свое время мы с ней беседовали, только я совсем забыла, о чем. Она удивилась при виде меня, а я сказала, что зашла проведать Соулей. Она проводила меня до отдельной палаты, а там постучалась и впустила меня. Соулей лежала на кровати и смотрела в ноутбук. Она спросила, кто я, а я ответила, что мы с ней вместе работали. Я сразу заметила, что она меня не узнаёт. Ее глаза блестели, она была перекачана лекарствами, но телесные повреждения у нее вроде бы уже почти зажили.
Я сказала, что принимала ее в отделении «Скорой помощи» и хочу предложить свою помощь, если ей что-нибудь нужно. Она просто кивнула и сказала, что ничего особенного ей не нужно. Я спросила, можно ли мне опять навестить ее, а она кивнула, как будто ей было все равно.
4 июня
Зашла в магазинчик на «Кругу» и купила для Соулей журналы и сласти. Я не уверена, помнит ли она мой прошлый визит, а она сказала, что не понимает, почему я здесь. Я ответила, что хочу ей помочь. Когда я вошла в ее комнату, Соулей лежала в кровати, и ноутбук был там же; она сказала, что ей нечего делать, кроме как смотреть детективные сериалы и фильмы в своем компьютере.
Я сидела с ней, пока она ела; потом начала собираться домой, но женщины, дежурившие в отделении, сказали, что с радостью позволят мне остаться дольше. К юноше лет двадцати пришла посетительница, очевидно, мать, которая таращила глаза по сторонам и, казалось, была слегка испугана тем, что она – в психиатрическом отделении. Люди ничего так не боятся, как потерять власть над собственным рассудком, и тем, кто этого избежал, повезло больше, чем они предполагают. Соулей отправляла в рот полные ложки картофельного пюре и загадочно ухмылялась мне, и мы немножко похихикали; уж не знаю, что она думала. Дежурная по кухне хотела и мне дать поднос с едой, но я сказала, что уже не пациент – хотя кофе все-таки взяла.
После еды я проводила Соулей на улицу покурить – ее только недавно стали выпускать на улицу. Мы вместе выкурили по две сигареты, и я рассказала, что сама лежала в этом отделении и понимаю, через что ей приходится проходить, а у нее так сильно дрожали колени, что мне было неловко на это смотреть.
6 июня
Дозировку лекарств понизили, я обсудила это с Сиггой. Она сказала, что Соулей уже скоро перестанут давать быстродействующие успокоительные, а дозу антидепрессантов урежут, только это сложно, потому что Соулей долго злоупотребляла алкоголем. Из-за того, что она пережила, ее было небезопасно держать на верхнем этаже, среди пациентов с девиантным поведением: слишком большая угроза. Слишком много мужчин, которые скрежещут зубами и колотят по стенкам.
Я спросила, что ей нравится делать в жизни, когда все нормально и естественно, а она сказала, что у нее так никогда не было. То есть «естественно». Мне показалось, что ей нравится смотреть кино и сериалы – она скачивала из Интернета целые сезоны и смотрела их дни напролет, когда не могла сосредоточиться на чем-нибудь другом. Ее прямо-таки переполняет беспокойство и нерешительность, ей явно не по себе, она вся дрожит, но я вижу, что она старается держать себя в руках. И никакая она не «телка» – я некрасиво поступила, подумав о ней, что она поверхностная тупая блондинка. Просто никто никогда не хотел, чтобы она была умной. Соулей умеет открывать рот только для того, чтобы сказать что-нибудь короткое и простое, но сущность у нее не такая, я это по глазам вижу. Человек, который так много страдал, не может быть тупым.
И она сердится. Никто никогда не позволял ей сердиться, поэтому она сердита только на саму себя. Рассказала, что в двенадцать лет у нее были лучшие в классе оценки по английскому и по исландскому, у нее были способности к языкам и она собиралась как-нибудь применить их, но потом все полетело к чертям. Подробнее мы это обсуждать не стали.
13 июня
Давно я не писала. Соулей выписалась из отделения, и мы в последнее время часто встречались. Сейчас она ожила. Прекратила спрашивать, какое мне дело до ее судьбы, – наверное, потому, что я рассказала ей про Валу. Она сказала, что читала об этом деле в газетах и в итоге знает о нем ничтожно мало. Наверное, я ей про это потом объясню.
Соулей живет в небольшом подвальчике на улице Фрамнесвег, который снимает нелегально. Пособие ей поступает на банковский счет. Иногда через окно к ней приходит кошка, и она угощает ее молоком из блюдца. Соулей запретила мне говорить другим, где она живет, на дверном звонке таблички с ее именем нет, и она боится, что Фьёльнир (ее бывший парень) попытается ее найти. Она шутит, что живет в «Хлёлльском поясе»: компании, возвращающиеся с попойки, покупают сэндвичи в ларьке «Лодочки Хлёлли» на площади Ингоульвсторг, а потом тащатся в западный район и через десять минут выкидывают эти сэндвичи на дорогу на Фрамнесвег или выблевывают их там в палисадники.
Соулей начала выпивать. Она призналась мне, что, выписавшись из отделения, перво-наперво пошла в винный магазин.
20 июня
Я буду помогать Соулей встать на ноги. По крайней мере, мне кажется, что никто другой этим заниматься не собирается. Ее родители живут в деревне, и, насколько я поняла из ее слов, она уже давно сбежала от них в город. Ее друзья – выпивохи и наркоманы, и с ними она пока общаться не хочет. Ей нужна поддержка.
Недавно мы с ней пошли по магазинам на улице Лёйгавег[25]. (Соулей выбрала на меня одежду, в которой я не буду похожа на библиотекаршу или выползка из-под кровати. А я заплатила за нее столько же. И все довольны!) А после этого пригласила ее пообедать в ресторан «Дары моря» – и там она мне открылась. По нашим недавним разговорам я составила общую картину, почему она потянулась ко мне.
Примерно полгода назад, после того как Соулей выгнали из больницы, она переселилась к человеку, с которым к тому моменту общалась уже несколько месяцев. Зовут его Фьёльнир, и, судя по ее описаниям, он козел. Нехорошо так говорить – но как выразиться точнее? У Фьёльнира завелись деньги после того, как он угодил в аварию: мелкую ничтожную аварию, в которой остался невредим. Но потом ему взбрело на ум притвориться нетрудоспособным из-за травмы шеи, и он записался в санаторий в Кверагерди[26], жил там месяц, в нужные моменты вздыхал и стонал, а потом пришел в суд, заплаканный и скрюченный, и там ему присудили десять миллионов крон компенсации от исландского государства. На эти деньги он открыл на автобусной станции «Мьоудд» какой-то ларек с сэндвичами, который обеспечивает ему доходы, чтобы целый месяц не просыхать, при этом не пошевелив и пальцем. Соулей пила с ним, принимала от него деньги и выпивку, а мужика это, очевидно, расстраивало, потому что в плохом настроении он взял моду ее бить. Соулей стала зависеть от него финансово и понимала, что надо бросить пить – она уже раньше лечилась от алкоголизма и не брала в рот ни капли целый год, – и сейчас снова записалась в очередь, чтобы ее положили в клинику «Вог»[27].
Пока она выпивала сколько душе угодно, Фьёльнир был то добрым, то злым, а Соулей заливала горе и ждала, пока в клинике освободятся места – и вот через два месяца ей наконец сообщили, что ее положат туда на две недели. Боясь, что Фьёльнир не даст ей лечиться, она ничего не сказала ему, но через пару дней позвонила ему из телефона-автомата в клинике. Он горько жаловался, что она сбежала от него, поначалу плакал, но потом начал все больше и больше входить в раж и угрожал, что убьет ее, пока Соулей не повесила трубку.
Когда она закончила курс лечения, то боялась зайти домой за вещами, и тут Фьёльнир прислал ей и-мейл, в котором клялся в любви, просил прощения, – но Соулей ему больше не верила. Она сняла жилье в многоквартирном доме в Граварвоге[28], устроилась на работу в торговом центре по соседству – продавщицей в булочную, а по вечерам ходила на собрания общества анонимных алкоголиков. В будущем планировала пойти на вечерние курсы, мечтала выучиться на ветеринара. Она об этом с детства мечтала, но, пока пила, боялась взять на себя заботу о живом существе.
В общем Фьёльнир продолжал ныть, названивал и вел себя жалко, пока Соулей не согласилась с ним встретиться, в частности, надеясь получить назад оставленные у него вещи, бабушкину цепочку и разные мелочи. Они встретились в кафе на Мьоудд днем. Фьёльнир ныл еще больше и говорил, что уже смирился с тем, что потерял ее. При расставании он сказал, что у него будет к ней только одна просьба: он хочет пригласить ее к себе на обед, а пока будет готовить, она может упаковать свои вещи: он, мол, хочет, чтобы они расстались как цивилизованные люди. Именно так он выразился. Она согласилась, но с условием, что алкоголя на столе не будет, – и Фьёльнир посулил ей много хорошего. Для вящей безопасности, на случай если тот вдруг начнет буянить, Соулей описала ситуацию подруге. Они договорились, что если Соулей позвонит и сразу повесит трубку, то подруга тотчас примчится к Фьёльниру домой и позвонит в дверь, а если там никто не откроет, то вызовет полицию.
В пятницу ближе к вечеру Соулей снова вошла в квартиру, где жила раньше. Пока Фьёльнир стряпал, она укладывала вещи, а коробки с ними складывала в прихожей, чтобы Фьёльнир после обеда помог ей донести их до такси. Когда они сели за стол, от него разило выпивкой, но он сказал, что попробовал красное вино, которое пошло на приготовление соуса. Ели они говяжье жаркое. Потом пили кофе в гостиной, Фьёльнир вместе с ним заливал в себя коньяк и заявил, что хочет переспать с ней еще один разочек, последний – и спросил, не против ли она. Соулей встала и собралась уйти, а он побежал за ней в коридор, загородил ей проход и снова спросил – но нет, спать с ним ей не хотелось. Тогда Фьёльнир ударом свалил ее на пол, стал таскать за волосы по всей квартире, сломал ей скулу