– За кем?
– За Фьёльниром. Он пьян. Ваще вдребадан, как крыса.
Соулей сказала, что держится от него на значительном расстоянии, так что Кате не надо за нее опасаться, – а все же ей потребуется помощь.
– Он со своей новой девушкой. А я его рожу знаю – он зол, дико зол. Ему кажется, будто она совершила что-то ужасное: то ли на какого-нибудь мужика слишком долго смотрела, то ли в сортире задержалась… Я знаю, что это такое! – крикнула она и рассмеялась, не дав Кате сказать и слова. – Сейчас они садятся в такси, а до бедной девчонки так ничего и не дошло. А потом они поедут домой, и там он ее изобьет. Как меня. Ровно так же.
– А ты где? Я сейчас за тобой приеду.
Соулей сказала, что идет по улице Банкастрайти и будет ждать ее перед Домом правительства.
Ката потушила сигарету. Она заснула в гостиной одетая, так что ей оставалось только надеть куртку, засунуть в карман ключи – и собраться меньше чем за минуту.
Ката выехала из Тингхольта, проехала мимо Рейкьявикского колледжа, свернула на улицу Лайкьяргата и увидела Соулей, притулившуюся на скамейке перед Домом правительства. Включила поворотник и подъехала к ней.
– Что нам делать? – спросила Соулей; она плюхнулась на пассажирское сиденье, даже не поздоровавшись. Машину заполнил кисло-сладкий перегар и дым сигареты, которую она держала в руке.
– А где они сейчас?
– Сели в такси. Развернулись на светофоре и выехали на проспект Сайбрёйт. К нему домой поехали.
Ката тронулась с места и миновала перекресток, вполуха слушая Соулей; она обдумывала следующие шаги. Соулей повторила, что дома он точно изобьет девушку, а они должны его остановить.
– Как мы это сделаем? – спросила Ката.
– Позвоним в полицию, скажем, что женщину избивают. Он же начнет лупить ее в живот минут через пять после того, как они зайдут в квартиру. А потом ударит ее в лицо и будет колотить. А потом изнасилует, еще немного поколотит, а потом отрубится и наутро уже ничего не будет помнить. Или его совесть заест.
Ката хмыкнула. А через некоторое время спросила:
– Ты же вроде говорила, что в барах выпивать бросила?
– Да я просто зашла прикупить себе добавки: я бутылку на пол грохнула…
– Он тебя видел?
– Нет.
– А что бы он сделал, если б увидел?
– Наверное, набросился бы на меня. Судя по его роже…
– Прямо на улице при прохожих?
– Да он ничего серьезного не сделал бы. Ну, в лицо плюнул бы, в живот ткнул, толкнул, шлюхой обозвал, накричал бы, что я свою мать позорю… что-нибудь в этом духе. Он же мастер доводить людей.
Соулей извлекла из стоявшего на полу пакета бутылку пива, зажгла сигарету и выдохнула дым в окошко. Они молча ехали по берегу моря, затем свернули направо в район Лёйгарнес и снова направо возле Лёйгардальского бассейна. Навстречу им попалось такси, а немного погодя Соулей попросила остановиться. На другой стороне улицы стоял большой белый особняк: два этажа и полуподвал. На первом этаже горел свет.
Ката опустила стекло и шикнула на Соулей. Вокруг было тихо, только из центра города доносился шум уличного движения.
– Надо нам выйти, – через некоторое время сказала Ката. – Но знаешь что: в полицию мы позвоним, только когда убедимся, что у них уже началось. А если полиция приедет раньше, то ничего сделать не получится: его спугнут, а потом он девчонку еще сильнее изобьет. Надо подойти поближе.
Соулей согласилась и вышла из машины вслед за Катой; они перешли улицу и приблизились к забору, которым был обнесен дом. Ката немного помедлила, а потом перелезла в сад.
Через открытое окно первого этажа доносился отзвук сердитого разговора – точнее, невнятный мужской голос, который кого-то распекал.
– Я так и знала, – прошептала Соулей, подошедшая к Кате. – Сейчас он сердится. Совсем остервенел… – Она тихонько фыркнула.
Через миг из дома уже ничего не было слышно. Ката стояла как вкопанная и прислушивалась. Краем глаза она увидела, как Соулей подняла бутылку и отпила глоток.
– Так ты и бутылку захватила? – шикнула она, но неожиданно для самой себя рассмеялась, прикрыла себе рот рукой и снова посмотрела на окно – однако ничего не увидела и не услышала. Такая тишина – это еще хуже…
– Что же нам делать? – спросила Ката, понимая, что простым стоянием на месте делу не поможешь.
– Остановить его, если он что-то сделает.
– А как мы это поймем?
– Мы услышим ее.
– Но мы не слышим. Может, они заснули?
– Быть того не может.
– По крайней мере, в гостиной их нет. А у спальни окна выходят на другую сторону?
– Да.
– А вдруг он ее там избивает? Или вдруг она никаких звуков не издает? Или слишком тихо, и мы ее не слышим? Ты уверена, что он это сделает?
– Да на все сто. Сперва начнет ругаться, наезжать, а потом толкать, тыкать, бить, пинать…
– О’кей.
Ката переминалась с ноги на ногу в траве, ощупывая телефон в кармане и все еще раздумывая, как бы обойти дом, но тут увидела, что Соулей идет прямо через весь сад к крыльцу возле одного из углов дома.
Ката бросилась за ней и, увидев, как та поднимается по ступенькам, шепотом велела ей вернуться. Соулей помотала головой и прошла вверх по лестнице до конца. В дом вели две двери, а между ними стояла пластиковая кадка на ножке с увядшим деревом. Соулей присела на корточки перед одной из дверей, той, из-под которой пробивался свет, просунула палец в щель для писем и заглянула внутрь.
Ката схватилась обеими руками за голову и тихонько застонала. Подняла глаза на окна первого этажа, но никого там не увидела. По логике, Соулей должна бояться больше, чем она – после всего, что натерпелась от этого человека, – но законы мироздания явно были сложнее; к тому же она была под хмельком. Ката сделала несколько нерешительных шагов вверх по лестнице и увидела, что Соулей, повернув голову, приложила к почтовой щели ухо. Пока прислушивалась, она отрешенно смотрела в сторону Каты.
С лестницы просматривалось одно из окон квартиры, и Ката следила за ним: мало ли, вдруг Фьёльнир покажется там с сигаретой и будет тихонько стоять и курить на сон грядущий, или читать книгу, или заниматься еще какой-нибудь ерундой – чем-нибудь совершенно другим, чем то, что ей наговорила Соулей.
Но когда она вновь перевела взгляд на подругу, у той было уже другое выражение лица, глаза вытаращены – и тут дверь распахнулась, и Соулей упала на зад на лестничную площадку. Кто-то, вылетев из дверей, пробежал мимо Каты, преодолев лестницу в несколько прыжков. Она прижалась к стене и смотрела, как полуодетая плачущая женщина мчится через сад и скрывается. За ней выбежал Фьёльнир, прокричал что-то, чего Ката не расслышала, но остановился на площадке, увидев Соулей. Та поднялась с пола, прижалась к перилам и изумленно поглядела на Фьёльнира.
– Ты! – проорал тот, моргая глазами. Он был гол по пояс, тело бледное, хилое, над резинкой от трусов висело бесформенное пузо. – Что тебе надо, сучка ты эдакая? Я думал, ты мне больше надоедать не будешь! – завопил он и загородил Соулей выход с лестницы, так, что она стала не видна Кате.
Соулей сказала что-то, чего Ката не расслышала, а Фьёльнир сделал шаг вперед и отвесил ей звонкую пощечину. Ката взбежала верх по лестнице. Она увидела занесенный для удара кулак, но опередила Фьёльнира: схватила за горлышко бутылку, оброненную Соулей на площадке, и со всего размаху ударила его ею по голове. Раздалось громкое «бум!», но бутылка не разбилась. Ката выпустила ее из рук и увидела, как Фьёльнир одной рукой хватается за голову, а другой шарит в поисках опоры. Он схватился за Кату, подтащил ее вплотную к той кадке между дверьми, кадка опрокинулась, и оба они повалились на землю, барахтаясь и брыкаясь. Фьёльнир не выпускал ее; судя по всему, он еще был в полном сознании, плевался и ругался, пытался перевернуться и оказаться сверху. Повсюду вокруг были камни из кадки, Ката нашла на ощупь большой круглый булыжник и стукнула им Фьёльнира по голове; удар был слабый, но достаточный, чтобы он выпустил ее и повалился на бок. Ката поднялась на колени, вновь схватила булыжник – и ощутила, как из нее вырывается ничем не сдерживаемая злость.
– Козел ты, козел несчастный, – прошипела она, села поудобнее, получше перехватила камень и как следует стукнула мужчину по верхней части головы.
Фьёльнир опрокинулся на спину и пнул ее по ляжке, но Ката не почувствовала этого. Она подмяла его под себя и залепила ему камнем в челюсть: и раз, и другой, – пока его рот не исказился и не стал напоминать дырку на лице. Из его носа хлестала кровь, руки Каты были перемазаны чем-то красным по локоть, да и грудь тоже – она не заметила, как так вышло. Ее схватили за руку, и, подняв глаза, она увидела Соулей: та велела ей прекратить. Опомнилась Ката уже по пути вниз по лестнице, Соулей затолкала ее в машину, а сама села за руль.
– Ты поведешь? – спросила Ката, и собственный голос показался ей далеким-далеким, все тело гудело от прилива адреналина. Вскоре ее руки задрожали так сильно, что ей стало тяжело удерживать их в спокойном состоянии, она терла ими коленки и смотрела в заднее окно – но погони не было. Перевела взгляд на Соулей – а та прищурилась, смотря через лобовое стекло на дорогу, а затем поднесла к губам бутылку и сделала глоток.
– Ты все еще со своей бутылкой? – спросила Ката, повторила про себя собственный вопрос и рассмеялась – наконец она нашла способ снять напряжение, – но велела себе замолчать. Она боялась.
Соулей передала Кате бутылку. Та отпила из нее, посмотрела в окно и увидела, что они приехали на улицу Боргартун.
Они отправились к Кате домой. В городе еще было полно народу, но в Тингхольте улицы были пустынны, а дома тихи.
Перед домом парковаться было негде, и Соулей поставила машину возле супермаркета «Бонус». Когда они вошли в квартиру, Ката принесла для них обеих бокалы и налила красного вина.
– А стаканы и лед у тебя есть? – спросила Соулей и пояснила, что хочет выпить рому, который у нее с собой, а с красным вином погодить. Ката принесла то, о чем она просила, поставила диск Сезарии Эворы, и когда адреналиновая горячка улеглась, ей стало страшно; все случившееся показалось ей таким невероятным, что голова пошла кругом.